Михаил Ахманов - Флибустьер
Он приподнял один снаряд размером с человеческую голову. Ему показалось, что ядро весит не меньше пуда.
– Подходящий калибр, – буркнул Саймон Тегг, одобрительно щурясь. – Крепостные пушки, любую лоханку в гавани по щепкам разнесут. Да и любую стену, клянусь Иисусом! Из таких пострелять – редкое удовольствие!
– Ты уж завтра не слишком усердствуй, рушить стены нам ни к чему, – предупредил Серов. – И помни: стреляешь ровно в двенадцать.
– Будет как договорились. Хотя – Бог свидетель! – я бы от этого городишки камня на камне не оставил! – Нежно похлопав пушечный ствол, Тегг повернулся и заорал: – Олаф, Стиг, Эрик! Рик, Боб, Джо, Тернан! Все сюда, бездельники! Откатить эту пушку и передвинуть к той амбразуре!
«Та амбразура» открывалась к городу и губернаторской резиденции. Понаблюдав, как пираты ворочают тяжелое орудие, Серов взял факел и поднялся на стену форта. В сотне футов под ним лежала темная морская поверхность, и кроме этой бесконечной непроницаемой тьмы да редких огоньков внизу он не видел ничего. Мрак надежно спрятал гавань, лодки, причалы и корабли; свет фонарей, горевших на судах, казался отблеском звезд в невидимой воде. Вдали раздался звон колокола, повторившись дважды, – на «Вороне», «Громе» и «Трезубце» пробили первый час ночи.
Серов поднял факел, махнул им над головой, рассыпая искры. На «Русалке», стоявшей ближе к берегу, чем корабли корсаров, не звонили, но эта тишина была обманчивой – Стур, и Жак Герен, и мингер ван дер Вейт, и все его люди не спали, поджидая сигнала. Опустив факел, он прислушался и вскоре различил тихий плеск воды и скрип уключин. Половина команды брига переправлялась в двух шлюпках на берег. Лучшие канониры, новый гарнизон форта…
– И завтра грянет бой, – пробормотал Серов, всматриваясь в проблески огней, мерцавших на кораблях пиратов, и представляя, как полетят над бухтой тяжелые ядра. Довольно кивнув, он швырнул в море факел и, насвистывая песенку, спустился во двор.
Как гром гремит команда,
Равняйсь!.. налево или направо!
Теперь пускай ударит канонада,
А там посмотрим, кто кого!
Орудие уже перетащили. Ствол его глядел в звездное небо, будто целился прямо в подбрюшье Большой Медведицы. Ворота порохового погреба были распахнуты, Тернан, Страх Божий и братья-скандинавы катали бочки с порохом, остальные подносили ядра. Шейла стояла на страже у жилого каземата, Тегг возился рядом с пушкой.
– Плывут?
– Сейчас будут здесь, Сэмсон.
Бомбардир, потирая раненую ногу, озабоченно нахмурился.
– Надеюсь, ван дер Вейт не позабыл, кто мне нужен. Стюрмер, Брюн и этот мордастый, с рыжей бородой… как его?., ван Дайк! Клянусь преисподней, эти трое стрелять умеют! Когда вернемся на «Ворон», я бы их взял с собой.
– Вряд ли они согласятся, – сказал Серов.
– Это еще почему?
– Голландцы предпочитают торговать, а не грабить. Такая уж у них ментальность… то есть, я хочу сказать, образ мыслей.
Тегг скривился и фыркнул:
– Образ мыслей, ха! У одних в кармане фартинг, у других сундук с дукатами, а мысли у всех одинаковы: свое бы не упустить, да и чужое не проворонить! Ты-то сам соображаешь, капитан… – Он метнул взгляд на Шейлу. – Хороша девчонка, ничего не скажешь, а будь она бесприданницей, ты бы бился за нее? Или сбагрил Пилу?
– Любовь не зарится на злато, – молвил Серов. – Мне все равно, богатая она или нищая.
– Ну, если не врешь, то ты в Вест-Индии один такой выродок, – заметил Тегг и, подумав, добавил: – Может быть, и в Старом Свете тоже.
Серов хотел было возразить, но в этот момент раскрылись ворота, рявкнул, подгоняя голландцев, Уот Стур, и в форт вступило подкрепление.
Глава 17
МСЬЕ ДЕ КЮССИ, ГУБЕРНАТОР
В ту ночь, пока Серов дремал вполглаза среди своих людей, между бочек пороха и пушечных лафетов, привиделся ему сон. Снилось, будто он вовсе не Серов Андрей Юрьевич и не маркиз Серра, а какой-то другой бедолага, унесенный вихрем времени, – может быть, программист Понедельник или библиотекарь Елисеев. Будто сидит он на обочине дороги в неведомой стране, таращится на дома и людей, а дома те и люди совсем непривычны: где башня каменная торчит, где хижина из веток, и жители щеголяют в хитонах, в рыцарских доспехах, в платьях с кринолинами, а то и почти голышом. И говор их непонятен, как язык индейцев майя, – то зачирикают, словно китайцы, то, на кавказский манер, взревут гортанно, то завопят пронзительно и тонко, как сотня индийских певиц. Какие люди, чей тут город, что за время – Бог их знает! Понятно лишь, что не двадцатый век, – машин и мобильников не видно и банок с пивом тоже.
Серова – или того, кем он был в странном своем сновидении – терзали тоска и чувство потери. Где он очутился, в какой стране, в какой эпохе? И кто он такой? Возможно, он стал одновременно всеми, кто затерялся в прошедших веках, и видит сразу множество картин – то, что явилось им после перемещения? Возможно, времена, в которые они попали, вдруг перекрылись, смешались, словно стекляшки в калейдоскопе, объединив каким-то загадочным образом сознания Серова, Фрика, Ковальской, Понедельника и всех остальных? Возможно, то была подсказка, знак, что Мироздание поколебалось и в нем вот-вот откроется дорога, путь назад, домой, в привычную и родную реальность?
Но хотел ли он в нее вернуться?
Бесспорно, да – если говорить о людях, сгинувших в безднах времен. О всех, кроме Андрея Серова. С ним, с Серовым, ясности не было – то ли он слишком прижился в новой для себя эпохе, то ли не желал оставить начатых тут дел, то ли боялся что-то потерять – что-то такое, чего не нашлось в прежнем его бытии.
С этой мыслью он проснулся.
Его голова лежала на коленях девушки, лучи утреннего солнца согревали лицо, и под еще сомкнутыми веками таяли призрачные страны и эпохи. Когда они совсем исчезли, Серов вдохнул соленый ветер с моря, раскрыл глаза и огляделся. В тесном дворике спали вповалку голландцы и корсары, укрытые тенями, что пролегли от стен, а меж зубцов парапета синела спокойная морская гладь и голубели небеса. Он посмотрел на массивные темные туши орудий, на лодки, скользившие к берегу, на замершие в бухте корабли, на город и зеленые холмы Тортуги. Все правильно, все верно, подумалось ему; он там, где должен быть. Вот его люди, вот его женщина, а в гавани – его корабль, который предстоит отвоевать. Расстаться с этим невозможно, особенно с женщиной и кораблем. В тот день, в тот самый первый день, когда его швырнули в море, он поклялся, что завладеет «Вороном», и он исполнит клятву. Исполнит, но не во имя мести, а ради любви и справедливости.
Он улыбнулся Шейле.
– Ты беспокойно спал, – сказала девушка. – Что-то мучает тебя, Эндрю?
– Мучает? Нет. – Серов легко поднялся на ноги. – Пожалуй, я даже счастлив, дорогая. Я забываю то, что должно быть забыто, а новое, что найдено здесь, приносит мне все больше радости. Место, правда, неподходящее… Но ничего! Скоро, совсем уже скоро, мы покинем этот край и поплывем на родину.
– В Старый Свет? В твою Нормандию или дальше, в Московию? – Шейла вздохнула. – Что ожидает нас, Эндрю?
– Не знаю, милая, не знаю, но там наша родина и судьба. Там реки прозрачней, леса зеленее, и снег… снег такой белый… Тебе понравится. – Расправив плечи, Серов ударил лезвием кинжала о пушечный ствол, и гулкий звук потревоженной бронзы поплыл над двором. – Вставайте, парни, заря уже полощется! Берите оружие! Нас ждут великие дела!
– Хрр… И наши песо, – добавил Хрипатый Боб, поднявшись из-за бочек с порохом.
* * *В искусстве верховой езды Серов не слишком преуспел, что являлось несомненным упущением. Все знатные люди в эту эпоху, от Индии и Китая до Калифорнии и Перу, отлично ездили верхом – большей частью на жеребцах и кобылах, а также на верблюдах и слонах. Что до последних транспортных средств, то их, конечно, в Нормандии не было, но разве мог отец-маркиз не обучить потомка – пусть незаконного! – езде на благородных скакунах? Это совершенно исключалось, и потому Серов терпел неудобства такого способа передвижения – жесткое и неудобное седло, коротковатые стремена и упрямство мула.
В цирковом училище вольтижировку не преподавали за неимением лошадей. Позже, уже странствуя с родителями по Европам, он немного образовался – ибо какой же циркач не знает, как подойти к коню! Однако бабушка Катя, славная наездница, могла бы дать Серову сто очков вперед, не говоря уж о его нормандских предках. Это с одной стороны, а с другой, мул – это отнюдь не арабский скакун, а тварь ленивая и зловредная, совсем не подходящая для торжественных кортежей. Но настоящих лошадей в Бас-Тере было десятка два, принадлежали они избранной публике и не сдавались внаем. Кроме мулов были ослы, но маркиз Серра, конечно, не мог явиться к губернатору на ишаке или на своих двоих, с испачканными пылью сапогами. Маркиз не шантрапа какая-то! Suum cuique, как говорили латиняне; каждому свое.
