Константин Радов - Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого
Мы побеседовали с немцем вполне дружески. Вспомянули старые и новые войны; повздыхали, что не хватает вакансий на всех произведенных генералов; Миних обещал сразу меня известить, как только откроется подходящее место.
Тепло попрощавшись, отправился наносить визиты. Я не обольщался притворным дружелюбием и понимал, что в окрестностях Петербурга мне под команду не дадут даже роты. Все назначения происходят через Меншикова, который тоже хочет спокойно спать. А человек без должности в Российской империи — никто.
Однако на армии свет клином не сошелся. Статскую службу он не опекает так плотно. Есть еще флот… Претендовать не стану: только одному человеку позволено числиться генералиссимусом и адмиралом одновременно, получая два жалованья, — но с Апраксиным помириться нужно. Нужно попытаться, по крайней мере. Он один из немногих, не согнувшихся перед Светлейшим. Еще год назад собрал родственников и со слезами на глазах заявил, что все начала Петра Великого исчезли бесследно. Кто там еще в Верховном Тайном Совете? Головкин? Не пойду! Герцог? Благодарю покорно! Толстой на Соловках; остаются Остерман и Дмитрий Михайлович Голицын. Будем пробовать!
Лакей вестфальца сообщил, что барон тяжко болен и не принимает. Ладно, не очень-то и надеялся. Известно, как он трепещет, когда требуется мужество в решениях: каждый раз сказывается чуть не при смерти. В Совет почти не ходит (как и Меншиков). Им обоим тайный советник Степанов носит дела на дом.
Генерал-адмирал являл собою величественную руину. Начал с обидою пенять за адмиралтейских служителей и капитанов, будто бы обиженных мною в Астрахани. Объяснения и оправдания были напрасны. В нем было что-то от матери, защищающей своих детей, не принимая никакого резона. Даже если дети — разбойники. Не споря слишком резко, чтоб не обижать старика, я с пронзительной остротою почувствовал: доброта — зло. Доброта большого начальника к подчиненным оборачивается страшной разнузданностью сих последних в отношении простолюдинов. Русских или персиян, все равно. Но внешне склонился перед ним и попросил прощения, движимый не столько расчетом интригана, сколько печатью близкой смерти, лежащей на челе адмирала. На днях умер Крюйс, которого наряду с Петром можно почитать создателем русского флота. Уйдет Апраксин, и будущность сего великого начинания скроется в тумане: растащат вечно недостаточные деньги на другие нужды. Девицам царских кровей в приданое или дворцовый штат умножить.
Князь Дмитрий Михайлович был строг и ясен. Он тоже не боялся Меншикова — однако не собирался с ним враждовать. По его мнению, Светлейший избрал верный путь, ставши на сторону законного наследника престола против бесчинно прижитых дочерей. Второй брак покойного государя Голицын совершенно не признавал законным, считая высшим пунктом и символом нашествия безродных невежд, омрачившего царствование Петра. Разделавшись со своими прежними сообщниками, вместе с ним посадившими на трон Екатерину, и лишившись собственной партии, Меншиков силою обстоятельств будет принужден идти и дальше в правильном направлении — или погибнуть. Не стоит ему мешать: сам придет и в ножки поклонится. Все это было высказано, конечно, в более изящной и деликатной форме: князь блестяще владел словом. Но суть одна. Голицыным я тоже не надобен.
Что прикажете делать в подобном положении? Стрелять в кого-то или кого-то взрывать бесполезно. Сие нисколько не улучшит моих обстоятельств. Не зря этот город выстроен на болоте. Болото и есть: начнешь барахтаться — скорей утонешь. В Англии вытесненный из правительственных кругов вельможа спокойно уходит в частную жизнь, занимается коммерцией или наукой. У нас иначе: не будучи при власти (либо не имея могущественных покровителей), крупные дела вести невозможно. На пустом месте явится бесчисленное множество непреодолимых препятствий; разоренный и брошенный компаньонами, ты скоро прекратишь тщетные попытки.
Не видя выигрышных ходов и рассудив, что время нынче переменчивое, я подал прошение об отпуске. По указам еще покойного государя, после трех лет в действующей армии офицеру или генералу дозволялось год проводить в имениях. Без жалованья, но для меня это не беда. Что дальше? Там видно будет. Светлейший и впрямь остался один, как… Знаете, меня всегда ставила в тупик русская поговорка "один, как перст". Разве перст бывает один? Тут явно что-то иное подразумевается.
Надлежало лишь обзавестись надежными якорями, чтобы внезапный административный шквал не выбросил на камни корабль моих начинаний. Один якорь — Голицыны. Князь Дмитрий Михайлович сейчас не нуждается во мне, но подержать в резерве отнюдь не откажется. Мало ли как в будущем обернется? Второй… Кто еще в силах противиться Меншикову? Герцог Голштинский — битая карта. Вот Рабутин — это старший козырь! Всемогущий цесарский министр, уже имевший случай вмешаться в мою судьбу, будет полезен. И непременно следует показаться при дворе! Каким бы бесправным существом ни был сейчас малолетний император — дети ведь растут очень быстро…
Княгиня Марфа Петровна охотно представила меня своему конфиденту, представлявшему высокий образец истинного аристократа. Внешность и манеры его были безукоризненны. Любезность превосходила всякое вероятие.
— Votre Excellence, я счастлив лицезреть знаменитого воина, слава которого гремит по всей Европе…
Возвращая собеседнику сдачу такими же преувеличенными и гладкими, как новенькие монеты, комплиментами, я с любопытством разглядывал сию незаурядную персону. Граф Игнаций Амадеус Рабутин происходил из старинного французского рода. Дедушка его, придворный "короля-солнца", имел неосторожность сие светило запятнать на страницах анонимной книжки под названием "Амурная история галлов". Выданный любовницею и просидевший в Бастилии семнадцать лет, легкомысленный сочинитель получил свободу — и предпочел перебраться в Вену. Ныне внучок старого сплетника, соединивший галльский апломб с германской основательностью, хозяйничал в Петербурге, словно при дворе какого-нибудь убогого княжества. Это он, имея поручение защищать интересы сирот царевича Алексея и принцессы Вольфенбюттельской, внушил Меншикову честолюбивый план породниться с царской фамилией. Потомство Екатерины, с прилипшими к нему голштинцами, отодвинули от престола. Толстой и Бутурлин сунулись неловко против движения — и оказались втоптаны в прах.
Ныне многие русские в поисках высокого чина или выгодного назначения стремились подружиться с сим иностранным послом, в силу родственных отношений Романовых с Габсбургами занявшим позицию негласного протектора юного Петра Второго. Перебрасываясь шаблонными фразами, словно играющие дети — мячом, мы с ним продолжали бессодержательную беседу. Наконец, удостоверившись в мастерстве партнера, ничуть не склонного уступить преимущество своей позиции, я вышел из-за редутов празднословия и достаточно внятно попросил о поддержке. Естественно, такая договоренность предполагала ответные обязательства: не определенные четко и простиравшиеся в неопределенное будущее, — и потому особенно раздражавшие. Одно дело краткий тактический союз, другое — долговременная зависимость. Хотя, конечно, титул графа Священной Римской империи изначально предполагает вассалитет императору: джентльменское соглашение с министром Карла Шестого было лишь вливанием молодого вина в старые мехи. При этом мои истинные чувства оказались достаточно хорошо скрыты. Настолько хорошо, что Рабутин поинтересовался, не думал ли генерал о переходе в цесарскую службу.
Здесь уж ничего изображать не пришлось: удивление было вполне естественным. Впрочем, еще один запасной выход не помешает. Ну, если Темнейший совсем отсюда выдавит…
— Нет. Однако не вижу препятствий таким размышлениям, если должные пропозиции будут сделаны. Вот только…
— Что, дорогой граф?
— Вена — прелестный город, но совершенно не подходящий для меня. Там нет моря!
— Ах да, вы же венецианец. Говорят, каждый человек считает идеальным тот ландшафт, в коем родился и вырос.
— Очень тонкое наблюдение. Задумываясь о доме, удобном для жизни — я представляю палаццо на берегу и волны, лижущие каменные ступени. В Санкт-Петербурге ужасный климат, и море холодное — но оно хотя бы здесь есть.
— Вам, конечно, известно, что Его Императорское Величество владеет и такими городами, как Фиуме или Неаполь. Или, к примеру, Остенде.
— Да, кстати об Остенде…
К сожалению, разговор о судьбе Остендской компании не получился: вопросы коммерции в глазах посла много уступали по важности вопросам династическим. Да и в глазах его суверена — тоже.
Пробиться ко двору игрушечного императора Всероссийского оказалось, как ни странно, трудней. Вначале это мнилось совсем невозможным, ибо Меншиков перевез мальчика в свой дом на острове и стерег пуще глаза от посторонних влияний. Но с наступлением теплых дней двор перебрался за город, в Петергоф, а князь очень кстати приболел. Камергер Левенвольде, брат которого был любовником покойной императрицы (и выпросил у нее для всей семьи графский титул), вечно нуждался в деньгах (и вообще брал все, что дают). С волками жить — по-волчьи выть. Я пригласил ливонского жиголо посмотреть коней, коих пригнал из Персии, и рассказал, что по черкесскому обычаю хозяин дарит гостю все, что последний у него похвалит. Но мы не черкесы, и я презентую ему только одного жеребца — по его выбору, любого. С разгоревшимися глазами камергер щупал добычу, как конский барышник. Услышав же о моем намерении сделать состоящие в персидских вещах подарки императору, великой княжне Наталье и цесаревнам, без стеснения попросил взаймы пару тысяч. Заранее было понятно, что займ без отдачи. Черт с ним, пусть подавится! Часть дал, остальное пообещал. Через несколько дней моя карета подкатила к летнему царскому дому (довольно скромному: дворцом не назовешь).
