Сергей Шхиян - Противостояние
— Нет, подумайте, какой хам! — возмутилась Оля.
— К антисемитизму я привык, меня трудно этим удивить, — задумчиво поведал нам Гутмахер, — но оскорбить женщину, да еще такую!
Один я промолчал. То, что я «засранец» и «лох», по мнению милицейского гондона, как и уничижительные замечания в адрес товарищей, меня никак не задели.
Однако, Аарон Моисеевич, кажется, думал иначе. Ничего нам не сказав, он покрутил какую-то ручку на стенном пульте.
— Меньше знаешь — крепче спишь, — между тем ответил генералу его собеседник. — Нам приказали — мы выполняем. Ты это чего, Витя?
— Вчера, видать, немного перебрал, — ответил тот, отирая ладонью вспотевшее и заметно покрасневшее лицо. — Чего-то в груди печет.
Он оперся рукой о стол и тяжело опустился на стул. Около минуты «Витя» сидел неподвижно, потом повел шеей так, словно она затекла или отгоняя наваждение.
Я искоса посмотрел на Гутмахера. Как и вчера в машине, лицо его совершенно переменилось, превратившись в жестокую маску, вдоль губ пролегла суровая, упрямая складка.
— Вить, да что с тобой?! — послышался из гостиной встревоженный голос.
Генерал, между тем, замычал и начал валиться со стула.
— Эй, кто-нибудь, сюда! — заорал начальник, не пытаясь даже приостановить падение поверженного товарища.
В комнату заглянул какой-то человек в форме.
— Врача быстро! — приказал ему неопознанный начальник и, не заботясь о лежащем на полу в неестественной позе генерале, спешно покинул гостиную.
Минут пять до появления бригады медиков, вероятно, сопровождавших ОМОН на случай ранений, в комнату никто не входил. Генерал мычал и тяжело ворочался на полу, пытаясь то ли встать, то ли удобнее устроиться.
Мне было немного его жалко. Несмотря на непрезентабельное личико, отвисшие до плеч, напитанные белковыми деликатесами щеки и распущенные, слюнявые брыли, это был обычный деревенский мужик, которому повезло в жизни. Генерал, судя по внешности и способу словоизъявления, был офицером еще старой советской формации. Такие, как он, не хватают с неба звезд, но имеют хоть какие-то принципы. Значительно хуже был второй, современный, складно без бумажки врущий, из категории надежных, стойких членов любой, но главной партии.
В отличие от меня, Гутмахер пораженного болезнью человека не жалел и смотрел волком и в его сторону. Я понимал его оскорбленные мужские и национальные чувства и не пытался переубедить. Меня же эпитет «лох» нимало не задел. В конце концов, «лох» на «офенском языке», жаргоне карманников и коробейников XIX века, означал всего-навсего «крестьянин», а понятие «засранец» — все социальные категории, стоящие ниже генеральской в общественной иерархии.
Пока я философски осмыслял происходящее, в комнату вошел военный, вероятно, врач, как и все задействованные в «спецоперации», в камуфляже, но с медицинской сумкой через плечо, и с ним два солдата с носилками. Врач склонился над мычащим блюстителем нашего пресловутого правопорядка и, не предпринимая никаких поспешных действий, приказал санитарам грузить больного на носилки.
Санитары, ничтоже сумняшеся, перекатили бессознательного пациента на носилки и понесли к выходу вперед ногами.
— А ну, стойте, вы чего делаете, он еще живой! — закричал на них врач.
— Мы откуда знаем, кто живой, кто нет, — огрызнулся один из санитаров. — Предупреждать нужно!
— Чего, сами без глаз! — беззлобно ругнулся военврач.
Санитары опустили носилки на пол и, развернувшись в гостиной, больного из дома вынесли, как положено.
— Вот так проходит мирская слава! — заключил я сентенцией эту грустную процедуру. — Интересно, что с ним случилось?
— Инсульт, — кратко поставил диагноз Гутмахер.
— А ты, Арик, откуда знаешь? — заинтересовалась Ольга.
— Догадался. Не будет оскорблять порядочных женщин, — пробурчал себе под нос Аарон Моисеевич.
Мне такое замечание не понравилось и, сопоставив его поведение перед началом гипертонического криза и тем, что генерал начал падать уже спустя несколько секунд после того, как Гутмахер в сердцах дернул какой-то рычаг, я призадумался. Тем более, что за время нашего тесного контакта образ чудака-ученого, нищего, непризнанного гения в моих глазах значительно трансформировался в другое, пока непонятное качество.
— Можно уже выходить? — поинтересовалась Ольга, когда скорбная процессия миновала двор и скрылась за воротами.
— Боюсь, Олюшка, что нет. На нас, скорее всего, устроят засаду. Но ты не огорчайся, мы здесь вполне комфортабельно устроимся.
— Ой, правда, опять идут! — почти с восторгом закричала девушка, указывая на трех молодцов, гуськом шедших в сторону дома. — Они что, и есть засада?!
Интересно, почему женщины, когда хотят показаться женственными и наивными, изображают из себя идиоток? Может быть, из благородных побуждений, давая шанс мужчинам продемонстрировать несуществующую мудрость?
Мы, между тем, любовались, как три оперативника, не очень чинясь, вошли в дом. Первым делом они разошлись по комнатам и все там осмотрели, потом собрались в гостиной. Это были крепкие ребята в штатском.
— Надолго нас сюда? — поинтересовался один из них, устраиваясь на диване.
— Кто его знает, — откликнулся второй. — Тебе-то что, поживем здесь, поди, хило! Я хоть отосплюсь, а то совсем замотался.
— Я что-то не понял, кого мы будем пасти? Все чего-то темнят…
— Говорят, вроде террористов. Не люблю я таких, нарвешься еще на героя-камикадзе…
— Да брось ты, это все лабуда про фанатов. Даже чехи, которые, как их там называют, ну, вера такая…
— Мусульмане?
— Нет, мусульмане это все, а у них вроде секта.
— Талибы?
— Хрен его знает, может, и талибы, нет, кажется, их зовут вахабиты; так и они только за бабки воюют.
— Ну, а которые камикадзе? Особенно бабы. Им-то что за радость от бабок когда сами взрываются?
— Это смотря какие бабки…
— Да мне бы сейчас тысяч сто зеленых… Тачку бы взял новую, квартиру поменял…
— Кончай, ты всегда одно и то же гонишь…
— Ну, давайте устраиваться, — предложил Гутмахер, которому надоело слушать беспредметный треп. — Я думаю, Олюшке мы, естественно, уступим кушетку, а сами как-нибудь приспособимся на полу.
— Арик, а, ну, это самое, удобства здесь есть?
— Конечно, конечно, детка, здесь все приспособлено для жизни, только рассчитано на одного, максимум на двух человек. Но мы, я думаю, сможем устроиться.
— А где кушетка?
— Вот здесь, за занавесочкой, а это дверь туда, о чем ты спрашивала. Плохо только, нет душа, один умывальник. Ну, надеюсь, нас не год будут сторожить!
— А если будут? — спросил я. Идея затворничества втроем мне не понравилась. Продуктов у нас при большой экономии должно было хватить в лучшем случае на неделю. — Нам без еды долго не продержаться.
— Об этом не беспокойтесь, у меня есть большой запас консервов. Не очень вкусно, но с голоду мы не умрем…
— Какая широкая тахта! Арик, ты будешь спать со мной! — возвестила Ольга из «спального отделения».
«Арик» от такого недвусмысленного предложения застеснялся и начал было отказываться:
— Ничего, Олюшка, я могу тебя стеснить, мне и на полу будет удобно…
— Да бросьте вы, — успокоил я его нравственность, — конечно, спите с Олей, думаю, она вас не укусит.
— Ну, если вы так считаете, и это не будет превратно понято, тогда конечно, — лицемерно согласился влюбленный.
Осмотрев достопримечательности нашего убежища и полюбовавшись на «засаду», курящую в расслабленных позах, я начал придумывать, чем заняться. Наблюдать за любовной игрой двух голубков у меня не было ни малейшего желания.
Первым делом я соорудил себе на полу не очень комфортное, но приличное и удобное ложе, после чего на него улегся и принялся за Чехова. Однако, читать мне все время мешали. То Ольга придумала перестановку скудной лабораторной мебели и привлекла нас к работам, то Гутмахер затеял интересный разговор о перспективах развития человечества, и я в него невольно втянулся.
Судьба мира меня, как любого русского человека, понятное дело, волновала куда больше своей собственной, поэтому не включиться в дискуссию я не мог. Тем более, что наш мир, как это понятно всем здравомыслящим людям, скатывается прямиком в пропасть.
Однако, Аарон Моисеевич думал по-другому и ничего необычного или трагического, способного погубить человечество в ближайшей перспективе, не видел. Во всяком случае, в ближайшие пять миллиардов лет, пока не разогреется солнце и не выпарит океаны. Разве что на землю упадет гигантский метеорит.
— А что будут делать люди, когда кончится нефть и другие полезные ископаемые? А выбросы вредных веществ в атмосферу? Глобальное потепление? Это что не начало конца света? — возразил я.
