Андрей Величко - Юрьев день (СИ)
— Ваше императорское величество, — обратился я к родительнице, — правильно ли я понимаю ваши слова в том плане, что вы более не считаете меня своим сыном? Ибо никакая мать не может желать своему ребенку смерти! В таком случае прошу вас более никогда и ни по каким вопросам не обращаться ко мне лично. Все, что необходимо, мне передадут отец и брат.
Мать уже поняла, что сболтнула лишнего, но с ходу придумать, как вывернуться, она не смогла — и залилась слезами. Отец с Николаем принялись ее успокаивать, а я решил, что уж мое–то присутствие здесь и сейчас не строго обязательно, и тихонечко испарился из комнаты прямиком в Приорат.
Вечером, когда я раздумывал, стоит ли идти ночевать в Гатчинский дворец или лучше позвонить туда, сказав, что у меня здесь образовалась неотложная работа, ко мне явились отец с Николаем. Оба выглядели довольно бледно.
— Зря ты с матерью так, — хмуро заявил мне родитель. — Она от переживаний слегла, даже ходить не может.
Меня так и подмывало сказать правду — ну типа она мгновенно излечится, если в коридоре громко и убедительно завопить «пожар!!!». Но, разумеется, при отце, а тем более при брате демонстрировать такой цинизм было никак нельзя. Следовало, наоборот, подпустить глубоких чувств, отчего я слегка дрожащим голосом начал:
— А ей, значит, можно? Да у меня в глазах потемнело, когда я такое услышал!
Не верю, мысленно сказал я себе вместо Станиславского. Больше чувства, Алик, больше чувства!
— Даже не знаю, — закончил я с самым трагическим выражением, какое только смог воспроизвести на физиономии. — Наверное, мой мир никогда уже не будет прежним.
Слушатели, в отличие от меня, оказались далеко не Станиславскими и принялись наперебой меня утешать. В общем, начался ну прямо какой–то бразильский сериал. Или мексиканский? Я, честно говоря, и тогда в них совершенно не разбирался, и уж тем более сейчас.
В общем, теперь вопрос о том, что мне надо со всей семьей ехать в Крым, отпал сам собой. Мало того, что у меня появились весомые причины для отказа, так и маман тоже считала, что мне лучше остаться в Гатчине. Кажется, она надеялась воспользоваться моим отсутствием и попытаться восстановить влияние на Николая. Как говорится, блаженны верующие. Она так до сих пор и не поняла главной черты характера своего сына. Он категорически не воспринимал никакого давления ни от кого. Ну то есть вообще! Если давящий на него обладал достаточным авторитетом, то Николай для вида соглашался, но делал все один черт по–своему. Единственным способом подвигнуть его на что–то не очень желательное было убедить, что все это он придумал сам, причем вопреки всему. Вот тогда что–то могло и получиться. Кстати, я подозревал, что и в другой истории у Николая Второго была именно эта особенность, пусть и не столь ярко выраженная.
Итак, в конце июня все семейство отчалило, а я остался в Гатчине. Вернуться они должны будут двадцать первого августа, и в этот же день в Питер прибудет Вилли с неофициальным визитом. И, что пока не афишировалось, среди сопровождающих его лиц будет Маргарита, а двадцать второго должна состояться помолвка.
Но что–то вдруг пошло не по планам. Из Москвы мне телеграфировали, что шестнадцатого августа царский поезд со всей семьей выехал. Поначалу я не очень обеспокоился — ну, подумаешь, тронулись на день раньше, мало ли какова может быть причина. Хотя, конечно, жаль, что в Ливадии у меня нет своих агентов. Блин, в Берлине и то есть! И в Москве, причем не только Зубатов, но и его начальник, полковник Бердяев. Оттуда мне и шли оперативные сведения о движении царского поезда.
Уже на следующий день они начали вызывать глубокое изумление. Царский поезд добрался до Харькова за рекордно короткое время! И, постояв там минут сорок пять, двинулся дальше. А всего через три часа пришла следующая телеграмма совершенно бессвязного содержания, из которой все–таки можно было узнать, что царский поезд потерпел крушение. Потом начался пожар. Имеются большие жертвы. И — главное, об этом сообщили в самом конце — погиб император. Императрица тяжело ранена, наследник престола жив, про его состояние здоровья не говорилось ничего.
Минут пять тупо пытался сообразить, что же теперь делать. Ну надо же такому случиться! А я‑то надеялся, что отец проживет здесь хоть немного больше, чем в другой истории. А вышло вон оно как… да куда же они неслись как в зад укушенные, в конце–то концов? Чья это была инициатива?
Но чтобы прояснить эти и им подобные вопросы, следовало как можно быстрее оказаться поближе к месту событий, и я приказал спешно подготовить к поездке малый императорский поезд, подумав, что вообще–то подобных приказов издавать вроде как не имею права. Но слухи по Гатчинскому дворцу распространялись со скоростью если не света, то уж звука наверняка, и всякое мое слово теперь ловили на лету. Причем вроде не очень я сильно возвысился — был великим князем, стал цесаревичем, а поди ж ты!
В общем, поезд из паровоза и четырех вагонов был готов часа через полтора и вскоре уже ехал на юг. Довольно быстро, но без фанатизма — слететь под откос вслед за всей прочей семьей мне не улыбалось. С наступлением темноты скорость вообще замедлилась до сорока километров в час, и прибыли в Москву мы одновременно с поездом, доставившим туда всех выживших при крушении. Первым делом я разыскал Николая, опасаясь, что мне еще придется как–то выводить его из невменяемого состояния, но он держался на удивление хорошо. Правда, походка у него стала какой–то заторможенной.
— Что с тобой?
— Да ничего особенного, спиной ударился, — скривился брат, — при резких движениях побаливает, но не очень сильно. Алик, как же так? Что теперь будет?
— Ты будешь править Россией, а я — помогать тебе. Лучше скажи, что с маман?
— Рана на голове и, похоже, травма позвоночника, у нее ноги отнялись. В сознание приходила, но ненадолго. Сейчас консилиум решает, что делать дальше.
Бог не фраер, мрачно подумал я, он правду видит. Наверняка ведь вся спешка была именно ей инициирована! Небось прознала о готовящейся помолвке и спешила, чтобы успеть хоть как–то помешать. Но император–то куда смотрел, почему не воспротивился?
— Как погиб отец?
— Он удерживал на руках крышу вагона, пока мы все вылезали и вытаскивали маман. Потом отпустил крышу, сделал несколько шагов и упал. Врач сказал — разрыв сердца от запредельного напряжения сил.
Вот ведь зараза, он и помер–то небось оттого, что не отпускал крышу, пока из под обломков не выволокли его покалеченную жену, подумал я. И спросил:
— Вы летели как угорелые по ее инициативе?
— Да, и еще паровоз… в общем, к отбытию оказался готов только один. Маман настояла не ждать, пока второй приведут в порядок, и был прицелен тот, что нашелся в депо. Какой–то другой, у него колеса заметно больше. И два последних вагона от поезда отцепили.
В пару с товарным паровозом прицепили пассажирский, понял я. Телефонные линии между ними не проводили, спешка не позволила. И понеслись на предельной скорости. Да как они вообще до Харькова–то ухитрились доехать? Ладно, разберемся, а пока…
— Ники, со мной приехал Евгений Сергеевич Боткин, сын того самого, тоже хороший врач. Пусть он посмотрит, что с твоей спиной, ладно? А я пока попробую еще кое–что узнать.
Найти начальника московской охранки полковника Бердяева труда не составило. На всякий случай я спросил, хотя ответ был ясен заранее:
— Николай Сергеевич, на кого вы теперь сделаете ставку — на меня или на вдовствующую императрицу?
Про наши не самые лучшие отношения с маман он, наверное, хоть слегка, но в курсе, подумал я.
— Разумеется, на вас, ваше императорское высочество!
— Когда мы наедине — просто Александр. Значит, задача перед вами стоит такая. Найти свидетелей и запротоколировать их показания о том, что дикая спешка поезда была инициирована именно императрицей и прицеп неподходящего паровоза — тоже. Если кто–то ей пытался возражать — тоже отразить в документах. Мне нужен материал, достаточный для обвинения Марии Федоровны в подстрекательстве, повлекшем за собой смерть его величества. Если вы по каким–то причинам не желаете участвовать в подобном, можете отказаться. Я пока еще вроде приказывать вам не имею права.
— Я все понял, Александр, — покачал головой полковник. — Разрешите приступить к выполнению приказа?
После беседы с полковником я поговорил с младшим Боткиным, уже успевшим осмотреть Николая.
— По первому впечатлению ничего страшного, — сообщил он мне. — Сильный ушиб двух ребер, одно, кажется, треснуло. Позвоночник, слава богу, не затронут.
— Хорошо, спасибо. Где сейчас его высочество, в смысле уже величество?
— Разговаривает с великим князем Сергеем Александровичем об организации траурного поезда.
Уже поздним вечером этого очень длинного дня Николай наконец–то нашел время спросить у меня:
