Княжич, князь (СИ) - Корин Глеб

— А ты куда, княже? — окрикнул Иов выскочившего вслед за ним Кирилла. — Назад! В дом!

— Оставь! — сердито отмахнулся он на бегу. — Неужто ты думаешь, что я…

Ослепительно-белый стебель внезапно вырос из его головы и с грохотом пробил верхушкою своею низкие тучи. Из-под сапожков во все стороны брызнуло дымной грязью. Кирилл выгнулся назад, широко распахнув объятья навстречу небу.

Большой колокол окончательно освободился от пут и, круша в полете перекрытия ярусов, запел прощальную песнь.

Двери… двери… двери…

Кирилл давно прекратил дергать за скобы — он убедился, что все они заперты. Теперь он просто шагал вперед, время от времени поворачивая то вправо, то влево, куда вел этот бесконечный коридор-лабиринт.

Показалось? Нет, совершенно отчетливо слышались шаги. По ту сторону, не отставая от него, тоже кто-то шел.

«Вот дивно-то! — подумал Кирилл. — Выходит, за дверями этими не светлицы, не келии, а такой же коридор? Зачем тогда двери, да еще и столько?»

Он остановился. Там, за стеною, шаги тоже смолкли.

Кирилл постучал в дверь и спросил:

— Кто ты?

С той стороны раздался ответный стук. Кто-то отозвался его голосом:

— А кто ты?

— Я князь Ягдар-Кирилл.

— Это я — князь Ягдар-Кирилл.

«Нас двое? — мелькнула мысль. — Или он — это я?»

«А кто это подумал: я или он?»

— Мы хотим открыть дверь и войти?

— Да.

Откуда-то из-за спины возникли и придвинулись смутно знакомые лица. Кирилл почувствовал, что они ждут.

Мысли вдруг также остановились. Похоже, и они чего-то ждали.

— Эй!

— Да?

— А если мы встретимся — нас будет двое?

Его голос ответил вопросом на вопрос:

— Может, мы станем двуедины?

Он тоже спросил:

— Или не станет кого-то из нас?

Тело Кирилла начало медленно запрокидываться навзничь.

— Княже! — брат Иов рванулся и принял его на руки. — Княже!

Кирилл поморгал, поморщился. Проговорил с обрывистой невнятностью:

— Чего ты… прямо в ухо… орешь? Не глухой… я…

— Жив! Слава тебе, Господи!

— Ну жив… жив…

Он заерзал, высвобождаясь. Брат Иов помог опуститься на ноги, придержал. Кирилл оттолкнул руку инока и сумрачно повел головой. Их уже успело окружить кольцо братий. Все молчали, переглядываясь.

— Молонья в тебя ударила, княже! — не выдержал кто-то.

— Сам знаю… — он поднял ногу, своротив колено, осмотрел и отметил равнодушно:

— Подошвы нет…

Поднял другую, добавив:

— И здесь тоже. Поискать надо бы…

Рассеянно огляделся по грязи вокруг себя, вздохнул, вскинул голову:

— Пожар-то потушили?

Иноки задвигались и с каким-то облегчением заговорили разом:

— Иконы, утварь почти всю из нижнего яруса успели вытащить, слава Богу.

— На Агапитов придел да и на сам храм пламя-то не перекинулось, не дали. К тому ж и дождь, когда в ливень перешел, поспособствовал изрядно.

— Трудятся братия. Помощники уж не надобны, там теперь лишние руки лишними и будут. Огонь одолели, дело к концу движется.

— В келейку-то, в келейку ворочайся, княже — чего ж мокнуть-то зазря? Да и босиком ты, почитай. Брат Иов, пособи князюшке, яви милость…

Кирилл хлопнул по молчаливо протянутой для помощи иноковой ладони и побрел назад. Из-за спины донеслось испуганно-удивленное:

— Как же так-то: молоньей — да прямо в темечко, а ему хоть бы хны.

— Ага, братие. Встал да пошел…

— Дивно… Не бывает так.

— Еще и как бывает! Помню, в сельце моем родном мельник был — кряковистый такой подстарок, крепкий, что твой дуб. И вышло ему как-то однова пред самою грозою…

Немного в стороне среднего роста человек с кудреватой ухоженной бородкой на мгновение выступил из темноты и проводил Кирилла долгим озабоченным взглядом серых глаз.

— Немедленно разувайся, — распорядился брат Иов, притворяя за собою дверь. — Ноги оботри, к печке поближе подсядь. Или прилечь пожелаешь?

— Не пожелаю. Да что ты всё, как нянька? Оставь, в порядке я.

— Ведь знаешь, что не оставлю. А ты потерпишь, никуда не денешься.

Снаружи у порога предупредительно потоптались и покашляли. Вошедший отец архимандрит приблизился быстрыми шагами, порывисто прижал Кириллову голову к своей груди.

— Благословите, отче… — приглушенно пробормотал он в колкую ткань.

Настоятель отстранил его, крепко держа за плечи, окинул ухватистым взором и произнес с нескрываемой радостью:

— Бог да благословит, чадо! Господи, милость Твоя на нас!

— Якоже уповахом на Тя, — отозвался от двери его спутник.

— Брат Рафаил оглядит тебя — послушание лекарское у него.

— Да уже не надобно, обошлось ведь.

Архимандрит кротко и удивленно поднял брови.

— Простите, отче, — поторопился исправиться Кирилл.

— Братия сказывают, сапогам твоим такоже основательно досталось, княже, — он улыбнулся мельком. — Не беда — имеются умельцы у нас, славно тачают. Пока же подберут да поднесут замену на время. Брат Рафаил, после всего князю трапезу горячую — и немедля в постель. Брат Иов, ступай-ка со мною.

Ратибор оглянулся — юноша в охристо-зеленой рубахе все так же понуро, но неотступно следовал за ними на отдалении. Он сделал извинительный знак Белому Ворону и слегка повысил голос:

— Домой, Хотко! Нечего хвостом ходить — я всё сказал.

— Прости, Ратиборе! — в который раз безнадежно повторил преследователь.

— И простил, и зла не держу. Только исторгаешься ты из «неусыпающих» ровно на месяц от сего дня, сокол наш зоркий. Ведь я почти вплотную подобрался, еще малость — за ухо ухватил бы. Ладно бы этой ночной грозою случилось, а то ведь белым днем. Стыдоба, Хотко.

— Прости, Ратиборе! Дальние дозоры доносят: уж почти седмицу на два десятка стрел вокруг дубравы ни единого чужака… Расслабился я… А дома отец что скажет?

— Согласится со мною.

Глядя в сторону, Ворон кашлянул негромко, наклонил голову.

— Ходатайствуют за тебя, — проворчал Ратибор. — Ладно, быть по сему. Еще раз уснешь в дозоре…

— Не спал я, Ратиборе!

— А? Никак, чьи-то речи послышались мне? Да нет, показалось. Так вот, Хотко: еще раз уснешь в дозоре — не спасет и сам Ворон. Восстановлен, теперь расточись.

Он махнул рукой и отвернулся.

— Спасибо, Белый Отче! Спасибо, мастер-наставник! — донеслось из-за деревьев, быстро удаляясь.

— Разумеешь ли, о чем просишь меня? — спросил Ворон, возвращаясь к прерванному разговору. — Новый дар дочери твоей — умение чужую боль как свою чувствовать. Взыскуют его люди друг в друге, а обладающих им за праведников почитают. Ты вдумайся: дар со-чувствия! Как же я могу лишить его?

Ратибор помрачнел:

— Да разве я чего отнять прошу… Вскинулась среди ночи, переполошила всех и пала, будто гром ее поразил. Что уж там с князем опять приключилось? Звана до утра не спала, подле нее сидела… Я про то, чтобы уменьшить как-то, приглушить, что ли. Хоть на время, пока подрастет да окрепнет.

Ворон усмехнулся печально:

— Может, после меня детям моим Белый Отец получше достанется — вроде былых Белого Полоза или Белого Айи Великого. А может, и Белая Мать вернется наконец к чадам своим… Я что-нибудь придумаю, Ратиборе.

Солнце стояло уже довольно высоко над верхушками деревьев. Затерянный в чаще скит почти весь был залит светом, короткие синие тени лежали под восточной стеною леса. Со стороны колокольни доносились глухие стуки и скрежет.

«Ну да! Питье на ночь от брата Рафаила!» — Кирилл рыкнул с досадой и зашлепал босыми ногами прочь от окошка.

Из-под узкой кровати выглядывала пара слегка поношенных мягких сапожков с короткими голенищами — именно такие предпочитали носить дубравцы.

«Ага: братия уже успели подобрать взамен моих страдальцев».

Кирилл вытащил наружу один, повертел в руках:

«И у Ворона похожие, и у Ратибора. А вот у дубравок праздничные сапожки не красные, как у нас, а синие… Отчего же она попрощаться-то не пришла?»