Андрей Ерпылев - Золотой империал
— Знаете, ребята, — Николай опустил чебриковский бинокль и улыбнулся товарищам, — очень напоминает наш Хоревск, советский то есть. Дома, по крайней мере, те же. За исключением тех вон небоскребов.
Определение «небоскреб» относилось к нескольким девятиэтажкам, возвышавшимся над массой четырех — и пятиэтажных хрущевок, словно редкие стариковские зубы.
— Да и машин на трассе что-то многовато...
Ближе различий оказалось еще больше.
Чего стоили одни только разнокалиберные киоски и магазины, густо облепившие улицы, огромные щиты, рекламирующие всякого рода зубные пасты, жевательные резинки и, пардон, женские гигиенические принадлежности, да и сами хоревцы, азартно жестикулируя торгующиеся с восточного вида продавцами, дующие пиво за столиками под пестрыми навесами или выходящие из авто, от шикарных до самых затрапезных, но все — совершенно незнакомых моделей. Всюду стоял разухабистый мат, из палаток и открытых окон чуть ли не каждой проезжающей мимо машины гремели шлягеры, по содержанию схожие с уже слышанным ранее по напоминальнику...
— Ничего не понимаю... — Николай и Валентина (Жорку уполномочили караулить Кавардовского и оставленное имущество — не переться же в город с мечом и пулеметом) очумело крутили головами, живо напомнив ротмистру его самого в первые дни существования на том свете. — Откуда все это взялось? Где мы? f
Окончательно добили милиционера и девушку витрины магазинов, ломившиеся от всевозможных товаров: от пива трех с лишним десятков сортов, в бутылках и металлических банках, бананов и красной икры до разнообразной одежды, парфюмерии и электроники. Валя просто прилипала к каждому очередному прилавку, заваленному предметами вожделения любой советской женщины от семи до семидесяти лет от роду — «шанелями», «диорами» и прочими «тампаксами».
— Ну давайте же купим что-нибудь... — канючила девушка, перебирая дрожащими пальцами сверкающую фальшивыми бриллиантами чешскую бижутерию или прикидывая на себя под одобрительно-гортанные выкрики горбоносого продавца что-то невесомо-переливчатое. — Ну хоть что-нибудь... Ну вот хотя бы это...
Николай мужественно глотал слюнки при виде десятков разнообразных сырокопченых колбас, банок со сгущенкой, шоколада в пестрых обертках... Вкус этих яств он, признаться, подзабыл за полуголодные перестроечные годы и еще более тяжелые «смутные». Чашу терпения перевесила витрина вино-водочного магазина с выстроившимися по полкам нарядными шеренгами разнокалиберных бутылок с десятками сортов водки, вин, коньяков и даже экзотических виски, джина и текилы.
— Послушайте, ротмистр, — шепнул он на ухо Чебрикову, довольно равнодушно созерцавшему все эти «сокровища пещеры Али-Бабы», поймав его за рукав. — Может быть, толкнем что-нибудь да разговеемся? Да и Валя вон сейчас в обморок упадет.
Петр Андреевич пытливо взглянул на Валю, с тихим стоном нюхавшую все новые и новые образцы французских духов, туалетной воды и дезодорантов, безостановочно подсовываемые ей полной теткой лет пятидесяти на вид, с цыганскими золотыми кольцами в ушах, ярко-рыжей всклокоченной шевелюрой и малороссийским выговором.
— Пожалуй... — неуверенно протянул он. — Но что, позвольте спросить?
— Червончика не пожалеете? — Александров подмигнул. — Тьфу ты, опять... Империала. Или пары...
Граф пожал плечами, залезая в карман, где у него хранился бумажник с наличностью, несколько похудевший после полного переобмундирования в Хоревске из «Империи-дубль», но все еще довольно увесистый.
— Пожалуйста...
— Одну минуту!
Зажав в кулаке три золотых десятирублевика с профилем своего тезки-императора, Николай трусцой перебежал улицу и нырнул в подвальчик, возле дверей которого зорким милицейским взором разглядел листочек бумаги с криво, от руки написанным: «Пакупаю золото, иконы, награды. Офигенные цены!»
Заскучать Чебриков и Валя, оставшиеся в одиночестве, не успели: Александров, сам сияющий, словно полновесный империал, появился перед ними словно чертик из табакерки, сжимая в руке толстенную пачку денег.
— Часть взял долларами, — деловито сообщил капитан, не обращая внимания на брезгливую гримасу, скорченную графом, распихивая выручку по карманам и оставив несколько сиреневых, желтых и голубых бумажек. — Мало ли куда еще попадем... Чего стоим? — Николай жестом Наполеона повел рукой в сторону торговой панорамы, словно бросая в бой Старую Гвардию. — Дарю вам этот город на поток и разграбление...
* * *Тяжело нагруженные пластиковыми пакетами, набитыми всяческой снедью, тряпками и прочими Валиными приобретениями, три путешественника из последних сил тащились в сторону своего временного лагеря. Даже ротмистр, равнодушный к виду подобного изобилия (как же-с, видывали и не такое...), не устоял против массового психоза, поразившего его спутников, и приобрел бутылку «Камю», который считал совсем не худшим аналогом «Шустова», здесь, к сожалению отсутствовавшего, и коробку гаванских сигар, стоивших на удивление дешево. Кроме того, была куплена довольно подробная карта (берестовская истрепалась окончательно, и вынимать ее лишний раз из планшета было просто-напросто страшно) и, что входило в традицию, книга по местной истории. Называлась она уже «История России», что после прочтения других исторических трудов внушало некоторые утешительные мысли. В данный момент, повесив все сумки на левую руку, Чебриков пробегал на ходу строчку за строчкой.
— Слушайте, Николай Ильич, а ведь эта Россия не так уж далеко ушла от вашей. Например, события до одна тысяча девятьсот семнадцатого совпадают полностью.
— А? Что? — Александров с трудом оторвался от своего занятия: он перебирал на ладони мелочь, полученную на сдачу, чтобы обрадовать вынужденно томящегося сейчас в неизвестности Конькевича.
— Вы не слушаете меня, капитан, — обиделся было Петр Андреевич, но Николай перебил его, протягивая монеты:
— Взгляните-ка...
На заскорузлой ладони милиционера лежало несколько тусклых массивных пятирублевок, рублей и двух-рублевиков, смахивающих на двугривенные и пятиалтынные, и горстка желтой и белой мелочи достоинством от копейки до полтинника.
— Ну и что?
— А вот что!
На гербовой стороне всех «старших» монет располагался двуглавый орел без каких-либо регалий, больше похожий на ощипанную курицу-мутанта, и надпись «Банк России», а на копейках — Георгий Победоносец, убивающий дракона.
— Не пойму я что-то, — пожаловался Александров ротмистру. — Где герб, где «СССР»... Бумажки, опять же, без Ильича... Мы что — опять в Империи?
— А вот это вас не удивляет?
Палец ротмистра указывал на крышу здания горисполкома, мимо которого они сейчас как раз проходили. Над ней развевался изрядно выцветший, но все равно не красный, а трехцветный, бело-сине-красный флаг...
— Не в Империи мы, Николай Ильич, — мы просто в России...
* * *— Хау ду ю ду, Клещара!
Парень, вломившийся в прохладный полумрак бара, за столиком которого кайфовал Алексей Грушко, молодой бизнесмен, державший несколько бензоколонок, автомоек и станций техобслуживания вдоль трассы Рождественск — Челябинск, парочку баров, кроме этого «Меридиана», и еще ряд нигде не афишировавшихся и, естественно, не плативших ни копейки налогов предприятий, телосложением напоминал фигу. Нет, не субтропический фрукт, по-научному именуемый инжиром, смоквой (дерево же, на коем он произрастает, зовется еще заумнее: Ficus carica), а обычный среднерусский кукиш или, если желаете, дулю. На широченных покатых плечах бывшего штангиста или борца, обтянутых весьма кстати майкой-борцовкой, совсем чуть-чуть возвышалась крохотная, коротко стриженная головка, имевшая конусообразную форму.
«Живая иллюстрация к анекдоту про студентов политеха, меда и физкультуры... — лениво подумал, потягивая свой „Хенесси“, Клещ, носивший прозвище, заслуженное еще в „диких девяностых“, вернее, в первой их половине. — Тупой и еще тупее... Хотя тупее, чем Базука, кажется, быть просто невозможно...»
— Коннитива, о-гэнки дэс ка?
— Чего-чего? — Опешивший Базука даже замер на месте, уже наполовину выдвинув стул у хозяйского столика.
— То же самое, только по-японски.
— Класс! — восхитился амбал, плюхаясь на жалобно всхлипнувший стул и обдавая брезгливо отстранившегося Клеща непередаваемым ароматом, в котором смешались запахи пота, табачного и пивного перегара, кавказской кухни, чего-то животно-интимного и очень-очень робко — какого-то дешевого дезодоранта. — Дашь потом записать для памяти? Мне этого можно? Здоровенная пятерня, украшенная грубо наколотым и по-детски трогательным «Вадик», синевшим у большого пальца, не дожидаясь разрешения, тут же сцапала хрупкий графинчик с благородной жидкостью.
— Ну не из горла же... — лениво возмутился Клещ и прищелкнул в воздухе пальцами. — Анютик, принеси, милая, этому... питекантропу... бокал... Ну и еще один графинчик...
