Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

Я хмыкнул.

— А представь, как я себя не понимаю. Живу себе, живу, и, вдруг, начинаю думать, что знаю будущее. Вот ты бы себе поверил?

Царь хмыкнул и покрутил головой.

— Было у меня такое, когда меня повенчали на царство. Я уже рассказывал, как меня тогда «пёрло» наверх. Не знаю, что это было, но я просто улетал на небеса, когда меня окуривали ладаном.

— Есть такие дымы, с которых можно очень далеко улететь, но не на небо, это точно…

— Да знаю я! Тогда я был совсем юн. Потом только узнал, что меня маком окуривали и коноплёй персидской. Дым у неё совсем другой, нежели у нашей.

— Хуже то, что человек привыкает к такому дыму и уже не может без него.

— Я запретил ввозить ту коноплю. А церковников тех в монастыри сослал. Ладно, сказывай про Сибирь.

— Про Сибирь я знаю немного, государь. Главное, что я знаю, это то, что за Урал-камнем лежат земли на тысячи вёрст до Восточного моря-океана. Океан тот так широк, что плыть до его края нужно столько, сколько ехать посуху до края Сибирской земли. Но если подойти к берегу океана на севере, то там будет пролив, который можно перейти зимой по льду. А через тот пролив лежит большая-большая земля. На ту землю, называемую Америкой, аж сто лет тому назад приплыли испанцы и уже сто лет отбирают у тамошнего населения золото.

— Это я слышал от фрязинов. Да и послы наши карты привозили. Та земля слишком далека.

— Так она и сама так велика, что даже до Сибири достаёт.

— То есть, ты хочешь сказать, что с нашей стороны можно попасть посуху туда, куда приплыли Испанцы?

— Да, государь. Но идти придётся очень долго, ибо земли Сибири огромны и населены разными очень воинственными народами.

— А северным морем туда есть путь? Англичане всё ищут, да найти не могут.

— Путь морем есть, но почти всегда закрыт плавающим льдом, что пройти им возможности нет. Лучше бить дороги посуху и по рекам. Вон, до Урал-камня же пробили. И со стороны Перми, и со стороны Казани. За месяц можно легко добраться. Но и той земли, что уже под твоей рукой так много, что удержать её трудно. Про Эдигера я уже говорил. Не удержится он в правителях, а Кучум сначала признает твою власть, но как почует, что ты слаб, не только перестанет платить ясак, но и начнёт разорять твои городки и прииски. А там, как мы уже знаем, есть серебро. А ещё там есть золото.

Царь, до сих пор лежавший с закрытыми глазами, открыл их и уставился на меня.

— Где там золото?

— Где точно, сказать не могу. Знаю только, что это не со стороны Перми, а гораздо южнее. Где-то, в верховьях реки Самарки и её притоков. Это на самых южных отрогах Урал-камня. На Самарке очень хорошие земли для вспашки полей. Ногайцы, конечно, будут против, но земли, хотя бы по над рекой, надо выкупать. И тут я хочу тебе напомнить про жидов. Они — самые лучшие управляющие. Отдай в аренду им земли, и они сами всё на этой земле наладят. Пригонят работный люд, наберут войско и будут защищать эти земли.

— Что такое аренда?

— Временное право пользования.

— Не хочу с жидами возиться. Хочешь — сам с ними якшайся1.

— Зря ты, государь. Они такие же люди, как и все вокруг тебя. Они нисколько не хуже поляков, которые на половину жиды, фрязинов, которые на три пятых — жиды, крымчаков — которые на четыре пятых — жиды. Вокруг, государь, очень много жидов. Только ты их, почему-то, не замечаешь. Думаешь твои Глинские не жиды в третьем поколении? А твоя бабка Софья? Греки почти все — жиды. Мать киевского князя Владимира — была дочерью крымчакского кагана. За что тебе их не любить? За то, что не верят в Иисуса? Так у тебя на Руси, особенно в Сибири, больше половины даже не крещёные. А те, кто покрестились, носят жертвы своим богам. Покрестились они, но суть их не меняется. И не изменится.

— Значит, по-твоему, и я — жид? — мрачно глядя на меня, спросил Иван Васильевич.

Я вступил на тонкий лёд.

— Не знаю, кем был Христос, рождённый от человеческой женщины, проживающей в Израиле, и святого духа. Был кем-то, а стал Спасителем.

Царь снова отвернулся в сторону и, хмурясь, уставился в снежную даль. Я перестал «вещать» и закрыл глаза.

— В искушение моё ты послан, — вдруг услышал я сквозь дрёму. — Только кем? Богом-ли? Диаволом-ли?

Открыл глаза и пристально всмотрелся в зрачки человека, сидящего напротив. У меня совершенно не было к нему злости или других негативных чувств. Я любил его с детства. Он для меня был помазанником Бога. Те знания, которые я приобрёл, открыв в себе «попаданца» из далёкого будущего, не отвратили меня от него, а наоборот. Теперь мне стало понятно, как ему тяжело, ведь он идёт по непроторенной дороге, спотыкаясь, падая и расчищая себе путь, порой не разбирая, где добро, а где зло. Я любил его, а ещё больше — я жалел его.

— Бог не искушает и не испытывает. Но все мы подвержены искушению, государь, и искушаем друг друга ради гордыни своей, ибо греховны. Да, мне приходится искушать тебя, и в том есть мой грех гордыни, ибо считаю, что могу убедить тебя, государь, сделать не так как будет, а так как надо. Знаю я будущее, и оно страшно. Понимаю, что изменять его опасно, но искушаю тебя, чтобы сделать будущее не таким страшным, как его знаю. Искушающий Диавол жаждет жертв человеческих, мне же хотелось бы жертв избежать. Не нами сказано: «По делам узнаете их». Вот и думай, кто и как тебя искушает.

— А ты уверен, что по-другому будет меньше жертв человеческих? И не пора ли произойти Страшному Суду, предписанному в Апокалипсисе. Семитысячный год минул уже, как шестьдесят лет назад и пришёл Антихрист, собирающий своё воинство.

— Ты хочешь сейчас говорить об этом? Честно говоря, я в этом ничего не понимаю, знаю одно, что конец света не произойдёт ещё очень долго, по крайней мере я его не вижу в будущем. И умрём все мы, естественным путём, а не в следствии Апокалипсиса.

Иван Васильевич, видимо настроившийся на теософическую дискуссию, и вдруг осознавший, что предмет дискуссии «растворился в эфире», быстро-быстро заморгал, наморщил лоб, задумался на некоторое время и вдруг рассмеялся, не обращая внимание на окружающих, которые, впрочем, ехали в некотором отдалении от нашей повозки. Отсмеявшись, государь погрозил мне пальцем и сказал:

— Можешь ты, Федор Никитич, вовремя перевернуть шахматную доску. Спаси тебя Бог. Потом договорим про Апокалипсис.

Я дёрнул плечами и скривился.

— Предлагаю, лет эдак через двадцать. А сейчас других дел полно.

— Ха-ха-ха! — снова хохотнул государь. — Вот ведь одарил меня Господь Бог советником! Рассказывай давай про Сибирь, а я посплю. Утомил ты меня.

— «Ага! Про то, как космические корабли бороздят просторы космоса», — подумал я, мысленно благодаря Бога, что вложил в мои уста нужные слова и уберёг от гнева самодержца.

Въехав в столицу с севера, траурный поезд под «весёленький» колокольный перезвон, когда между ударами каждого колокола проходило не менее трёх секунд, а то и более, проехал Москву до Кремля и начал «втекать» в «Святые» ворота. Мой попаданец их называл «Спасскими» и объяснял это тем, что через сто лет на них будут установлен образ Спасителя.

Однако образ Спасителя над воротами весел и сейчас, но вообще-то в народе ворота назывались Фроловскими, ибо выходили на церковь Фрола и Лавра. А «Святыми» ворота назывались потому, что Кремль, по сути, был большим монастырём, а по древней монастырской традиции, ворота, над которыми висела икона, считались святыми.

Монастыри посвящались разным святым, а Кремль посвящался Спасителю.

Через эти ворота проходили крёстные ходы, въезжали в Кремль и выезжали правители, въезжали иностранные послы. Через эти ворота бегал я с обоссаными после беседы с царём Иваном штанами.

— «Как это было давно», — подумал я, снимая с себя шапку и ведя в поводу лошадку. — «Словно в другой жизни».

1 — Якшаться — от тюркского слова «якши» или «якше» — общий смысл которых — согласие.