Валерий Большаков - Корниловец
Гидроплан канул в полосу облачности и вынырнул из неё. Внизу хмуро заблестели переливы волн. Море.
«Пятак» снизился, забирая то влево, то вправо, снова поднялся — и потянул на север, где замаячила скорлупка корабля, сверху похожего на серый стручок. Описав круг, гидро пошёл на посадку, запрыгал тяжело по волнам, подплывая к самому борту канонерской лодки «Кубанец». Сноровистые краснофлотцы спустились по трапу, изымая ценный «груз» с места стрелка и поднимая на палубу. Кирилл дёрнул плечом, сбрасывая грязные сучковатые пальцы «красного», вцепившиеся, как крючья, и заработал тычок в область почек.
— Не дёргайся, стерво, — добродушно проворчал матрос. — Ходи…
— Погодь! — крикнул пилот и швырнул авиновскую кубанку. — Лови-ка!
— Опа! — Краснофлотец поймал убор и нахлобучил его на голову Кириллу. Глумливо усмехаясь, сказал, ударяя в последний слог: — Красавец! Куда его, товарищ командир?
Командир корабля, седоватый мужик с глазами пропойцы в красных прожилках, стоял на палубе с горбушкой чёрного хлеба в руке. Аккуратно отрезая тонкие ломтики финским ножом, он клал их в беззубый рот и смаковал, как конфекты.
— Во вторую каюту, — прошамкал он.
— Руки развяжите, товарищи долбаные, — потребовал Кирилл. — Не сбегу.
— Замолчь, курва!
Молча разрезав верёвки на пленнике, командир указал финкой на люк — туда его, мол.
Авинова затолкали в тесную каморку и заперли дверь. Кирилл огляделся. Ничего, кроме пыльного иллюминатора и рундука[165] с парой солдатских одеял, в каюте не было. Пожав плечами, штабс-капитан прилёг на рундук, постаравшись заснуть. Хоть и не сразу, но ему это удалось.
Глава 19
КРАСНЫЙ ЛЁД
К концу февраля основные части Балтийского флота сосредоточились в Гельсингфорсе.[166] Скованные льдами, стояли тяжёлые бронированные громады новейших линейных кораблей «Гангут», «Полтава», «Севастополь», «Петропавловск». Они казались брошенными и вымершими, колдунами-комиссарами обращёнными в подобия хладных финских скал, таких же серых, заснеженных и неприютных.
Генерал Николай Николаевич Юденич поглядывал на линкоры, прохаживаясь по Комендантской пристани. Рядом вышагивал барон Маннергейм, с которым Юденич был хорошо знаком по годам обучения в Николаевской академии Генерального штаба. Бежав в Финляндию, генерал ещё ближе сошёлся с бароном, подружился даже, не тая от него своих планов.
— Тысячи офицеров, столичных промышленников и финансистов осели в Финляндии, особо не удаляясь от границ Советской России, — говорил Маннергейм. — Гвардейцы Преображенского, Семёновского, Измайловского, Егерского, Павловского… да не перечислишь все лейб-гвардии полки! И все они тут и ждут только вашего слова, Николай Николаевич.
— Ах, барон, — проворчал Юденич, — я же всё прекрасно понимаю. Нетерпение и меня гложет, но что прикажете делать? Корнилов поставил передо мной чёткую задачу — вывести все четыре линкора в море и ударить с них по Дарданеллам! Вопрос: как это сделать? Перебить матросов? Отлично! А кто тогда выведет корабли в море? Преображенцы? Или семёновцы? Вот в чём беда!
— А беда сия не так уж и велика, — прищурился Маннергейм. — Ведь именно на линкорах влияние «красных» минимально. Помнится, матросы митинговали под лозунгом «Бей большевиков!».
— Избавьте меня от митингов, Карл Густавович, — пробурчал генерал.
— Будь по-вашему, — легко согласился барон, — избавлю! Есть у меня на примете человек редких талантов. Зовут его Павел Валнога, он служил мичманом на линкоре «Петропавловск». Павел пообещал мне собрать команду матросов… ну если и не «белых», то, скажем так, сочувствующих борьбе генерала Корнилова. Разумеется, полностью укомплектовать четыре линкора мичману не под силу, тут уж придётся попотеть вашим лейб-гвардейцам…
Юденич задумался, его маленькие глазки, буравившие линкоры, что вмёрзли в лёд внутреннего Свеаборгского рейда, заблестели азартом.
— Скажите, барон, — спросил он вкрадчиво, — вероятно, есть некая очень важная для вас причина, по которой вы помогаете мне? Ведь не только старая дружба подвигла вас тратить немалое время и силы?
Карл Маннергейм ответил не сразу.
— Буду откровенным, — сказал он. — Моя цель — добиться истинной независимости Финляндии. Имея большевиков под боком, финны не смогут чувствовать себя в безопасности. Вот поэтому я и помогаю вам, Николай Николаевич. Стало быть, и Лавру Георгиевичу оказываю немалую услугу… надеясь на взаимность.
— Я ничего не могу обещать, Карл Густавович… — нахмурился Юденич.
— А мне достаточно будет слова офицера, что вы передадите мои пожелания Корнилову.
— Слово офицера, — твёрдо сказал Николай Николаевич.
— Тогда… — Барон вскинул голову, представляясь взволнованным до крайней степени. — Тогда нам следует поспешить! Позавчера большевики подписали позорнейший мир с немцами, а со вчерашнего дня[167] город на военном положении. По условиям мирного договора «красные» должны перебазировать корабли из Ревеля и Гельсингфорса в советские порты. Уже решено перевести их в Кронштадт.
— Очень сложная ледовая обстановка, барон, — покачал головою Юденич, — без ледоколов не обойтись.
— Я использую все свои связи, генерал, и пригоню «Ермак» и «Волынец». В Совдепии растёт недовольство, людям не по нраву то, что большевики выперли из Советов и эсеров, и меньшевиков, и анархистов, всю власть прибрав к своим рукам. На этом можно сыграть…
— Вашу руку, барон!
Юденич крепко пожал сухую и крепкую руку Маннергейма.
Уже шестого марта в полупустых утробах линкоров 1-й бригады[168] стало людно — шумные отряды моряков, собранных Валногой с товарищами из «Добровольного союза взаимопомощи», заполнили холодные палубы.
Ледоколы «Ермак» и «Волынец», взломав лёд на рейде, вывели из порта «Гангут», «Полтаву», «Петропавловск» и «Севастополь».
Оставшиеся броненосцы, не спускавшие красных флагов — «Республика», «Олег» и прочие, попытались было воспрепятствовать уходу бригады — по бортам кораблей Рабоче-крестьянского Красного флота угрожающе зашевелились пушки.
Адмирал Трубецкой, командир «Петропавловска», резко отдал приказ:
— К бою — товсь!
И развернулась невидимая глазу работа «пушкарей».
— От башни прочь! — разнеслась команда. — Башня вправо!
Огромная орудийная башня с рокотом развернулась на правый борт.
— Башня влево! Немного выше!
Три гигантских ствола двенадцатидюймовых орудий приподнялись, грозя врагу.
— Немного ниже! Ещё чуть ниже!
Юденич, замерший на палубе «Гангута», ожидал, что вот-вот грянет команда «Залп!», но её не последовало — у «советских патриотов» хватило ума выбросить белый флаг…
Началась погрузка угля. К бортам линкоров швартовались баржи, гружённые драгоценным «кардиффом». Команды кораблей поротно разошлись к отведённым расписанием местам погрузки. Та ещё работка…
Свежий утренний воздух портила ругань. Матерщинников хватало на всех кораблях, но лишь один матрос с «Севастополя», коренастый, с волосатой грудью, прибалтийской фамилии Берг вздумал митинговать.
— …Смотри, буржуазия, встав с ложа разврата, опухшими глазами… — возгремел он, но не докончил обличения — боцман врезал матросу по сопатке так, что тот замолк до самого вечера.
На кормовой башне «Гангута» заиграл духовой оркестр — и начался аврал по погрузке топлива. Часть офицеров лейб-гвардии и матросов спустилась в трюмы барж и засыпала уголь в большие шестипудовые мешки, окантованные тросом, подтаскивала к огромным люкам в палубах барж, в кои с линейных кораблей опускались специальные стальные тросы с петлями. На каждый трос нанизывали сразу по пятнадцать — двадцать мешков, а затем эти чёрные гирлянды медленно выбирались корабельными лебёдками. Мешки тяжело ложились на бронированные палубы, и матросы быстро опорожняли их в угольные ямы.
Над кораблями и баржами стояли облака чёрной пыли, она ела глаза, першила в глотках. Сменялись угольные баржи у бортов, надрывно гремел оркестр. Уставшим людям казалось, что авралу не будет конца. Но вот угольные ямы заполнились, и раздалась долгожданная команда:
— Закончить погрузку угля, начать большую приборку!
Бачковые, помывшись первыми, по сигналу «Команде ужинать!» выстроились в очередь у камбуза за яствами. По традиции, давно установившейся на флоте, в день погрузки угля на ужин выдавали разные вкусности. На этот раз в бачки угодил суп жюльен, фляки господарские и прочие ресторанные изыски — Карл Густав постарался.
Николай Николаевич покинул кают-компанию «Гангута» в час заката. Упадающее солнце окрасило льды в цвет алого кумача, и чудилось, будто это красные дьяволы охватили корабли окровавленными лапами, не выпуская из пределов Советской России, погружённой во мглу и хаос.
