Дмитрий Дашко - Штрафники 2017. Мы будем на этой войне
Опять повисла долгая пауза. Штрафники вслушивались в гудящий войной город.
— Поспать бы, — зевнул Чечелев. — Давай по очереди, чтобы ночью полегче было.
— Давай. Делать все равно нечего. Смотреть на этот БТР уже надоело. Слушай, Леха, а у моста вроде как потише стало, а? Захлебнулась контратака или наши еще дальше отошли?
— Да, — согласился Студент, прислушавшись. — Если наши будут пятками сверкать, то какого хрена мы каждый дом с такими потерями брали? Чтобы потом опять все по новой? Задолбала меня уже эта война. Скорей бы уже все закончилось.
— Что, даже неважно, кто победит? — поинтересовался Лютый.
— Веришь, нет, — неважно! — воскликнул Алексей. — Говорю, как на духу. Вот она у меня уже где, война эта! — Он провел ребром ладони по горлу. — Мне все одно, кто у власти будет. Лишь бы мир наступил.
— Мир — это хорошо, — согласился Гусев. — А что ты будешь делать, когда война закончится?
Чечелев задумался.
— Не знаю, — ответил он, наконец. Смущенно улыбнулся. — Зубы вставлю.
— Слушай, Леха, я все тебя спросить хотел. Ты Боксера грохнул?
Чечелев искоса бросил в сторону Лютого острый взгляд.
— Ну я, — ответил он, помолчав. — Этот гад мне зубы выбил.
— Да ты не напрягайся, — успокоил его Павел.
— А че мне напрягаться, — проворчал Студент. — Я его за дело завалил.
— Я не в этом смысле. Ты ж не думаешь, что я сдам тебя?
— К чему этот базар, Лютый?
— Ладно, проехали, — ответил Гусев.
Повисла напряженная пауза.
Гусев исподтишка наблюдал, как напряжен Чечелев.
— Проехали, я сказал, — повторил Павел. — Да?
— Лады. Проехали, — расслабился Студент.
— В универе восстанавливаться будешь? — поинтересовался Павел, чтобы сменить нехорошую тему.
— Неа, — уверенно ответил Леха. — Не хочу я юристом быть.
— А кем хочешь?
Чечелев сделал долгий выдох. Подумал несколько секунд.
— Не знаю. Война меня изменила сильно. Я совсем другим стал. Даже не верится сейчас, что у меня была иная жизнь, все воспринимается как-то отстраненно, что ли. Вроде как со мной это происходило, а вроде как и не со мной… Смотри-ка! БТР сюда пушку поворачивает. Долго же они думали!
— Вот и поспали! — сокрушенно сказал Гусев.
— Выспимся еще! Валить надо отсюда.
Штрафники быстро покинули комнату, выскочили в подъезд и устремились на второй этаж, перепрыгивая через ступеньку.
Весь лестничный марш оказался завален мусором. Как только парни взлетели на второй этаж, загрохотала пушка бронемашины, разнося вдребезги комнату, где еще несколько минут назад штрафники мечтали о мирной жизни.
Туча пыли поднялась выше второго этажа, окутав часть здания.
— Отсюда тоже уходить надо! — крикнул Павел. — Запросто может и сюда лупануть!
Они метнулись в комнату, из оконного проема которой открывался вид на часть разрушенной, дымящейся улицы.
Между тем пушка смолкла. Это позволило разобрать усилившуюся вновь стрельбу у Коммунального моста.
Через какое-то время по улице побежали редкие фигурки оппозиционеров. Они часто оглядывались, стреляли, что-то кричали.
— Наши, похоже, опять в наступление перешли! — предположил Гусев.
Совсем скоро на этом участке закипел яростный бой. Стрельба грохотала, переплетаясь с мечущимся эхом, ухали минометные разрывы, орали раненые, падали убитые.
Вот по ним прокатился танк «Т-90» без белой полосы на броне, что подтверждало его принадлежность к федеральным войскам. Бронемашина размалывала тела, забрызгивая все красными кляксами, таща на мокрых от крови гусеницах перемолотые останки, куски окровавленной униформы. Следом тянулись кишки, собирая пыль, отрываясь от общей массы парящими кусками…
Пушка то и дело изрыгала выстрелы, заставляя движущуюся махину содрогаться до основания.
— Танкисты, бля, в своем репертуаре! — проорал Леха. — Давят своих и чужих без разбора.
— Че там разбирать! Все равно трупы! — отозвался Гусев, посылая короткие очереди по бегущим врагам.
— Раненые тоже есть! — не согласился Чечелев.
— Говорю же, никто разбирать не станет!
— Да уж, — проворчал Алексей себе под нос. — Главное — на месте таких раненых не оказаться.
Он с упреждением в фигуру поймал в прицел бегущего опозера, нажал на спусковой крючок.
Бегущий взмахнул руками, шлепнулся на вздыбившийся асфальт, автомат отлетел в сторону.
Постепенно бой сместился в направлении ЦУМа, откуда утром федералы уже отступали, а теперь вновь шли туда, теряя людей.
Война исправно собирала свою страшную дань…
Гусев и Чечелев вместе со всеми не пошли. Нет, парни не прятались, а решили так: свою задачу в этой операции они выполнили полностью. Осталось только выйти, найти любого особиста, сообщить ему свои фамилии и номер штрафного батальона. А дальше их уже направят, куда следует.
Так они и поступили.
Когда парни вышли из здания, то сразу увидели раненого капитана из мотострелков. Он сидел на асфальте, откинувшись спиной на стену здания. Рядом с раненым суетился парень, перевязывая окровавленное левое плечо офицера. Тот, бледный, лицо в бисеринках пота, через стиснутые зубы матерился, как махровый сапожник.
Штрафники подошли к нему, остановились в нескольких шагах. Их тут же обступили другие мотострелки.
— Кто такие? — болезненно выдавил капитан.
— Одиннадцатый мотострелковый полк, третий штрафной батальон, четвертая рота. Осужденные Гусев и Чечелев, — доложил Павел.
— Прятались здесь, суки? — с презрением процедил офицер.
— Че сказал?! — взвился Лютый.
Его и Чечелева тут же скрутили другие солдаты, отобрали оружие, положили на покореженный асфальт.
Гусев услышал, как капитан спросил:
— Где там радист? Сюда его!
Когда появился радист, офицер распорядился:
— Связь мне с особым отделом батальона.
— Есть! — ответил радист и через какое-то время добавил: — Есть связь, товарищ капитан.
— Мишина мне. Капитан Чернышов, седьмая мотострелковая рота. Зови-зови, у него всегда дела, а мне некогда ждать… Мишин? Привет доблестным особистам! Ладно-ладно, не скрипи там. Слушай, капитан, поймал я двух уклонистов. Штрафники из одиннадцатого мотострелкового полка. Ага. Прятались тут, суки. Направлю их к тебе под конвоем, разберись там, как ты это умеешь. Не скромничай. Наслышаны о твоих способностях, а как же! Где ты сейчас? Ага… понял… туда и направлю. Ладно, будь здоров.
Связанных штрафников подняли на ноги.
Офицер сверлил их покрасневшими от боли глазами.
— Шлепнуть бы вас, да и вся недолга. Хули с такими разбираться. Че молчите, может, скажете что-нибудь в свое оправдание? Ваши-то, почитай, все легли при контратаке опозеров. А вы, вот они, голубчики, … вашу мать!
— Слышь, капитан! — подал голос Гусев. — Ты, прежде чем такое говорить, разобрался бы, что к чему.
— У меня разбор с такими, как вы, короткий. К стенке, и все дела! — ответил офицер неприязненно. — Так что скажи спасибо, что жив еще. Увести.
Для конвоя обоих штрафников выделили одного солдата — чуть сгорбленного сухопарого мужика лет сорока пяти. По виду мужик был деревенский. Всю жизнь на земле. Ему бы и жить по-человечески. Ан нет, война не дала.
Конвойный подвел задержанных к БТРу.
— Мужики, куда едете? — спросил он у экипажа, как раз забиравшегося в машину.
— Че тебе еще рассказать, дядя? — хмуро спросил один.
— Мне уклонистов надо в особый отдел батальона доставить. Не подбросите?
— Садись на броню, подвезем, а там пешочком недалеко останется.
Когда парни со связанными за спиной руками при помощи конвойного разместились на броне, БТР тронулся.
На их пути лежали развалины зданий, трупы своих и врагов, сгоревшая бронетехника тоже вперемешку — и своя, и вражеская.
Давно привычная картина хаоса.
Значительно прибавилось народу. Солдаты возбуждены недавним боем, ушедшим вперед, откуда доносится отдаленная злая перестрелка и грохот, не заглушаемый общей канонадой, висящей над разрушенным городом.
Звучат команды; все перемещаются почти бегом. В одном из относительно целых зданий на первом этаже с разбитой большой витриной супермаркета организован временный пункт приема раненых. Их очень много. Очень. Окровавленные бинты, скрученные болью тела, стоны, крики, вопли, суетящиеся медработники. А раненых все подвозят и подносят…
Чуть в сторонке рядами лежат умершие уже здесь, в этом временном медпункте. Их тоже много. А сколько еще убитых по улицам, где прошел ураган боя сначала в одном направлении, затем в обратном. Повсюду тела убитых. Их пока никто не убирает, не занимается опознанием. Видимо, похоронная команда где-то на другом участке занята своей скорбной работой, о которой не принято говорить и писать во фронтовых листках.
