Русская Америка. Голливуд (СИ) - Дорохов Михаил Ильич

— Именно он, — ответил мужчина, поправляя монокль. — Говорят, мэр Крайер ему покровительствует. И Гарри Чендлер в него вкладывается. Снимают какую-то рекламу для нефтяников…

Из другой группы, где стояли молодые актёры, донеслось:

— Слышал, он помог Уорнерам выбить новую студию! Землю, которую хотели все. И теперь там будут штамповать звуковое кино.

— Да ну? А я слышала, он просто мошенник. Один ролик — это ещё не показатель!

Неподалёку, возле одного из шатров, брюнетка в дорогом платье, которую я видел мелькающей в газетах как актриса второго плана, с интересом поглядела на меня и сказала подруге-красотке:

— Посмотри на него. Не похож на дельца. А я слышала от знакомого в управлении кино, что он переиграл юристов Эдисона со своими патентами.

Её подруга, более циничная, фыркнула:

— Это пока. Посмотрим, как долго он продержится. В этом городе за год съедают десять таких кинокомпаний. Да и он сюда, наверное, тоже сбежал из Нью-Йорка, подальше от Эдисона.

Актриса возразила:

— В любом случае к нему сто́ит присмотреться!

И обе засмеялись, посматривая на меня.

Я возвратил слуге Хёрста бутафорский револьвер и почувствовал, как эти пересуды и шептания облепляют меня со всех сторон. Арлекин, выполнив свою роль, уже переключился на новую «жертву». Но внимание ко мне уже не рассеивалось.

Из «загадочного джентльмена» я в одно мгновение превратился в конкретного человека — Ивана Бережного, владельца студии «Будущее», объекта слухов и сплетен. Пора было покинуть двор и идти внутрь.

Внутри особняка меня встретили широкие мраморные лестницы, высокие потолки с лепниной, стены, увешанные картинами в тяжёлых рамах. Здесь пахло кубинскими сигарами, французскими духами, жасмином из цветочных композиций и едой, которую носили на серебряных подносах официанты во фраках. Гул голосов, смех и звон бокалов — всё сливалось в один громкий и весёлый аккорд богатой жизни, не знающей никаких запретов.

Я прошёл через анфиладу комнат. В одном из громадных залов джаз-бэнд выдавал бешеный ритм, а на паркете кружились десятки пар. Девушки в блестящих, коротких платьях с бахромой, мужчины в безупречных смокингах. И отовсюду тянуло безумной, ослепительной расточительностью.

Я усмехнулся про себя. Сейчас этим людям кажется, что подобный Вавилон будет вечным. Но я то знал, что впереди грядёт Великая Депрессия, а потом — «красный разгром» Голливуда…

В следующем зале был устроен бар длиной во всю стену. Бармены в белых куртках с молниеносной ловкостью смешивали коктейли, не жалея льда. Здесь царила другая атмосфера — более сдержанная и деловая. Мужчины обсуждали контракты, женщины оценивающе смотрели на наряды друг друга.

У барной стойки я увидел Джона Гилберта. Он о чём-то горячо спорил, жестикулируя бокалом. Актёр заметил меня, и на лице его возникло недовольное выражение. Джон брезгливо отвёл глаза. Пусть. Наверное, вспомнил, как позорно улетел от моего тычка в стол с закусками на вечеринке у Кинга Видора и Элинор Бордман.

Я взял бокал шампанского и стал пробираться дальше, в оранжерею. Освещённая сотнями цветных фонариков, висящих между декоративных небольших деревьев, она, наверное, стоила как половина бюджета среднего немого фильма. Здесь же у бассейна, подсвеченного изнутри, молодёжь устроила импровизированные танцы под переносной граммофон.

Среди этой нереальной красоты, окружённая свитой поклонников, смеялась Мэри Пикфорд, «возлюбленная Америки», её золотые кудри казались сделанными из того же света, что и фонарики.

Здесь же была и скандальная Глория Свенсон. Маленькая и энергичная, она заполняла всё пространство вокруг себя звонким смехом. Вот к ней на её «симпозиумы» я не торопился. И, честно, говоря, не хотел бы получать приглашений, дабы не отказывать лишний раз и не портить таким образом ещё не начавшихся отношений.

У Глории собиралась самая «отмороженная» часть голливудских звёзд. И творился там настоящий содом. Если бы полиция накрыла любую её вечеринку, то половине звёзд, присутствующих там, можно было бы сразу завершать свою карьеру. Даже несмотря на разнузданность и вседозволенность ревущих двадцатых.

Через пять лет Глория начнёт проводить свои вертепы только в совсем узком кругу, потому что с началом Депрессии в беднеющем и голодающем обществе сразу появится запрос на благообразных и меценатствующих звёзд. Гламур, блеск, треш и угар, которыми сейчас изобилуют газеты, сразу станут раздражать рядовых американцев и будут нежелательными.

Где-то в толпе танцующих мелькнула рыжая голова Клары Боу, что ещё вчера нервничала на моей съёмочной площадке. Сейчас же она казалась воплощением беззаботности, кружась в танце с каким-то молодым красавцем.

Я заметил Гарольда Ллойда в его узнаваемых круглых очках, он что-то оживлённо рассказывал небольшой группе, и все смеялись. Вот кого я бы с удовольствием заполучил в свои сети! Сыграть почти в двухстах комедиях и постоянно быть любимцем публики — это не шутки! В «моей реальности» он также начал терять популярность после прихода звука, но как раз он обладал возможностью «перестроиться» на новый лад. Можно сказать, он тогда поставил «не на ту лошадь».

Чувствовалось, что весь Голливуд и все его интриганы и сплетники сегодня собрались здесь, под одной крышей. Звёзды первой величины держались особняком, звёзды поменьше — пытались к ним пробиться, агенты и продюсеры вели свою невидимую охоту, снуя по залам.

Я вышел на террасу, откуда открывался прекрасный вид на город. Я стоял, опершись на балюстраду, и смотрел на огни Лос-Анджелеса, продумывая свои дальнейшие действия. Стоило найти Уорнеров, Сэм говорил, что он тоже будет здесь. И когда я уже собирался допить шампанское и вернуться в зал, чтобы встретить парочку нужных мне людей помимо братьев-киношников, позади раздался вежливый голос:

— Мистер Бережной?

Я обернулся. Лицо говорившего казалось знакомым. В его осанке и спокойном, властном взгляде читалась привычка командовать. Голос тихий, но чёткий, буквально «перерезающий» гул, идущий из зала.

— Чем могу быть полезен? — ответил я.

— Меня зовут Луис. Луис Майер. Я был бы признателен, если бы вы уделили мне несколько минут приватной беседы.

Передо мной был сооснователь «Метро-Голдвин-Майер», один из самых могущественных людей в Голливуде. Заставку со львом его компании в будущем будет знать, наверное, каждый второй на планете. Бывший старьёвщик из Российской империи, Лазарь Яковлевич Мейер сделал поистине головокружительную карьеру в Штатах.

— Конечно, мистер Майер, — кивнул я, следуя за ним в сторону коридоров подальше от массы гостей.

Луис провёл меня через боковую дверь в небольшой, тихий кабинет, обшитый дубом — явно хозяйское убежище Уильяма Хёрста. Похоже, Майер был в тёплых отношениях с владельцем дома.

Когда дверь закрылась и звуки джаза стали приглушёнными, Майер предложил мне сесть. Сам он встал у камина, в котором тлели поленья.

— Вы оказались в центре небольшого скандала, мистер Бережной, — начал без предисловий Луис, — С Джоном Гилбертом. Вы, должно быть, слышали его мнение о звуковом кино. После вашей… потасовки… у Видора, он подал на вас иск.

— Я в курсе. И ничего личного против мистера Гилберта не имею, — спокойно ответил я, — Вдобавок, насколько мне известно, дело постоянно откладывается. У меня хороший адвокат.

— Именно в этом и проблема! — Майер слегка повысил голос, в нём впервые прозвучали нотки раздражения, — После премьеры вашего звукового ролика о программе нашего мэра — Джон стал видеть в вас главное зло. Если раньше он и другие актёры его круга просто выступали в целом против звукового кино, сейчас Гилберт решил объявить вам настоящую войну. Поверьте, я знаю — о чём говорю. Так что я вместе с моим партнёром — Самуэлем Голдвином считаем это дело неизбежным. И поверьте, Джон приложит все усилия. Он хочет запустить дело не только об оскорблении, но и о том, что вы можете оставить актёрское сообщество без работы. Тогда вам резко станет очень непросто в Голливуде.