К. Медведевич - Ястреб халифа
…Браслет попал к Тарегу при обстоятельствах, о которых, для разнообразия, не стыдно было вспомнить: бродя по разоренному аль-касру — после штурма нерегилю не спалось совсем, настолько назойливыми стали ночные кошмары — он услышал в одном из дворов сдержанную возню и странные постанывания. Дворец был не то чтобы пуст — но в нижних залах по ночам не оставалось никого, все забивались в комнаты на раушане, ибо их можно было запереть на засов. Поэтому Тарег вышел под ветви апельсиновых деревьев у стен дворцового хаммама. Луна ярко освещала его маленькие серые купола с отверстиями для вывода пара, а под деревьями разливались чернильные пятна удвоенной ночной тени. Но хен показывало ему пятерых мужчин очень четко. Кто-то маленький лежал, перегнувшись, спиной вверх на широком каменном парапете ограды — торчали острые локотки согнутых рук, голова бессильно свесилась. Между широко расставленных тоненьких ног этого кого-то, вполоборота к Тарегу, стоял один из мужчин, и, сопя и постанывая, быстро двигал оголившимся над спущенными штанами задом. Распяленное на парапете тело мальчика сотрясали равномерные сильные толчки, опущенная голова моталась как у куклы. Четверо других ждали своей очереди, следующий уже распахнул халат и поглаживал себя между ног, тяжело дыша и охая в предвкушении наслаждения. Все пятеро были настолько заняты своими переживаниями, что не обратили на возникший справа от них светящийся в темноте силуэт никакого внимания. А зря — потому что Тарег не стал тратить время на слова и разобрался с насильниками в пять очень быстрых ударов. Мальчишка единственный успел закричать — на спину ему вдруг полилась горячая кровь и он испугался. Дернувшись, он вытолкнул из себя почему-то державшееся на ногах безголовое тело, и оно завалилось, торча еще возбужденным зеббом. На крик выскочил кто-то пузатый в белой набедренной повязке, видимо, банщик, и, не разобравшись в темноте что к чему, рявкнул:
— Эй, полегче там! Я же сказал — никаких побоев и укусов! Кто хочет заниматься им с полным удовольствием, пусть платит десять и ведет к себе на ночь! А за один дирхем я продаю только свежую попку! А ты кто такой, почтеннейший? Деньги вперед, или трепли свой зебб в одиночку!
Тарег подождал, пока щурящийся в темноте двора, пыхтящий человек с яркой белой тканью на бедрах подойдет на расстояние удара, и снес голову и ему.
Мальчишка плакал, стоя на коленях на страшном мокром камне и обхватив себя руками за плечи. Задранная клиентами банщика рубашка уже сползла вниз, но едва закрывала ему зад. Нерегиль вбросил клинок в ножны и спросил:
— Где твоя семья?
От неожиданности мальчик поперхнулся рыданиями и недоуменно воззрился на Тарега:
— К-ка-кая с-семья?..
— Семья — это мать, отец, братья и сестры, юный идиот. Я что, непонятно говорю на аш-шари?
— Нет никого, — пожал плечами мальчишка. — Я гулям. Какая у меня может быть семья, господин?
Шмыгнув носом, он утер слезы и сопли одним широким мазком рукава — его рубашку сшили из дорогого тонкого хлопка, но ткань уже успела измяться и запачкаться. Продолжая стоять на коленях, он как-то по-собачьи смотрел на сумеречника снизу вверх, печально задрав еще мокрую от пота и слез мордочку:
— Вы меня тоже убьете, господин?
— С чего это ты так решил? — мрачно осведомился Тарег.
— Ну вы же всех убиваете, — мальчишка снова пожал плечами.
— Я убиваю только тех, кого съедаю на ужин, — еще мрачнее отозвался нерегиль. — Тебя я есть не стану.
— А… — серьезно кивнул мальчик. — Тогда я пошел?..
И, не отводя от Тарега настороженных глаз, сделал попытку отползти назад. Его босые ступни уперлись в руку безголового искателя наслаждений. Мальчишка обернулся, увидел за спиной перерубленные кости и сине-розовые ошметки вен над плечами трупа и заорал благим матом.
Тарег плюнул, подхватил его на ноги и остро ткнул пальцем в переносицу. Мальчишка тут же обмяк. Послушав ровное спокойное дыхание, нерегиль перекинул невесомое тело через плечо и пошел к дому кади Абу Салама Хафс ибн Гийяса. Махтуба так обрадовалась новым заботам, что Тарег получил двухдневную передышку от принудительного кормления — пацаненок съедал все, что приносила невольница, причем съедал за себя и за Тарега. Потом, конечно, «мамушка» его раскусила и долго поносила на чем свет стоит нечеловеческое коварство сумеречников.
А потом отъевшийся, приодевшийся и раздувшийся от гордости Гассан — так звали мальчишку — сходил в аль-каср, где объявил всем, что теперь он гулям самого Ястреба. Послушав восхищенные охи и вздохи — "ой, а не боязно тебе? А какой он? Часто бьет? Как не бьет вообще? ты ему понравился? Как не водит в спальню? А что он вообще с тобой делает?" — Гассан нашел ближайший к воротам в Охотничий дворик кипарис и выкопал из-под корней свой узелок с драгоценностями. Мальчик знал, что Ястреб поднял на ноги всю Исбилью в поисках вещей, которые могли бы принадлежать Айше бинт аль-Ханса, но так пока и не смог найти ничего, что держала в руках или носила на себе прекрасная беглянка. И Гассан передал своему господину диковинный браслет с цаплями:
— Вот, хозяин, я его не носил, клянусь…
— Не клянись, — зашипел, как всегда, нерегиль, и Гассан больно прикусил язык.
Единственное, чего его господин по-настоящему не переносил и за что мог нещадно выругать и даже приказать сечь розгами, — так это упоминания благословенных Имен Всевышнего. Впрочем, по сравнению с прежними хозяевами Гассана господин Ястреб даже со всеми своими странностями сошел бы за доброго дядюшку — за что мальчик каждый день благодарил Всевышнего. Утром, днем, вечером и перед сном.
…Повертев в руках браслет Айши, Тарег осторожно опустил его в чашу-каса. Вода покрыла безделушку полностью — золотой ободок не был широким, его рассчитывали на узенькое тонкое запястье женщины Сумерек. Дождавшись, пока вода успокоится, нерегиль легонько дунул на поверхность и стал ждать. Через мгновение отражение резных золоченых квадратов потолка утонуло — и в воде всплыли совершенно другие цвета. Подушки из грубой ковровой ткани, с сине-красно-черными длинными полосами узоров, на лежанках вдоль стен красно-синие потертые ковры, над входом с колышущимся солнцем — красно-охряная ковровая полоска с красными пушистыми шариками на длинных шнурках. Кайсар, постоялый двор.
Айша полусидела на лежанке, обмахиваясь тростниковым веером. Белое, очень бледное лицо четко выделялось на черном фоне стенных ковриков, темные косы змеились по оголенным плечам. Ворот рубашки сполз чуть ли не до локтей, полные груди поднимались дыханием под белой полупрозрачной тканью. Розовый атласный энтери она расстегнула, так что под рубашкой была видна и темная впадина пупка на плоском животе над широкими бедрами.
Между лежанками, вокруг простого одноцветного достархана, сидели женщины в таких же расстегнутых рубашках — кто-то, как и Айша, обмахивался веером, кто-то обтирал платком складки под грудями, от чего соски вылезали за приспущенный ворот. Жара. Пот струился по лицам, мокрая тонкая ткань облепляла выпуклые животы, яркие шальвары липли к влажным бедрам. На лежанке напротив Айши сидели два маленьких мальчика в одних рубашках.
В дверном проеме висели занавески дешевого шелка — непрозрачного, узелкового, с провисшими счесами нитей, от которых он казался полосатым. Вдруг за порогом возникла тонкая стройная тень — и Айша резко выпрямилась.
…- Госпожа, это я, — шепнула Хальва, проскальзывая под занавеску.
Айша со вздохом облегчения опустила длинный отцовский ханджар. Сидевшие внизу женщины с ужасом проводили глазами тускло блеснувшее в полумраке комнаты лезвие. Со скрипом вложив кинжал в ножны, девушка положила приятно холодивший руки металл обратно под подушку.
Рабыня поставила на пол полную снеди корзину, вытерла рукавом пот с лица и стала с облегчением разматывать плотный головной платок, одновременно пытаясь стряхнуть с плеч ткани хиджаба. Не успела она отколоть заколку под подбородком, как за драно-полосатой занавеской заколыхалась толстая низенькая тень и голос хозяина кайсара умильно позвал:
— Госпожа! Госпожа! Вас спрашивают, госпожа!
Хальва сдавленно ахнула. Айша вскочила на ноги и зашипела, как змея:
— Говори, сучка, с кем спуталась!
Глаза рабыни забегали, а толстый Якуб снова позвал из дневного света внутреннего двора:
— Госпожа, а госпожа! Там на улице вас ждет юноша, по виду из благородных! Очень просит выйти к нему!
Хальва ничего не смогла ему ответить — Айша бросилась, как кобра, повалила рабыню на лежанку и намертво сжала пальцами горло. Сверля страшным взглядом хрипящую от ужаса невольницу, девушка мелодично откликнулась стоявшему снаружи хозяину кайсара:
— Скажи юноше, что госпоже нужно переодеться, о Якуб!
Толстяк с хихиканьем усеменил прочь, а Айша разжала тонкие, но сильные пальцы на горле невольницы:
