Морье Дю - Стеклодувы
Во вторник тринадцатого фримера – или третьего декабря – мы узнали, что они подошли к Анжеру и собираются взять город в осаду. Жак Дюваль жил в это время с нами, и именно он привез эту новость из Мондубло, куда ездил на совещание с начальством.
– Все в порядке, – сообщил он. – Анжер будет обороняться. Следом за противником идет наша армия под командованием Вестермана; мы отрежем их и заманим в ловушку, прежде чем они успеют дойти до Луары.
Анжер находится в двадцати двух милях к юго-западу от Ле-Мана, на расстоянии более чем одного марша, и меня охватила волна благодарности – я благодарила Бога за Пьера, Эдме и Мари с ребятишками.
– Тут им придет конец, – продолжал мой деверь, – наши армии зажмут их в клещи. А с отставшими и дезертирами мы сумеем справиться сами.
Я видела, как Мишель бросил быстрый взгляд на Франсуа, и поняла, что произойдет дальше.
– Если бы отряды национальной гвардии слились воедино, и мы выступили бы все вместе, единым фронтом, – сказал он, – мы могли бы их расколошматить, пусть только посмеют снова сунуться на восток.
Он подошел к окну и, открыв его, крикнул Андре Делаланду, который в это время проходил через двор:
– Труби тревогу! Явиться всем до одного в полной боевой готовности через час. Будем преследовать этих проклятых разбойников.
Они выступили в третьем часу. По крайней мере три сотни человек шагали под гром барабанов, под трехцветным знаменем, во главе с Мишелем. Будь жив наш отец, он гордился бы своим младшим сыном, который в свое время, более тридцати лет назад, огорчал его своим вечно надутым видом и заиканием.
Весь остаток той недели мы находились во власти слухов, если не считать достоверного известия о том, что под Анжером вандейцы потерпели поражение. Город доблестно защищался и устоял, а повстанческие лидеры теперь пытаются решить, где и когда им следует переправиться через Луару, не дожидаясь, пока республиканская армия атакует их с тыла.
Мне следовало бы знать, что никогда нельзя доверять слухам, что, когда раньше все говорили о разбойниках, никаких разбойников не было. Теперь же все было наоборот: слух о победе разнесся еще до того, как она была одержана.
– Мы уже давно ничего не знаем о Пьере, – сказала я Франсуа в следующий понедельник, как только мы проснулись. – Я хочу поехать сегодня в Ле-Ман, переночевать там и, если все благополучно, завтра вернуться обратно. Меня отвезет Марсель.
По обычаю всех мужей Франсуа начал протестовать, уверяя, что если бы с Пьером что-нибудь случилось, мы бы давно об этом узнали. На дорогах все еще неспокойно, да и погода не слишком хорошая. Если нужно, пусть Марсель едет один и отвезет письмо, а мне лучше сидеть дома, в Шен-Бидо, тем более, что ребенок будет ночью без меня беспокоиться.
– Зоэ еще ни разу не плакала и не будила нас по ночам с самого своего рождения, – возразила я. – Колыбельку можно поставить возле мадам Верделе, и она там прекрасно будет спать. Я буду отсутстовать всего полдня и ночь, не более, и могу привезти сюда Эдме и Мари с мальчиками, если они захотят.
Я настояла на своем, несомненно, из одного упрямства. Мне, должно быть, придал храбрости вид Мишеля, который неделю назад во главе своего отряда отважно бросился в погоню за вандейцами. А разве Жак Дюваль не уверил меня, что "разбойники", как мы совершенно справедливо их называли, разбиты наголову и отчаянно бьются, чтобы только успеть переправиться через Луару?
Возможно также – впрочем, в этом я не смела признаться даже себе, – я думала, что Франсуа оказался не таким смелым и решительным, как Мишель. Мой муж, в отличие от брата, не вызвался добровольно выступить в этот поход с национальной гвардией. Он мог бы догадаться, что его жена не разделяет его колебаний.
Мы с Марселем выехали сразу же после завтрака. Франсуа, видя, что я не слушаю никаких резонов, в последний момент заявил, что поедет вместе со мной. Но я не согласилась и просила его остаться дома и смотреть за ребенком.
– Если мы увидим разбойников, – сказала я ему напоследок, – мы сумеем с ними справиться. – И я указала на два мушкета, прикрепленных к верхушке шарабана. Я сказала это в шутку, не подозревая о том, насколько близкими к правде окажутся эти слова.
Как только мы проехали Вибрейе, мне пришлось признать, что Франсуа был прав, во всяком случае, в одном отношении: в смысле погоды. Стало ужасно холодно, пошел дождь вперемежку со снегом. Я была тепло укутана, и все равно ноги и руки у меня заледенели, а у Марселя, который пытался что-то разглядеть сквозь потоки дождя, был совсем унылый вид.
– Вы выбрали не слишком удачный день для поездки, гражданка, – сказал он.
После сентябрьских декретов мы были очень осторожны, придерживаясь исключительно новых форм вежливости. Слова "мсье" и "мадам" ушли в прошлое, так же как и старый календарь. И нужно было постоянно себе напоминать, что сегодня девятнадцатое фримера, второй год Республики, а отнюдь не девятое декабря тысяча семьсот девяносто третьего года.
– Возможно, ты и прав, – ответила я, – но у нашего шарабана есть, по крайней мере, крыша, так что мы не мокнем, чего нельзя сказать о наших гвардейцах, которые, может быть, в этот самый момент готовы встретиться с мятежниками.
К счастью для себя, я представляла себе наших ребят веселыми и торжествующими, а не отступающими в полном беспорядке перед противником, значительно превосходящим их по силам, как это было на самом деле.
Мы добрались до Ле-Мана среди дня, однако из-за ненастной погоды было почти темно, и на мосту через Гуин нас остановил патруль.
Часовые подошли, чтобы проверить наши паспорта, и я увидела, что это были не гвардейцы, а обыкновенные горожане с повязками на рукавах, вооруженные мушкетами. Я узнала начальника – он был клиентом Пьера, – а он, увидев меня, махнул рукой своим подчиненным и сам подошел к шарабану.
– Гражданка Дюваль! – с удивлением воскликнул он. – Что, скажите на милость, вы здесь делаете в такое время?
– Я приехала к брату, – объяснила я ему. – Все это время, вот уже несколько недель, мы очень беспокоимся о нем и его семье, вы и сами должны это понять. А теперь, когда самое страшное уже позади, я при первой возможности приехала его навестить.
Он уставился на меня во все глаза, считая, вероятно, что я не в своем уме.
– Позади? – повторил он. – Да разве вы не слышали, что произошло?
– А что такое? В чем дело?
– Вандейцы снова захватили Флеш и вполне могут завтра оказаться в Ле-Мане, – сказал он. – Их чуть ли не восемьдесят тысяч, и они обезумели от голода и болзней. Они рвутся на восток, собираются захватить Париж. Почти весь наш гарнизон двинулся отсюда на юг, чтобы попытаться их остановить, но надежды на это мало, ведь наших всего полторы тысячи против целой огромной армии.
Мне казалось, что бледность, покрывавшая его лицо, вызвана ветром, но теперь я поняла, что это еще и страх.
– Но нам говорили, что под Анжером была одержана победа, – сказала я с упавшим сердцем. – Что же нам теперь делать? Мы уже полдня находимся в пути, едем от самого Пьесси-Дорена, а ведь уже становится темно.
– Возвращайтесь назад, это будет самое разумное, – сказал он, – или переночуйте на какой-нибудь ферме.
Я посмотрела на Марселя. Бедняга был так же бледен, как и все остальные.
– Лошадь не выдержит обратной дороги без отдыха, – сказала я, – а ночевать нас никто не пустит, если учесть эти последние новости. По всей округе двери будут крепко заперты.
Гражданин Рожер – я вдруг вспомнила его фамилию – смотрел на меня с сочувствием, со шляпы его струилась вода.
– Не берусь вам советовать, – сказал он. – Я, слава Богу, не женат, но если бы у меня была жена, я бы ни за что не позволил ей ехать в город, над которым нависла такая опасность.
Я была наказана за свое упрямство. Какое легкомыслие – уехать из Шен-Бидо, не дождавшись, пока ситуация прояснится.
– Если эти разбойники действительно близко, – сказала я, – я предпочитаю встретиться с ними в Ле-Мане, вместе с братом, а не в чистом поле, под кустом.
Клиент Пьера вернул мне паспорт и пожал плечами.
– В Ле-Мане вы брата не найдете, – отозвался он. – Гражданин Бюссон дю Шарм наверняка уехал вместе с национальной гвардией защищать дорогу на Флеш. Приказ был отдан им в полдень, тогда же, когда и нам.
Нет, ехать назад было невозможно. Унылые поля за Гуином, откуда мы только что приехали, серые и мрачные под потоками дождя в надвигающихся сумерках, заставили меня решиться. Не говоря уже о лошади, которая, понурившись, стояла между оглоблями.
– Придется нам рсикнуть, гражданин, – сказала я мсье Рожеру. – Желаю удачи вам и вашим людям.
Он поднес руку к полям шляпы, помахал нам рукой, и мы въехали в замерший город, в котором все окна были закрыты, а на улицах не было ни души. Гостиница, где мы обычно кормили лошадей, была забаррикадирована, как и все остальные, и нам пришлось долго стучать, прежде чем хозяин вышел к нам, думая, что это патруль. Несмотря на то, что он прекрасно знал и меня, и лошадь, и шарабан, мне пришлось заплатить ему тройную плату, прежде чем он согласился поставить лошадь в конюшню.
