Валерио Эванджелисти - Падение в бездну
Михаэлис сознавал всю важность момента, но в мозгу его вдруг всплыла неожиданная мысль: не на это ли убийство намекает катрен Нострадамуса о Королевском павильоне и о Герцоге под покрывалом?
Но на фантазии времени не было. Никогда еще вооруженное столкновение между католиками и гугенотами не было так близко. И проекты, о которых он говорил Екатерине Медичи, уже не смогут осуществиться так быстро, как он надеялся.
ДВА ЛИЦА МАГИИ
— Ужас этого зрелища граничил с безумием, — сказал смертельно бледный Франсуа Берар. — Меня чуть не стошнило, но покинуть Гревскую площадь я был не в силах. Толпа, окружившая его, аплодировала, словно на большом празднике. Только некоторые женщины украдкой плакали: явно выражать свои чувства там было опасно для жизни.
— Говорят, приговоренный, некто Потроль де Мере, сознался, что убил герцога де Гиза в отместку за адмирала де Колиньи, — заметил Мишель.
Они с Бераром сидели в кабинете, возле открытого окна. На улице стояла необычная для конца марта духота. Тут же сидел котенок, который часто приходил к Мишелю по ночам и, потягиваясь, глядел в сторону замка. Видимо, крыши стали очень горячи для его лапок.
Берар покачал головой.
— Если Потроль что-то и говорил, я его не слышал. Он был далеко от меня, и, потом, не думаю, чтобы он вообще мог говорить. Но он кричал, и как кричал! Палачи рвали его на куски раскаленными щипцами, следя при этом, чтобы не нанести смертельных ран. Дважды он потерял сознание, но его привели в чувство холодной водой. Толпа развлекалась, указывая палачу, куда еще можно воткнуть щипцы, но все голоса на площади перекрывали вопли приговоренного.
Мишель закрыл глаза.
— Господи, какой ужас!
— И не говорите! Когда же крики Потроля начали стихать, привели в исполнение последнюю часть приговора, пока осужденный снова не потерял сознания. Его уложили на столе и привязали за руки и за ноги к четырем лошадям, которых потом как следует подхлестнули. Руки и ноги стали вытягиваться, и Потроль в последний раз закричал нечеловеческим голосом, а потом тело его разорвалось на части, и помост обагрился кровью.
— Казнь цареубийцы…
— Да. Для многих католиков герцог и был монархом.
Берар тряхнул головой.
— Тут мне удалось наконец выбраться с площади. Потом я узнал, что туловище Потроля сожгли, а голову, руки и ноги насадили на колья и выставили на всеобщее обозрение на городских воротах и на здании муниципалитета. Наверное, они и сейчас там.
Они немного помолчали, и Мишель заметил:
— Такой кровавой казнью королева-регентша, видимо, во-первых, хотела предупредить гугенотов, во-вторых, еще больше обозлить католиков.
— Я склоняюсь ко второй гипотезе. Ожесточившись на злосчастного Потроля, корона одновременно договаривалась в Амбуазе о перемирии с реформатами и дала им разрешение на богослужения повсюду, кроме Парижа и окрестностей. В настоящий момент парламент уже, наверное, ратифицировал соглашение.
— Странное соглашение, — заметил Мишель. — Реформатам позволено отправлять богослужения по-своему, но только в пределах обиталищ аристократов. А это означает, что, к примеру, здесь, в Салоне, реформаты просто не смогут проповедовать. Кто же для того, чтобы послушать проповедь, поедет специально в замок Мованов или других аристократов-гугенотов? Наверное, мало кому захочется.
— Мир нужен и одной и другой стороне. Думаю, соглашение в Амбуазе устраивает всех. И это важно.
Снизу донесся голос Жюмель, которая отчитывала кого-то из детей. Скорее всего, досталось, как всегда, самому непоседливому, Сезару. Мишель заметил, что вертит в руках забытое на столе кольцо в виде змеи, кусающей себя за хвост, и вспомнил о цели визита Берара.
— Итак, вы получили, пусть и с опозданием, мое письмо от двадцать седьмого августа прошлого года.
— Слуги вручили мне его сразу же по возвращении из Парижа. Как видите, я явился к вам немедленно.
— Вы действительно уверены, что избрали правильный путь? Имейте в виду, этот путь опасен.
Мишель протянул руку к шкафу и достал несколько брошюр.
— Смотрите, не проходит месяца, чтобы кто-нибудь на меня не напал. Вот памфлет в стихах некоего Конрада Бадиуса из Женевы. Он называется «Добродетели нашего маэстро Нострадамуса» и обвиняет меня в бездарности как поэта и как астролога. А самая свежая — вот эта анонимная брошюра под названием «Палинодии Пьера Ронсара»[34]. Автор перифразирует стихи, которые Ронсар посвятил мне, и называет меня жуликом, а то и похуже.
Берар пожал плечами.
— Не стоит обижаться на такие пустяки, Мишель. Ваша слава слишком велика и во Франции, и за ее пределами.
— И тем не менее меня все время преследуют фальсификации изданий. Самые коварные из недоброжелателей явно метят в то, чтобы натравить на меня инквизицию как на еврея и некроманта. Другие утверждают, что моя астрология весьма приблизительна и отнюдь не на ней базируются откровения и предсказания.
— Дураков всегда хватало, но ваше положение позволяет вам не обращать на них внимания.
— Но дело в том, что зачастую они правы!
Мишель заметил, что говорит вещи, которые могут его скомпрометировать, но не мог остановиться, да и не хотел.
— Я многие годы пользовался эфемеридами, напечатанными в Венеции, даже не замечая, что для других мест нужны другие меридианы. По большей части мои астрологические расчеты ошибочны или очень приблизительны. А вот предсказания — другое дело. Для них астрология — только алиби, на самом деле они основаны на магии.
Берар кивнул.
— Знаю. В письме вы выразились достаточно ясно. И я имею твердое намерение идти вашим путем, Мишель, даже по скользкому склону алхимии. В Париже я встретил вашего друга Дениса Захарию…
Это имя вызвало у Мишеля теплое воспоминание, и он улыбнулся.
— Я хорошо его помню. Как его дела?
— Я бы сказал, хуже некуда. Король Наварры Антуан Бурбон перешел в стан католиков, а потом умер в Руане в сентябре прошлого года, и Захария лишился покровителя. Он жил в Германии, потом вернулся в Наварру и вынужден был оттуда бежать, потому что Жанна д'Альбре требовала от него полного присоединения к партии гугенотов и очередной порции золота для нужд повстанцев. А ему претит любое проявление фанатизма.
— Вы действительно уверены, что он может обращать в золото другие металлы?
— Нет, то есть он не хочет об этом говорить. Поэтому я и обратился к вам, доктор Нострадамус. Вы обещали мне колечко, что лежит на столе, но мне от вас нужно гораздо больше.
— А что именно?
— Я хочу, чтобы вы мне разъяснили принципы магии. Меня не интересуют формулы и заклинания демонов. Но есть главные принципы, которых я до сих пор не знаю. Те, что придают смысл всем чудесам, на которые способен маг.
Мишель прислушался, но внизу голоса Жюмель не было слышно. Симеони он отправил с утра в деревню за покупками. Можно было спокойно поговорить.
— Франсуа, — начал он, — я расскажу вам об одном событии, которое произошло очень давно. Оно поможет вам понять природу магии и те опасности, которые она в себе таит. Вы готовы меня выслушать?
— И вы еще спрашиваете? — улыбнулся Берар.
— Хорошо. Дело было в тысяча пятьсот двадцать третьем году. Я, тогда совсем еще юный студент, учился понемногу в разных университетах Юга. Периоды учебы я чередовал с путешествиями в поисках странных или редких трав. В некоторых случаях я применял свой гербарий в деревнях, зараженных чумой. Результаты были разные: когда неопределенные, а когда случались и чудесные исцеления. Я обладал уже известностью опытного врача, хотя мои многочисленные друзья ее и преувеличивали. В нашей семье существовали давние традиции успешного аптекарства.
— Если не ошибаюсь, со стороны вашего дяди и деда.
— Да, хотя второй был скорее астрологом, чем аптекарем. Одно из таких путешествий привело меня в Бордо. В это время в городе случилась невиданная эпидемия чумы, которая выкашивала каждого десятого. Мы путешествовали вместе с одним цирюльником из Антверпена, который называл себя Петер Ван Гог. На самом же деле его звали Ульрих или Ульдерих, и был он родом из Майнца. Он сразу проникся ко мне симпатией, потому и открыл свое настоящее имя. У него не было никакого предубеждения против крещеных евреев. Надо сказать, в наше время эти предубеждения слегка ослабели, а тогда были сильны. Он изучал Каббалу и питал к еврейской культуре куда большее почтение, чем я.
Берар кивнул.
— Когда я с ним познакомился, главным в моем к нему отношении было восхищение. Он отличался доброжелательностью и увлеченностью, в путешествиях добирался до самого Китая, знал огромное количество языков, прекрасно ориентировался в магии египтян, халдеев, арабов и александрийцев, а также в многочисленных медицинских системах. В нем я обрел того идеального учителя, которого безуспешно старался найти в провансальских университетах. Он полюбил меня, как сына, и хотел, чтобы в Бордо я находился рядом с ним. В Бордо его как опытного медика вызвал директор местного лазарета Пьер Авеллен.
