Амурский Путь (СИ) - Кленин Василий

— Доложите старшему! У нас вот грамоты от воевод всей Сибири! — Дурной всё еще хотел решить дело спокойно, но стрельцы вокруг подбирались хищной стаей: с копьями, бердышами, пищалями.

— Ежели ты по приказному делу — то и сам туды шагай! — прорычал дьяк-мытарь. — Людишек твоих оружных не пустим! Либо сдавайте оружье да подводы на сбереженье стражи…

Большак вмиг похолодел, представив, что станет с их дарами от такого «сбереженья». Что делать? Отвести караван назад, оставить под охраной и самому идти искать Сибирский приказ?

Чернорусская делегация заполонила собой весь проход, и за ней уже начало накапливаться недовольное людское море. Путники чувствовали острый негатив, что спереди, что сзади, слышали злобные выкрики. Толпа, как обычно, норовила стать водой и протечься там, где нельзя, облепляя пробку слева, справа. Дурной ощущал ее давление и шевеление, словно, стоял по плечи в океане: волна плавно накатывала, а потом отходила.

И тут что-то сильное и тяжелое пихнуло Дурнова в плечо, так что того аж на телегу откинуло. Высокий чалый тонконогий жеребец брезгливо фыркнул и шагнул вперед, а сверху пророкотало:

— Пошто стоймя стоите? Инда гнева Божия не ведаете?

Глава 57

— Пшел вон и жди свово черёда! — машинально рявкнул дьяк-мытарь, поглощенный конфликтом с неведомыми пришельцами.

В тот же миг в воздухе свистнуло — и толстая, туго сплетенная плеть резко ожгла голову и плечо «повелителя вселенной».

— Ты, харя, на кого рот раззявил! Пред тобой думный дворянин, собака!

Мытарь взвизгнул, боль резво вернула его в реальность, и, мелко-мелко крестясь, тот принялся виниться перед статным всадником в дорогом кафтане.

«Начальство!» — стрельнуло в голове Дурнова. Думный дворянин — значит, член Боярской Думы, в которую, на самом деле, не только бояре входили. То есть, как минимум, вхожий в Кремль!

— Милостивый государь! — Большак стрелой кинулся к всаднику и вцепился в стремя. Двадцать лет жизни так и не научили беглеца из будущего обращению с большим начальством, так что изо рта вылетело что-то несуразное, но полное страсти! — Смилуйся! Не погуби! Полтора года шли к Государю, претерпевали! Хотим ему поклониться дарами, животами и землей!..

Ситуация довела его уже до такой степени отчаянья, что, плюнув на гордость, он готов был в ногах валяться, сапоги целовать — только бы добраться до вожделенной цели! До царя.

— Землей? — последнее слово, единственное из всей череды воплей, неожиданно заинтересовало думного дворянина. Он придержал рысака и наклонился к грязному, измученному дорогой незнакомцу. — Вы иноземцы, что ли?

— Выходит, что так, — после маленькой паузы ответил Дурной. — Люди мы русские, но живем за Сибирью, на реке Амур. Как 20 лет назад воеводу Пашкова богдойцы побили, считается та земля ничейной. Но мы там выжили, сдружились с местными, дали отпор богдойцам — и вот пришли царю-батюшке поклониться.

Дворянин слушал с интересом.

— А велика ли ваша земля?

— Те места, на которых мы живем, тянутся от гор забайкальских до восточного моря-океана. Считай, две тысячи верст от заката до восхода.

Тот присвистнул и огладил густую бороду.

— Эвона сказка какая… На брехню больно схоже.

— Вот грамоты! — Дурной испуганно затряс пачкой истрепанных листов. — От приказных и воевод со всей Сибири! Все города мы прошли, везде дары свои показывали для счета. У нас пушнина да злато, шелка и чай. Ежели этим, — он махнул головой на мытаря. — Достанется, они же всё растащат!

— Злато? Шелка? — дворянин традиционно начал пучить глаза; к этому беглец из будущего уже привыкать стал.

— Вот росписи! — Дурной понимал, что выглядит слегка сумасшедшим, но очень боялся потерять шанс и яростно тыкал бумагами во всадника. — Тут каждый дар прописан и измерен!

Дворянин бегло прошелся по первому листу…

— Стойте здесь и дождитесь меня! — наконец, властно приказал он и стеганул коня, послав его прямо на дьяка-мытаря.

— Как тебя звать, господин! — запоздало крикнул в спину Большак.

— Иван Афанасьевич Прончищев! — крикнул тот.

И исчез в чреве города.

Черноруссы кое-как отволокли подводы со «стремнины» дороги, окружили их, как смогли. И ждали. Движение в воротах вернулось в прежний ритм, затор постепенно рассосался. Только у ворот набиралось всё больше стрельцов. Подошли какие-то воины в стальных нагрудниках и таких же «шапках», слегка похожих на испанские морионы. Все недобро щурились на чужаков. Дурной поглядывал на быстро уваливающееся на закат солнце и истрепал себе всю бороду от волнения.

Ждать ли еще неведомого Прончищева? И сколько ждать? А если не ждать, то что делать? Бежать прочь от треклятой Москвы, пока стрельцы их бивак приступом не взяли?

— Послушай… — Дурной набрался наглости и подошел к мытарю. — А тебе знаком этот… Прончищев?

Тот испепелил Большака ненавидящим взглядом, повел плечом, обожженным плетью… но не утерпел:

— А то! Знаком! Он послом к свеям ездил, мир заключать. Оттель и стал думным.

Посол! Наверное, при приказе состоит! Вот фортануло!

«Еще не фортануло, — осадил он сам себя. — Не с твоим везением, Сашко…».

Дело шло к вечеру. И к большим разборкам у Таганских ворот. Но, как говорят подлые американцы, в последний момент внезапно появилась кавалерия! Причем, буквально!

Сначала в воротах возникли ангелы! Молодые, статные витязи на роскошных арабских лошадях. Витязи сияли парчой и яркой шнуровкой кафтанов, из-под которых щеголевато выглядывали дорогие меха. Витязи упирались красными яловыми сапожками в узорчатые стремена. А сбруя их чудесных лошадей была богата на литье и прочие украшения.

Пара десятков горделивых красавцев оттеснила от ворот засмущавшихся стрельцов, и тут по дощатому накату, почти лишенному снега, гадко проскрипел большой крытый санный возок, запряженный тройкой вороных. Из потолка возка торчала махонькая железная труба, которая густо дымила.

— Паровоз? — Дурной едва не сел на землю от потрясения.

Возок неспешно подъехал к чернорусской «делегации». «Ангелы» окружили его со всех сторон, и лишь после того дверца распахнулась: вместе с клубом пара наружу вывалился Иван Афанасьевич Прончищев. Подмигнул Дурнову и оборотился к возку. Даже руку протянул, предлагая помощь… Какое-то время внутри ничего не происходило, а потом из темноты проявилась голова. Невзрачный сморщенный старик с жидкой бородой, которую явно пытались облагородить всеми силами, подслеповато щурясь, глянул на протянутую руку думного дворянина, но вылезать не пожелал.

— Энти, что ли? — острый конец посоха нацелился на Дурнова и его измученных настороженных людей.

— Да, Василий Семенович! — улыбнулся тот.

Старик уже с хитрым прищуром осмотрел пришлых. Скривился, как от кислого. Зашамкал явно малозубым ртом.

— Мда… Ну, кажи бумаги.

Прончищев подскочил к Дурнову (не подобострастно, но ретиво), выхватил у него пачку листов и подал старикашке. В четыре глаза принялись их изучать.

— Аще — от Шереметева Большева… — еле расслышал Дурной.

— Ты старшой? — посох снова змеей нацелился на беглеца из будущего. Тот кивнул. — О животах своих радеете? — снова кивок, хоть, и с заминкой. — Тогда полезай в возок. А иные пущай следом едут!

— Подождите! — Дурной чувствовал, что его пробивает пот. Быстро одумался и поклонился пониже. — Пресветлый боярин! Но… скажи, хоть, кто ты?

— Ты чего? — с улыбкой воскликнул дворянин. — Это же Василий Семенович Волынский! Боярин и первый судья!

«Первый судья — так начальники приказов назывались — всплыло в голове Дурнова. — Ну, на большее нам рассчитывать и не приходится».

Однако не удержался и спросил:

— А куда нас?

— Ишь трясёшеся! — старик мелко захихикал, запрокинув голову, но вдруг застыл, как от боли. — Твоих на монастырский двор покуда определим. Так тобе ладно? А тебя — ко мне. Или полезай… Или пшел вон!

Дурной махнул своим: следуйте, мол, указаниям — и стрелой ринулся в возок.