Корректировка 2 (СИ) - Ледов Вадим

Сняли номер в гостинице для Миры. Оттуда я позвонил Арчилу Вахтанговичу и попросил помочь с номером в номенклатурных «Красных камнях». Ни слова не возразив, он расстарался. Уже вечером я заселился в одноместный люкс по квоте от Грузии, всё-таки грузины умеют быть благодарными.

Номер достался отличный. Открываешь ключом тяжелую дверь и попадаешь в короткий коридор. На полу дубовый паркет, потолки в три с половиной метра, голубоватый шкаф-купе, с тремя отделениями, Пройдя помещение со шкафом-купе, попадаешь через межкомнатную дверь в небольшую прихожую, на полу все тот паркет, на нем красивый ковер, журнальный столик, два кресла, холодильник, тумба под телевизор, сам телевизор, шкаф с хранящимися в нем одеялами, подушками. Паркет местами скрипел, но только в некоторых местах.

Номер этим не заканчивался, дальше ещё одна большая комната, именуемая спальней. Там снова паркет, скромная кровать, две тумбы, светильники, зеркало и выход на балкон, с шикарным видом на Эльбрус.

Прямо из спальни можно попасть в санузел. В нем ванна, раковина, туалет и биде, а также ещё один кран с умывальником все аксессуары явно импортного происхождения.

После заселения я спустился вниз и с санаторной телефонной станции позвонил Арчилу Вахтанговичу, чтоб сказать, спасибо и справиться о здоровье.

Он радостно сообщил, что нашими молитвами, здоровье отличное, словно помолодел лет на десять. В Москве сделали УЗИ — почка чистая как у юноши. Чудеса! Врачи руками разводят, ничего понять не могут. Камушек им предъявил. Сделали какие-то анализы, сказали — он самый. А Джуночку он поручил в Москве заботам секретаря Президиума Верховного Совета Мишико Георгадзе, с которым они давние друзья, так что за неё теперь можно не беспокоиться. Я в ответ сказал, что скоро подъеду к ней в Москву и будем опять работать вместе. На этой позитивной ноте мы распрощались.

Георгадзе, значит… Михаил Порфирьевич, если не ошибаюсь… жулик и взяточник, любитель золотых унитазов. Ну-ну, точно Джуна в хороших руках.

После совещания с Евой и Киром, наша акция была запланирована на завтрашнее утро.

«Красные камни» — санаторий для партийных и советских работников. Члены Политбюро обитали на дачах при санатории, лишь Косыгин жил в общем корпусе, в обычном двухкомнатном люксе. За эту «ложную демократичность» не раз корил его Брежнев, мол, в каком свете ты выставляешь своих коллег… А он ни в каком свете не выставлял — хотите барствовать, барствуйте, а меня в это не тяните. Я в санаторий езжу не шиковать, а здоровье поправлять.

Коллеги сами себя прекрасно выставляют. Вон в прошлом году одновременно с ним, Шелест в Кисловодск заявился. Так, мало того, что расположился сразу на двух государственных дачах, но и привез с собой целую свиту — пан Гетман! Даже по охраняемой территории санатория ходил в сопровождении телохранителей. Слава богу, турнули хохла из первых секретарей, за украинский национализм — был Гетман, да весь вышел.

За здоровьем Алексей Николаевич следил. В отличие от коллег по Политбюро, занимался спортом, не курил, выпивал весьма умеренно, хотя в праздники и на отдыхе не прочь был посидеть за коньячком. Всем коньякам предпочитал дагестанский. В обычные дни питался просто: отварная рыба или мясо, каша с подсолнечным маслом и хлеб из муки грубого помола.

Как и другие отдыхающие, по предписанию врачей он совершал пешие прогулки по горным дорожкам, но в отличие от большинства, делал это с удовольствием.

Вот и сейчас, как обычно вышел на тропу, которую отдыхающие так и прозвали между собой «тропой Косыгина». Пять километров в гору, а потом пять километров вниз, тропа развивалась как музыкальное произведение — не только со сменами открывающихся с нее видов, но и настроений. По-разному хрустел под ногами песок, разный в ней воздух — всегда по-своему прекрасный.

Вот только не радовало это премьера. В последнее время поводов для радости исчезающе мало, зато много для грусти.

Полностью сгорели урожаи в Астраханской, Саратовской, Волгоградской областях, на Ставрополье. У остальных что-то еще колышется.

Звонил Брежнев, сказал, что велел направить в сельское хозяйство 50 000 военных автомашин и еще 25 000 снять, невзирая ни на какие обстоятельства, из промышленности и также направить на уборку, чтоб там, где урожай случился, собрать все, что можно.

Между делом, хвастался, что не зря, мол, охмурял Никсона — тот разрешил отвалить нам зерна на 750 миллионов долларов, да еще и в кредит. А потом до миллиарда лимит расширил. Чтоб мы без этого делали?

Вот, мол, какой я молодец, а ты даже с Садатом справиться не смог –выставил-таки наш военный персонал из Египта!

Садат, конечно, гнида редкостная (надеюсь, когда он опять напрыгнет на евреев, те, как следует дадут ему по черной жопе), но и Леня нашел, чем гордиться — закупать зерно у вражины на рекордную сумму. И это достижение к пятидесятилетию СССР?

Гуляющие по терренкуру незнакомые люди здоровались с предсовмина: «Здравствуйте, Алексей Николаевич, добрый день!» И он их приветствовал: «Здравствуйте товарищи!»

Глава 24

По мере продвижения, сложность тропы возрастала, попутчиков и возвращенцев становилось всё меньше и меньше, и вскоре Косыгин остался в одиночестве. Лишь начальник охраны с помощником маячили в отдалении.

Тропа, кружила под скальными выступами и крутыми травянистыми склонами, мимо круглых гротов, над ручьями с глубокими ущельями, заросшими лесом.

Перевалы Малое и Большое Седло. В одном месте, у «Красного солнышка», есть очень крутой, метров на двадцать-тридцать, подъем на «Синие камни». Особенно трудно туда взбираться после дождя. Однако Алексей Николаевич почти ежедневно, невзирая на погоду, отправлялся на эту прогулку. Поднимались, и он, переведя дух, удовлетворенно говорил сам себе: «Ну вот и взошли, а ты боялся… шестьдесят восемь — разве это возраст?»

На одном из поворотов, единственным с которого открывался вид на совершенно мертвые, иссеченные тысячелетними ветрами скалы, он остановился. И для этого был повод. Там на фоне серых скал стояла девочка лет пяти, с медными волосами, схваченными резинками в два смешных хвостика по бокам, в коротком красном платьишке из-под которого торчали трогательно тонкие загорелые ножки, обутые в красные же сандалики. Лицом красная девочка была исключительно прелестна — на нём царили огромные, чуть раскосые васильковые глазищи, затмевая маленькие носик и рот с полненькими, тем не менее губками, особенно нижней.

Против воли премьер залюбовался на этого, невесть откуда взявшегося ангелочка.

— Здравствуй, милая девочка, — поравнявшись, обратился он к неё, — что ты тут делаешь?

— Грибы собираю, — сообщила юная особа и показала умилительный полиэтиленовый пакет, заполненный самыми настоящими опятами с коричневыми точками на шляпках и юбочками на ножках.

Алексей Николаевич немножко офигел. Вокруг были только камни и скалы.

— Где же ты их собираешь?

— Вон там, — подойдя к краю тропы девочка стала показывать ему вниз, на пни и поваленные на склон гниющие стволы деревья. Вглядевшись, Косыгин увидел на деревьях и на земле около них пучки грибов.

— Ты туда лазила? — ужаснулся он.

— Ага! — говоря это, девочка козочкой скакала по краю обрыва и выглядывала в проемы над пропастью, о которой ему даже думать было страшно. От ее движений заходилось сердце — ведь сейчас свалится мелкая дуреха!

— Так, — сказал Алексей Николаевич, чтобы разрядить обстановку, — во-первых, как тебя зовут? Во-вторых, пожалуйста, отойди от обрыва, я тебя прошу!

— Ева, — охотно откликнулась малявка, но продолжала азартно скакать на краю пропасти.

— Евочка, послушай меня…

Девчонка перестала скакать и уставилась на премьера лазоревыми прожекторами, типа, вся внимание.

— Почему ты одна? Где твои родители?

— Папа там, — она беззаботно махнула рукой куда-то вперед. — Я сперва пошла за ежиком, а потом увидела грибы…