Юлия Галанина - Да, та самая миледи
— Вы уже были в монастыре, — прогудел он, — и ушли оттуда, чтобы погубить моего брата.
Надо сказать, затянул он на мне путы на совесть — я не смогла встать и упала.
Жерар поднял меня, чтобы нести к лодке. Но, по-моему, я еще недостаточно вымотала своих палачей. Мне нужна хоть капля раскаяния с их стороны.
— Ах, боже мой, боже мой! — зашлась я в крике. — Неужели Вы хотите меня утопить?..
Первым не выдержал д'Артаньян. Он заткнул уши ладонями, повернулся к реке спиной и уселся на пень.
— Я не могу видеть это ужасное зрелище! — простонал он. — Я не могу допустить, чтобы эта женщина умерла таким образом!
Напомнить тебе, мальчик, с чего началось это захватывающее приключение?
— Д'Артаньян! Д'Артаньян! — кричала я исступленно. — Вспомни, что я любила тебя!
Гасконец встал и шагнул ко мне. Неужели спасет?
Дорогой супруг, в отличие от д'Артаньяна, забыл, с каким восторгом он приходил ко мне в спальню по ночам, поэтому он выхватил шпагу и загородил гасконцу дорогу.
— Если Вы сделаете еще один шаг, д'Артаньян, — слетела с него обычная невозмутимость, — мы скрестим шпаги!
Д'Артаньян упал на колени, губы его беззвучно зашевелились, он бормотал молитвы.
— Палач, исполняй свою обязанность, — сквозь зубы сказал Атос.
— Охотно, Ваша милость, — невозмутимо отозвался Жерар, — ибо я добрый католик и твердо убежден, что поступаю справедливо, исполняя мою обязанность по отношению к этой женщине.
Жерар и тут остался собой.
Атос, граф де Ла Фер, мой супруг, приблизился ко мне и сказал:
— Я прощаю Вам все зло, которое Вы мне причинили. Я прощаю Вам мою разбитую будущность, прощаю Вам мою утраченную честь, мою поруганную любовь и мою душу, навеки погубленную тем отчаянием, в которое Вы меня повергли! Умрите в мире!
У меня было такое чувство, что он говорит мои, адресованные ему слова. Будь счастлив, любимый!
Копируя до мелочей Атоса (который просто завораживал дорогого брата благородством своих манер), подошел расчувствовавшийся Винтер.
— Я Вам прощаю, — всхлипнул он, — отравление моего брата и убийство его светлости лорда Бекингэма, я Вам прощаю смерть бедного Фельтона, я Вам прощаю Ваши покушения на мою жизнь! Умрите с миром!
А не заплакать ли мне от умиления?
Приблизился побелевший д'Артаньян.
— А я прошу простить меня, сударыня, за то, что я недостойным дворянина обманом вызвал Ваш гнев. Сам же я прощаю Вам Вашу жестокую месть, я Вас прощаю и оплакиваю Вашу участь! Умрите с миром!
Хоть один извинился, и то приятно.
Но ты поздно просишь прощения, мой мальчик, меня уже убивают, убивают из-за твоих неблаговидных дел, из-за того, что ты сунул свой гасконский нос туда, куда тебя совсем не просили, разве ты этого не понял?
Я решила внести в эту трагическую минуту немножко загадочности и прошептала:
— I am lost! I must die!
С трудом, но я встала, внимательно посмотрела на пятерых мужчин, подолгу задерживаясь на каждом лице. Все они отводили глаза.
— Где я умру? — спросила я их.
— На том берегу, — ответил от лодки Жерар.
Он подхватил меня и посадил в лодку. Когда сам занес ногу, Атос вдруг некстати сказал:
— Возьмите, вот вам плата за исполнение приговора. Пусть все знают, что мы действуем как судьи.
Какая трогательная забота о сохранении чести. Прав был Жерар!
— Хорошо, — принял лилльский палач тяжелый мешок с золотом. — А теперь пусть эта женщина тоже знает, что я исполняю не свое ремесло, а свой долг.
И он швырнул золото в воду.
Да верю я тебе, брат, ты, пожалуй, единственный в мире, кому я еще верю, не подбадривай меня, я не боюсь. Кого мне бояться? Этих господ? Их пятеро, но впятером они отчаянно боятся меня, ни один не смог взглянуть мне в глаза, потому что они знают: не справедливости они жаждут, а жертвы для ублажения своего разбуженного ужаса. Бог им судья.
Лодка отчалила и понесла меня по водам Лиса к тому берегу. Она легко скользила вдоль паромного каната. От серой воды поднимался белый туман.
Я смотрела в глаза людям, остающимся на этом берегу.
Запомните меня, хорошенько запомните! Ни единой буквой я не отступлюсь от того, что делала на этой земле.
Все они молча и одновременно опустились на колени.
Жерар молчал — река хорошо разносит звуки, лишь глазами показал на меч. Он прав — миледи всегда борется до конца. Я перерезала о меч веревку на ногах.
Только лодка коснулась берега, я выпрыгнула на землю и бросилась бежать. Разумеется, бежать со связанными руками да еще по склизкой земле — чистой воды безумие, я поскользнулась на откосе.
— Правильно, сестра! — шепнул Жерар, с мечом подходя ко мне.
Я обреченно застыла на коленях, опустив голову.
Лилльский палач медленно поднял меч, блестевший в свете ущербной луны.
Резкое движение вниз, мой истошный крик…
Вот и второй раз меня не стало.
Палачи знают, что бесстрастно смотреть на казнь могут лишь зеваки. Люди, осудившие преступника, всегда отводят взгляд.
Все мужчины, коленопреклоненные на том берегу, опустили головы, когда раздался последний крик жертвы.
…Меч свистнул рядом со мной, в ту же секунду весьма болезненным пинком Жерар сбил меня в лощину и вытянул из ямки приготовленное обезглавленное тело, весьма похоже состряпанное из мешка, набитого землей и камнями. Череп, недавно красовавшийся на его столе, играл роль моей головы. Обмотанный тряпкой, с желтой куделей на макушке — с того берега от оригинала он был неотличим.
Когда мушкетеры подняли головы, Жерар уже отстегнул свой красный плащ, разостлал его на земле и упаковывал в него мои бренные останки.
Связав концы плаща, он взвалил его на плечо, донес до лодки и опустил на дно. Затем выехал на середину реки.
Подняв над водой тяжелую ношу, он густым голосом, слышным до побережья, крикнул:
— Да свершится правосудие Божие!
Уж кто-кто, а Жерар загубил в себе дарование великого актера.
Серые воды Лиса приняли в себя то, что считалось Анной де Бейль, Шарлоттой Баксон, графиней де Ла Фер, леди Винтер, баронессой Шеффилд.
Измазанная мокрой землей, замерзшая и смертельно уставшая, я лежала в неглубокой лощинке на той стороне реки.
Я все-таки победила, я живу.
С того берега реки я наблюдала, как уходят мушкетеры с места казни. Жерар должен был доехать с ними до Бетюна, а затем, убедившись, что они покинули город, вернуться за мной. Недоступным светом манили окна одинокого домика. В лампе оказалось больше масла, чем я думала.
…Когда я появилась на пороге его дома, Жерар понял меня с полуслова.
«Ну что же, — сказал он тогда, — если такое количество людей желают твоей смерти, дай им ее, только и всего».
И мы составили небольшой план.
Нетрудно было предугадать, что раз за дело взялся мой внезапно оживший супруг, то следует ожидать очередной красивой глупости.
Человек не меняется, и граф де Ла Фер, как обычно, пошел по самому простому пути, не утруждая себя излишней работой. За все эти годы мысль проверить, за какое все-таки преступление получила клеймо законная супруга, так и не посетила его благородную голову.
А вот устроить собственный суд — это вполне в его духе.
Он охотно поверил бы любому подвернувшемуся свидетелю моих злодеяний, лишь бы они соответствовали тому представлению обо мне, какое он вынес в одну секунду после того, как на той охоте платье сползло с моего плеча.
Мы с Жераром рассуждали так.
Пачкать руки собственным исполнением приговора ни граф де Ла Фер, ни его друзья не станут.
Поэтому они должны неминуемо обратиться за помощью к местному палачу, коим и был мой брат, единственный палач на всю округу. Ведь это ремесло, хоть и дает постоянный доход, к числу жалуемых гражданами не относится.
Это обстоятельство и давало мне возможность надеяться, что я благополучно выйду из игры, как решила.
А если палач окажется еще и заинтересованным в казни человеком, доверие к нему резко возрастет. Ужасы, рассказанные Жераром в дополнение к обвинениям мушкетеров, должны были укрепить веру судей в мое закостенелое злодейство, убить всякое сомнение и дать им окончательное право приговорить меня к смертной казни.
Придумать собственную казнь было просто, но как сложно воплощать в жизнь то, что придумал!
Не раз и не два волосы на голове вставали у меня дыбом и холодный пот тек по спине: а вдруг я неправильно оценила моих противников? Может быть, я думаю о них лучше или хуже, чем они того заслуживают? Может быть, стоит продолжить бегство, уехать в Париж, уехать под Ла-Рошель к кардиналу, покинуть страну, укрывшись в Брюсселе или Антверпене?
Но это было бы лишь оттягиванием конца, а нужно раз и навсегда завершить партию. Ради будущего моих детей я должна, должна была пройти через это, как бы не кричала от ужаса моя душа. Раз другого пути найти не смогла.
И только тогда, когда в окне одинокого домика у маленькой речки Лис, где я ждала и чувствовала, как горит на плече моя лилия, показалось мертвенно-бледное лицо графа де Ла Фер, тогда я поняла, что кости выпали из стаканчика шестерками вверх…
