Марик Лернер - Мусульманская Русь
— Надо все обставить красиво, — услышал Салах уже за спиной, — залп из всех орудий в крепости после общего молебна. Ваши священники тоже, — это уже явно хазаку и армянину. — Потом церемониальный марш корпуса…
* * *Салах наткнулся на Керима сразу, как только подошел к месту, где должна была квартировать его рота. Солдаты расположились в домах, и большинство уже спало мертвым сном, набив предварительно желудки подвезенной из оставленного лагеря за стенами пищей. Уж это у Веревкина всегда было в лучшем виде. Голодных в его частях не водилось сроду. Сам лично проверял качество еды и следил за подвозкой на позиции.
Керим сидел на остатках разбитой баррикады, поставив рядом с собой заряженный мушкет, и задумчиво глядел в небо. Метров на сто дальше по улице горели костры, и там сидели остальные, еще не завалившиеся отдыхать и не шарящие втихаря по домам в поисках чего-то ценного. Мародерство в русской армии никогда не поощрялось, но на военные трофеи обычно офицеры смотрели сквозь пальцы. Тоже понимали, с кем дело имеют. Солдат должен сражаться, и наказывать его за добытые у врага или у мертвых трофеи нельзя.
Вид у ветерана бесконечных стычек на Кавказе, которому было не больше тридцати, был страшно задумчивый.
— Оду на взятие Карса сочиняешь?
— Что-то вроде, — хмыкнул Керим. — А честно — просто на звезды смотрю и радуюсь. Только вот после такого и понимаешь, как прекрасно жить на свете. Очень остро чувствуешь все. Каждый шорох, запах и еле заметный ветерок.
— Ты — поэт! — с легкой завистью сказал Салах. — У тебя ненормальные реакции. Меня больше заботят ноги. Лечь и вытянуть. Устал.
— И это прекрасно, — потягиваясь и зевая, сказал тот. — Если бы мы на войне все время со страхом ждали, что будет завтра… Если бы постоянно думали о смерти, через месяц бы наверняка спятили все до одного. Мы регулярно заняты множеством повседневных дел, и иногда некогда вообще думать об очередном сражении. Особенно когда бесконечно маршируешь. С одной горы на другую, потом на третью. Уже мечтаешь встретить злого горца и сцепиться с ним, лишь бы не идти опять. Уже забыл, как в прошлый раз чуть не обделался, когда твоему соседу ядром голову оторвало. Вот немного левее — и это была бы твоя голова. Чувство страха притупляется, и я подозреваю, для этого и существуют бесконечная маршировка. Поэтому и вечно заставляют солдат заниматься никому не нужной работой. Чтобы жизнь медом не казалась, хотели от муштры поскорее в бой и мысли дурные в голову не приходили.
— А я, — злорадно сказал Салах, — плевать отныне хочу на левой-правой. И ездить теперь буду на гнедом жеребце, в стороне от строя, поплевывая вам на головы. Тебе в особенности. Ты почему сидишь, а не вытянулся по стойке «смирно», когда с прапорщиком разговариваешь? Отныне я командир этой зачуханой роты и буду гонять вас беспощадно и невзирая на знакомство.
— Курица — не птица, — еще шире зевая, заявил Керим, — прапорщик — не офицер, а первая ступенька в карьере. — Они понимающе улыбнулись друг другу. — Всегда знал, что пойдешь выше. Такое дело надо обмыть в тесном кругу.
— Потом организую… Ты давай иди к нашим, собери всех, и обсудите, кому за сегодняшнее дело награда положена. Завтра список отличившихся передать выше требуется. Пока они там еще не забыли и себя орденами не обвешали. А я посижу и только потом, во всем блеске славы и новой должности, приду.
Керим кивнул, соглашаясь. В традиции солдатских детей было на общем собрании решать, кто заслужил орден, а кто обойдется. В своей среде человека лучше знают. Офицеров на такие выборы не пускали и мнения не спрашивали. Тут не имели значения должность и звание. Если солдаты принимали решение, что офицер достоин, они могли и отказать кому-то из своих и потребовать вручить более достойному, с их точки зрения. Обычно количество награжденных было не слишком велико, но тем выше было впечатление от такого признания.
Если же большие начальники награждали за подвиг через голову товарищей по роте, к таким знакам отличия относились с заметным пренебрежением. Солдатская медаль «За отвагу» иной раз ценилась у понимающих выше ордена «Мужества» или дополнительных «Мечей» на награду. Ордена и медали специально делали без применения драгоценных металлов — обычное железо в серебряной оправе. Различались одинаковые только датой, выбитой на обратной стороне, степенями и прикрепленными «Мечами». Гражданские награды, а были и такие, в гвардейских корпусах вообще не надевали никогда. Могут и засмеять.
— Гумага, — специально коверкая слово, подтвердил Керим, — необходима. Разве ж у нас на Руси без официальной гумаги с печатью что делается?
Салах уселся на освободившееся нагретое место и наконец с наслаждением вытянул гудящие ноги. Звезды его не занимали — он еле сдерживался, чтобы с радостными воплями не начать прыгать. Жизнь прекрасна!
Он вытащил из кармана кисет, высыпал немного табака на обрывок газеты. С этим делом на Руси всегда было прекрасно. Правительственные «Известия» распространялись по самым глухим деревням: безграмотные были большой редкостью, и относились к ним с изрядным пренебрежением — как кубошм. Коран надо читать и знать, а без нормального умения читать это невозможно.
Он привычно скрутил самокрутку, мимоходом подумав, что теперь придется переходить на сигерелы. Нехорошо выделяться — другие офицеры не поймут. У каждого звания есть свои льготы и привилегии, а есть и обязанности с этикетом. Если во внеслужебное время можно и пошутить с подчиненными, то в строю они должны помнить, кто командир. По-другому нельзя. Мигом на шею сядут и ножки свесят. Нет в армии ничего важнее дисциплины и знания, где твое место.
Он уже приготовился закурить, но сунул цигарку в карман и настороженно прислушался. Слух поймал странный звук, как будто скулила собака. В другое время Салах бы и внимания не обратил, но это мог быть раненый, и недалеко. Снял с пояса штык и двинулся в ту сторону, где, возможно, был человек. Лучше бы это был офицерский бебут,[38] но еще утром он об этом и не мечтал, так что прекрасно обойдется тем, что имеется.
Медленно и осторожно, стараясь создавать как можно меньше шума и не спотыкаться на камнях и разнообразнейшем бытовом мусоре, попавшем на улицу, когда солдаты тащили из домов все подряд, пытаясь воздвигнуть на дороге заграждения, Салах прошел до угла следующего дома и остановился, прислушиваясь. Теперь он уже не сомневался — это не пес какой, подвывающий с голода. Всхлипывал возле выбитых дверей дома человек. Он шагнул вперед, держа руку со штыком наготове, и, обнаружив, кто плачет, от растерянности чуть не развернулся срочно в обратную сторону. Было уже поздно: тот его заметил.
— Ты чего, Джават? Случилось что?
— А то нет, — размазывая слезы по грязному лицу рукавом, вызывающе переспросил тот. — Как будто не знаешь. Что теперь с Тариком будет — кому он такой нужен?
Салах сел прямо на землю и обнял брата.
— Может, это и к лучшему, — сказал он. — Сколько наших сегодня погибло, а он живой.
— Да, к лучшему?! А сам не хочешь попробовать без правой руки жить?
— К лучшему, — твердо сказал Салах. — Не для него эта жизнь. Я для войны рожден и другой жизни не знаю и не хочу, ты тоже еще можешь стать хорошим солдатом, а он — нет. Ему бы учиться и профессию хорошую иметь. Среди войны это невозможно. Слишком умная голова, чтобы подставлять ее под пули. Вот ты знаешь, что такое геометрия и где она применяется?
— Нет, — шмыгая носом, сознался рыжий.
— И я не знаю. И знать не хочу. А ему это интересно. Решать для удовольствия задачки по землемеренью. Скажи кому, так подумают — ненормальный. Наш интерес — выпить, закусить да к бабам в самоволку сбегать. Или спился бы Тарик, или сложил бы очень быстро голову. И то и другое мне совсем не нравится. А так… Мне обещали для него бумаги выправить. Будет учиться на казенный кошт в инженерном училище.
— Правда? — совсем по-детски спросил Джават. Так он когда-то малолеткой спрашивал, когда Салах обещал его взять с собой на ярмарку, приходя навестить домой из училища. Наверное, он тогда казался ребенку большим и все умеющим дядькой.
— Правда. Такими вещами не обманывают. Генерал обещал, а я уж не забуду напомнить. Все, — сказал он строго. — Приведи себя в порядок — и в роту. Еще не хватает, чтоб тебя хватились и искать начали. Иди прямо к Тарику и расскажи ему. И чтоб рот до ушей и в глазах счастье было, понял?
— Понял, — послушно сказал Джават.
— Возьмешь мой мешок — там бутылка араки,[39] дашь ему выпить. Сам не смей! Пусть спит. Левая рука у Тарика есть, ноги и голова целы. Будет у нас в семье собственный чиновник, в больших чинах. Ты вот так и останешься солдатом, а он попрет наверх. Образованные сейчас в цене.
