Олег Кулаков - Нукер Тамерлана
Чем ближе место вельможи к Тамерлану, тем больше чести, Дмитрий же находился и близко, и по правую руку от Хромца, а правая сторона традиционно считалась наиболее почетной. Так близко, что мог различить отдельные камешки на перстнях Халиль-Султана, сидящего рядом с дедом. Юный мирза не отрываясь смотрел на него, а когда их глаза встретились, адресовал ему широкую, мальчишескую улыбку. Дмитрий не мог не улыбнуться в ответ.
Между чинных рядов вдруг появилось множество полуголых слуг, волоком тащивших за собой большие куски кож, горой нагруженных снедью; следом поспешали кравчие в передниках и кожаных нарукавниках, вооруженные острыми ножами для резки мяса. За каждым из кравчих бежало по трое слуг со стопками из мисок — высокими, выше голов, Но юркие слуги умело балансировали своей ношей, и ни одна из стопок не рухнула на ковры.
Угощение принялись разносить по рядам. Делали это так: кравчий становился на колени и принимался быстро резать мясо, складывая куски в подставленную слугой миску. Как только миска заполнялась, ее тут же уносили, и кравчий наполнял следующую.
Перед Дмитрием поставили три широких миски. Мясо, мясо, мясо… Конина и баранина. Окорока и требуха. Жареная баранья голова. И еще чуреки, сложенные высокой стопочкой поверх. Чуть погодя добавили большую чашку бульона. Даже при своих более чем внушительных габаритах осилить такого изобилия Дмитрий при всем желании не смог бы.
Но пока к яствам никто не прикасался.
Тамерлан потребовал себе мяса. Ему навалили с десяток золотых блюд. Все с горкой. Слуги не осмеливались приближаться к эмиру, блюда ему поднесли вельможи: бородатые мужики в усыпанной драгоценностями одежде, при оружии, вскакивали с мест, хватали вдвоем или втроем одно из блюд и на полусогнутых торопились к Тимуру. Еще один маленький сюрприз. Тимур обвел взглядом предложенные ему разносолы, ткнул пальцем в два блюда, а потом указал на Дмитрия — отнесите, мол, ему. Великая честь! Не один завистливый взгляд провожал блюда, милостиво пожалованные с эмирского стола. “Кажется, я в нешуточном фаворе, — подумал Дмитрий. — Интересно, только на сегодня или вообще? Похоже, все зависит от меня. Как сыграю…”
Запах мяса раздразнил-таки обоняние, заставил почувствовать голод. Тимур лениво взял кусок мяса и поднес его ко рту. И тотчас же сотни рук потянулись к еде, шатер мгновенно наполнился треском раздираемых сухожилий и громким чавканьем. Торжественность собрания тоже испарилась в никуда: загомонили голоса, раздался смех. И грянула музыка…
Дмитрий как раз подтащил к себе поближе сразу оба золотых подноса, пожалованных Хромцом, когда в спину ему вдруг громко пронзительно-визгливо заныли дудки в сопровождении глухо рокочущих бубнов. От неожиданности он чуть не выронил из пальцев облюбованную тушку жареного фазана. Тимуров дар был приятен еще тем, что одной бараниной и кониной не ограничивался. Приелись они уже, оскомину набили…
Мимо, приплясывая, проплыла ярко одетая компания. Двое плясунов — молодые пареньки, почти мальчишки — в пестрых рубахах, подпоясанных расшитыми платками, в щегольских сапожках, шествовали, танцуя и прищелкивая кастаньетами. Танцоры кружились, семенили мелкими, грациозными шажками, томно закатывали подведенные глаза. За ними, притопывая, тянулись четверо музыкантов. Двое, надув щеки, наяривали на дудках, двое выстукивали пальцами по туго натянутой на круглый обод с бубенчиками ослиной коже.
Дмитрий оторвал ногу от тушки, сунул ее в рот и, жуя, снова оглядел шатер. В разных концах зала музицировали и плясали свои ансамбли. Что играли в дальнем, расслышать не было никакой возможности: пронзительные трели двух близких дудок заглушали все и вся.
Празднество набирало обороты. Вслед за оркестриками и плясунами в проходы между рядами пирующих выкатились живыми колесами акробаты и завертелись в сальто на потеху публике. Третьим номером программы были жонглеры, на ходулях подбрасывающие в воздух разноцветные шары или острые кинжалы.
Дожевав начатого фазана, Дмитрий флегматично принялся за второго. Вряд ли светит еще что-нибудь необычное, вроде осыпания золотом. Сначала наедятся, потом напьются. И все.
Пиршество катилось своим чередом. Все шумели, переговаривались, взрывались раскатами громкого хохота. Веселье не касалось только сидевшего в одиночестве Дмитрия, — предназначенное ему место являло собой своеобразный островок: ближайший возможный собеседник сидел на расстоянии, равном длине двух вытянутых рук. Дмитрия такая изолированность от высшего общества не огорчала — наоборот, она обеспечивала прекрасную возможность, ни во что не вмешиваясь, наблюдать за происходящим. Наблюдать, собственно, было не зачем — ну, пьют, ну, болтают… Эка невидаль. Во все времена пьют и болтают одинаково. Тем для пылких разговоров — раз-два и обчелся: похвальбы, хвалы всем, кто выше тебя, охота, прославление собственных бранных подвигов, обсуждение достоинств новой лошади или наложницы.
Воздавая должное обильным кушаньям, он время от времени поглядывал на Тимура — но так, чтобы со стороны его взгляды заметить было трудно. Эмир неторопливо вкушал, но пир, похоже, его мало трогал. Физиономия Хромца была задумчивой: мыслями он был далек отсюда. Съел Тамерлан совсем мало, бросил недоеденный кусок на золотое блюдо, вытер руку о шелковые штаны и резко дернул кистью: убрать. Все тотчас же унесли.
Однако Тимуров жест имел более масштабные последствия: мясо отняли у всех. Среди музыкантов и вышагивающих на ходулях жонглеров появились слуги, которые принялись резво уносить еду. У Дмитрия тоже. Он с некоторым сожалением проводил взглядом миски, особенно, впрочем, не беспокоясь — все они будут отнесены к нему в кибитку. Слуги продолжали суетиться и мелькать, вкатывая пузатые глиняные кувшины, скорее напоминавшие бочонки.
Дмитрий усмехнулся. Вот и начало грандиозной пьянки. Естественно, один объемистый сосуд водрузили перед ним. Дмитрий смерил его оценивающим взглядом. “Если мне предстоит ее осушить, — подумал он, — то меня отсюда вынесут”. Ему вновь стало смешно.
Началось питие опять по знаку Тимура. Просто и безыскусно. Кравчий, толстый мужичонка с широким бабьим задом, затянутым в веселенькие — в розовый цветочек по синему фону — шаровары, черпаком наполнил кубок и сунул его Дмитрию под нос, а затем события начали развиваться по общевселенскому правилу: между первой и десятой перерывов не бывает.
Всерьез пьянеть Дмитрий начал на четвертом поднесенном ему кубке — сказалась-таки бессонная ночь. И ему стало все равно — пьян он или нет. Он вытер рукавом халата бороду, снимая винные капли и, тихо рассмеявшись, расслабился, поддаваясь хмелю. Принимая у кравчего очередной наполненный до краев кубок, Дмитрий бросил взгляд в сторону Тимура. Хромец полулежал с тем же задумчивым выражением на узкоглазом, скуластом лице, наблюдая за пиршественным залом. Тамерлан не пил. В этот раз Дмитрий, наверное, был уже слишком пьян, чтобы глянуть незаметно. Тимур перехватил его взгляд, улыбнулся, погладил рыжую бороду здоровой рукой и пальцем поманил кого-то к себе. К нему тотчас же подскочил согбенный придворный. Тимур что-то тихо сказал ему.
Тот изогнул поясницу, подобрал долгие полы халата и попятился. Лишь удалившись на положенное этикетом расстояние, он позволил себе повернуться к Тимуру боком и ткнул в лоснящееся от пота плечо кравчего, проворно наполнявшего пустеющие чаши и кубки. Кравчий опустил черпак и подобострастно склонил бритую башку.
Наполненный до краев здоровенный пузатый кубок чеканного золота поплыл к Тимуру. Вельможа мягко ступал по коврам, неся его на вытянутых руках и боясь проронить хоть каплю. Тамерлан принял у него кубок, подержал в руке и вернул, показав на Дмитрия.
Дмитрий как раз приговорил то ли шестую, тол и седьмую порцию сладкого темного вина. В голове приятно и невнятно шумело. Однако он понял, что происходит, когда увидел направлявшегося к нему плавным, плывущим шагом человека в богато расшитом шелковыми нитями и драгоценными камнями халате.
Принимая кубок, Дмитрий встал на одно колено. Голова плыла, но он не качался. Опустив глаза, он заглянул внутрь кубка — не вино, а белесая мутноватая жидкость. Арак.
— Хвала тебе, эмир Тимур! Хвала тебе, справедливому и непобедимому! — рявкнул он, надеясь перекрыть людской гомон и неистовые наигрыши музыкантов. И поднес край кубка к губам. Он глотал тепловатый арак через силу: пить уже не хотелось, но надо было, да и кубок не маленький.
Но он справился. Осушил до капли. А затем, перевернув, поднял кубок: смотрите — пуст! И тяжело осел на подушки. Торопливый кравчий уже подсовывал ему вино. Дмитрий никак не мог взять — мешал золотой кубок, который он по-прежнему сжимал в руке. Он сделал три безрезультатные попытки и помотал головой, стараясь изгнать хмель и понять, почему ничего не получается. И услыхал дружный, раскатистый хохот. Он пьяно и недоуменно огляделся и увидел, что смеются над ним: на него показывали пальцами. Он свел брови, не зная, злиться или нет. Над чем они смеются? Пытаясь почесать лоб, Дмитрий ткнул себя зажатым в руке кубком. Растерянно оглядел его и захохотал сам.
