Константин Калбазов - Мы наш, мы новый…
Ким стремительно шагнул вперед, переступая через повалившегося противника, двое других только-только сообразили, что произошло нечто такое, чего они, собственно, не ожидали. Один из солдат потянул из ножен меч, второй бросился на врага, намереваясь достать его ногой. Ким присел под удар, слегка подавшись вперед, и нанес сокрушительный удар кулаком в пах. Да-а, как видно, японскому парню такое обхождение не понравилось, потому как его крик практически тут же перешел в тонкое сипение и хрип, а сам нападающий сжался от скрючившей его боли, сотрясаясь всем телом.
Еще не успев полностью подняться, Ким уже был вынужден уклоняться от третьего, решившего достать его мечом. Ему едва удалось уйти в сторону – клинок просвистел буквально у самого уха и даже слегка рассек плечо, но вот большего добиться японец не смог, так как, продолжая движение, кореец с разворота нанес удар ногой в основание шеи противника, отчего его буквально снесло и опрокинуло на землю. Добить обездвиженных противников – дело нескольких секунд, а потом – уходить. Раствориться как можно быстрее, хватит на сегодня испытывать судьбу.
– Опять пошли.
Солдат, по всему видно, не первогодок: не будь войны – так, наверное, уже дома был бы, вспахивая родимый клин, внимательно вглядывается в поле перед траншеями. Из-за висящей сплошной пеленой пыли и все время вздымающихся султанов разрывов видно плохо, но рассмотреть происходящее впереди все же можно. От проволочного заграждения уже ничего не осталось – частью порвано взрывами снарядов, частью перерублено солдатами в прежние попытки атаковать зарывшихся глубоко в землю русских. Тела многих храбрецов сейчас лежат там, обозначая некую линию, оставшуюся для неприятеля непреодолимой.
Поле перед позициями усеяно трупами и ранеными настолько, что наступающим приходится идти по телам своих товарищей в буквальном смысле этого слова. Цепи атакуют все так же густо: потери ничему не учат этих самураев. В первых рядах почти сплошной стеной идут солдаты, несущие тяжелые стальные щиты, к этим щитоносцам стараются жаться остальные, так как эта нехитрая конструкция гарантирует защиту хотя бы от пулеметов и винтовок. Если случится шрапнель или осколки снарядов, тоже вполне защищают, вот только если разрыв будет впереди и как минимум в нескольких метрах, а так – снесет взрывной волной, и никакие осколки не нужны.
Словно в подтверждение мыслей солдата, перед самыми рядами наступающих и в их порядках начинают рваться мины – как видно, наблюдатели минометчиков даром времени не теряют, – вскоре в дело вступают и артиллеристы. Полевые пушки за сегодняшний день намолотили ничуть не меньше минометов, и стрельба у них очень даже слаженная, а потом умудряются обстреливать врага, даже когда ему остается до позиций сотня шагов. Всякий раз русские стрелки со страхом взирали на работу пушкарей, каждое мгновение ожидая, что вот-вот снаряд упадет в их ряды. Но нет, ни одного подобного случая пока не было. Но до чего же боязно, когда разрывы все приближаются и приближаются.
– Сашко, давай в блиндаж за нашими, неча там отсиживаться.
– Ага, понял, – задорно улыбнувшись, с горящими глазами на запыленном с грязными разводами лице, парнишка тут же юркнул в ход сообщения.
Но вскоре он вернулся, и от былого задора не осталось и следа. Лицо бледное, губа трясется, глаза навыкате. Видно, что силится что-то сказать, но слова застревают в горле, и дышит с трудом, с непередаваемым хрипом.
– Ты чего, Сашко? Ранило? – Ветеран озабоченно осматривает молодого, но на грязной одежде нет никаких разводов крови. Стало быть, цел.
– Там… Там…
– Да говори ты, итить твою.
– Там всех наших… Там блиндаж…
– Быть того не может. Как же так-то? Ведь сказывали, что японцу нипочем не поломать блиндажи. А точно все мертвые-то?
– Там все лежат, кровищи столько, а еще крики… Я испугался – и сюда.
– А ну пошли.
Представшая картина никак не радовала. Все верно, перекрытие блиндажа не выдержало, вот только не весь взвод погиб, это парнишке со страху показалось. Но погибших было и впрямь много, а еще больше побитых. А вот и унтер. Жив, только повязку на голову накладывают.
– Саватеич, японцы поперли.
– У, твари, неймется им, – страдальчески поморщился старый унтер. – Сашко, чего губой трясешь, разыщи его благородие и доложи, что от третьего взвода и половины не осталось, да санитаров сюда направь. Все ли понял?
– Так точно!
– И чего тогда стоишь? Бегом! Братцы, все, кто может держать оружие, давайте на передок, некогда раненых собирать. Вяткин, возьми пулемет, Петюня, к нему вторым номером. Шевелись, братцы…
Тут взгляд старого унтера задержался на одном из раненых, беспомощно взирающем на своего начальника. От этого в сердце старого вояки закралось сомнение – а прав ли он, что оставляет без помощи своих товарищей? Видно, это отразилось на его лице, так как понявший все верно солдат, превозмогая боль, ободряюще улыбнулся и прохрипел:
– Все верно, Саватеич… Иначе никак… Идите… Мы тут… Сами… Идите.
– Вы это… Держитесь тут. Чего замерли! Давайте, братцы! Пошли! Не допустим сюда японца – тем парней и спасем.
Около полутора десятков солдат, бросив последний взгляд на тех, кто оставался без помощи, сжав до боли зубы последовали за унтером. Раненых надо бы обиходить, не то и те, кто может выжить, богу душу отдадут, – но кто будет японца держать? А тот уже осатанел. И немудрено: столько-то боевых товарищей потерять.
– Ваше превосходительство, наши передовые цепи в центре смогли ворваться во вражеские окопы!
– Я вижу, – перекатывая желваки, бросил Кодама, который устроил свой НП на наньшанских высотах, в центре позиций.
Его взгляд прикован к окопам русских, где сейчас постепенно расползаются, заполняя траншеи, японские солдаты. Дело уже к вечеру, но видно все еще хорошо. Он видит, как русские, значительно уступая японцам, продолжают сражаться, и там, где еще есть защитники, они сдерживают наступающих. В одном месте получился затор, устроенный пулеметчиком, который напрочь закупорил проход. Но разъяренные солдаты выскакивают из траншеи и бегут поверху, русский замечает опасность и открывает по ним огонь. Как видно, хороший стрелок, так как минимум десяток падает, сраженный им, остальные залегают и начинают в него стрелять из винтовок. Пока солдат отвлекся, другие продвигаются по траншее, вскоре все же его пулемет замолкает.
Кодама скользит взглядом дальше. Оптика приближает хорошо, а потому ему видно все практически в деталях. Вон солдат, судя по всему, еще совсем молодой, поднимает руки, но японские стрелки словно не замечают этого – валят русского на землю, и штыки впиваются в незащищенное тело. Еще перед началом войны было решено, что война будет протекать по всем европейским канонам, согласно Женевской конвенции: Японии было необходимо, чтобы ее признали страны-лидеры, – не только признали, но и приняли в свое сообщество. В последнее же время пленных практически не было: рассвирепевшие солдаты попросту добивали раненых прямо на поле боя, и это наблюдалось не только здесь и сейчас, это было и при Вафангоу, и при Инкоу. Осуждал ли Кодама их за это? Нет.
Как можно осуждать солдат, которые по большому счету бьются не за императора, не за Родину, а за своих же боевых товарищей. Им не оставалось ничего другого, как биться, чтобы выжить и помочь сделать это другим, таким же бедолагам, которым не повезло оказаться на войне. Это там, в метрополии, люди в военной форме гордо пыжились и рассуждали о долге и чести, здесь, на полях сражений, от этой напыщенности не оставалось и следа – здесь они сражались за себя, за то, чтобы иметь шанс вернуться домой и обнять своих родных. В конце концов, нет смысла обряжать волка в овечью шкуру, потому что натура все едино возьмет свое.
Его взгляд скользит дальше. Участок, захваченный солдатами четвертой дивизии, пока разрастается. Но ее обескровленным частям не получится развить успех: им удалось ворваться в русские порядки, а вот двигаться дальше сил уже не оставалось. Однако на это способны вливающиеся следом части третьей дивизии. Поэтому брешь продолжает разрастаться.
Санитары так и не появились. С передка какое-то время слышалась отчаянная пальба, затем выстрелы практически затихли, и только пулемет продолжал огрызаться короткими, а порой и длинными очередями. Но вскоре замолчал и он. Солдат, еще не отдавая себе отчета, стал ощупывать свой пояс, наконец его пальцы, залитые его же кровью – все это время он зажимал рану на животе, – нащупали то, что искали. Небольшой брезентовый подсумок, какие появились совсем недавно: в них солдаты хранили гранаты. Одну он израсходовал еще во время прошлой атаки, а вот эта оставалась.
С трудом удалось открыть клапан и извлечь ребристое чугунное яйцо. Пальцы не слушались, а потому отогнуть усики чеки никак не получалось. В отчаянии стрелок поднял гранату ко рту и вцепился в кольцо зубами. Последним отчаянным усилием он потянул руку с зажатым смертоносным гостинцем – и мягкий металл подался-таки, разгибаясь и вытягиваясь из отверстия в запале. Ну, слава богу, не то уж думал, за непонюх табаку… А так очень даже ничего… Так можно…
