Андрей Архипов - Поветлужье
Из полезных новостей была весть, что половецкий хан Аепа Осенев решил расширить сферу своего влияния, пойдя походом на Волжскую Булгарию, с коей и до того враждовал нещадно. А вот чем закончилось это мероприятие и закончилось ли, сказать Онуфрий не мог, поскольку дела свои в булгарской столице провернул быстро и тут же убежал от греха подальше. Хан же тот кыпчакский приходился как бы не тестем Юрию Владимировичу[13], князю Ростовскому. И тот всячески поддерживал его в этих устремлениях, особенно после того как булгары десять лет назад в 1107 году пожгли и разорили окрестности Суздали. Однако поддержка была только на словах, в поход с половцами князь не собирался, ограничиваясь строительством укреплений по Клязьме, чтобы более никто наскоком врасплох суздальскую землю не застал. Ни булгары, ни родственнички с Рязани и Мурома. Сразу после битвы у второй столицы княжества, где как раз и проживал князь Юрий, при впадении в Клязьму реки Лыбедь, на месте существовавшего там поселения заложен был город Владимир, о котором даже Иван, не интересовавшийся ранее историей, не мог не слышать. Они уже давно вместе с Вячеславом выяснили, что попали почти в начало XII века, точнее, в 1117 год от Рождества Христова или 6625 год от Сотворения мира. Еще более ста лет осталось до монгольского нашествия, однако это был тот век, когда Русь оказалась растерзанной непрекращающимися княжескими усобицами, из-за которых и оказалась совершенно бессильной перед монгольской военной машиной, закаленной постоянными войнами с государством чжурдженей, с Хорезмийским султанатом, половцами... Не была бы Русь раздроблена, может, и остановила бы монголов. А может, и нет. Однако впереди точно были нелегкие времена, тень от крыла которых вполне могла бы задеть и Поветлужье.
Поэтому Иван впитывал как губка все имена, даты, города, о которых как бы мимоходом упоминали гости, точнее, гость по имени Онуфрий, один за всех распинавшийся перед хозяевами глухой веси и высказывавший догадки, как будто бы сам видел все своими глазами. Воевода уже пару раз ненароком поморщился в сторону своего полусотника, показывая, что ему не нравится сей обрюзгший тип, гонором своим превосходящий всех за столом сидящих. Однако сами пригласили, теперь будьте добры хлебать полной ложкой то, что зачерпнули.
Идиллия прервалась, когда в дружинную избу бочком протиснулся Мстиша. Бледный, мучительно улыбающийся, тот прямиком прошел к воеводе, при этом страдальчески посматривая на Ивана. Полусотник сразу напрягся, а после того как Трофим после тихого доклада вестника взял братину и восславил новгородских гостей, его мысли приняли совсем дурной оборот. Однако принял медовую чашу он покачиваясь и с легкой улыбкой на устах, сползающей время от времени в сторону. Восславил намечающуюся дружбу, выгодную торговлю, братство между народами и мир во всем мире, то есть произнес порядком замусоленный тост, последнюю часть которого и во времена его молодости никто не понимал, хотя каждый и поддерживал. Отпив глоток и облившись в конце медом, Иван что-то невнятно пробурчал, поддернул гашник и выскользнул наружу. На устах новгородских гостей промелькнули сочувствующие улыбочки привычных к возлияниям трапезников, и они вернулись к питию и закуси. Иван же тем временем выбрался наружу и сразу столкнулся с Мстишей. Тот стоял около двери в подклеть с подрагивающими плечами. Увидеть такое от вечно спешащего и понимающего с полуслова предводителя переяславской пацанвы было для Ивана подобно удару под дых. Подойдя к нему и прислонившись рядом к стене, полусотник нервно спросил:
— Славка, — голос сорвался на хрип. — Что случилось-то? Кто-то попался или досталось кому?
— Радка... Радка там, дядя Ваня. — Всхлип вместе с появившимися слезами Мстиша прервал в зародыше и уже четко доложил: — На ушкуй не пустили нас. Да мастеровой новгородский, что на берегу при свете костра копался, кувшин с медом у меня выхватил и заглотнул оттуда. Засмеялся громко над чем-то, а сам чуть погодя за плечо меня сжал и шепчет тихо, что купец на потеху себе девку ниже по течению с отроком беспамятным прихватил, издевался над ней всю дорогу — проверь, не ваша ли будет? И громко так закричал, чтобы я нес кувшин на ушкуй к нему, подталкивая меня на сходни. — Мстиша коротко сгибом локтя обтер лицо. — Захожу я вглубь, холстину откидываю и под тент ныряю... а там Радка сидит полуголая и качается, смотрит на меня и качается, в глаза мне смотрит и не узнает, а глаза... такие... как не от мира сего. И за руку кого-то держит. Меня дальше не пустили, прогнали сразу, да еще мастерового обругали. Радка это, Радка, точно. И Тимка с ней должен быть... Стой, дядь Вань. — Мстиша дернул бледного вскинувшегося полусотника за локоть. — Воевода наш коротко шепнул мне, абы ты не это... не дергался. Помнишь ли, как сам это слово ратникам отяцким выкрикнул? Он ништо другое не сказывал — лишь тебя остановить, когда ты встрять пожелаешь, да Сваре обо всем доложить. А ратников там побольше полутора десятков будет, всяко побольше. Посменно они на берег сходят. Да и сам ушкуй, как Свара сказывал, не в пример обычному речному...
На плечо полусотника легла тяжелая рука в кольчужной сетке.
— Все верно, на морской чем-то смахивает, хоть днище у него как у речного. Я отправил второго вестника к отякам и к твоим землякам. — Свара сочувственно смотрел на Ивана. — Борзо придут, не сомневайся. Без них ушкуй на копье брать невместно. Пока со стороны веси добежим, те мигом отчалят. Да и броней в достатке нет, чтоб под стрелами стоять, а самим пускать издали боязно — попасть в отроков можно. Тут числом надо брать и на реку им нашей лодьей путь застить. Коли ты переиначишь, то твоя воля, но мыслю, что перед рассветом брать их надобно, да и слова воеводы дождаться сперва.
Иван выдохнул и повел плечами:
— Однако ребятки могут нас и не дождаться, особенно если Тимка без памяти там валяется... Да, задачка. Подумать надо, чтобы не испортить чего и крови лишней не пролить... Ты мне одно скажи, Свара, пока мозги мои на место не встали: почему вы с Мстишей так смотрите на меня? Вроде Радка... я понимаю, что Тимка наверняка должен быть с ней, но почему ты меня успокаиваешь, а не того же Мстислава? Вон как хлопец переживает.
— Привык я, Иван, к смерти... — Свара отвел взгляд. — А ты... вроде и кровушки пустил не меньше меня, а смотришь, будто за каждого своего горло перегрызть готов. И у Трофима Игнатьича такой взгляд бывает, но изредка... А о тебе рассказывали охотники, что с тобой ходили на буртасов, да и сам сей миг вижу. Вот и успокаиваю, чтобы ты с цепи не сорвался.
— Этот взгляд первый раз появляется, когда близкие друзья у тебя на руках умирают. Один за другим, а ты сделать ничего не можешь. — Иван вскинул голову, что-то надумав. — Не терпит время, ох, не терпит, да делать нечего, ждем подмоги. Мстиша, беги, поднимай Ишея, пусть лодьи готовит... А как ты мыслишь, Свара, если к гостям напрямую обратиться, отдадут ли ребят наших? Вдруг не думали они, что именно наших отроков примучали?
— Не ведомо мне это... — Свара покачал головой. — Коли обращались с девкой так, как Мстиша сказывал, то им все одно, наши это али нет. В отказ злодеи пойти могут. То обида великая и вира с них за одно лишь пошибание положена. А за насилие над свободной по церковному Ярославову уставу пять гривен серебра полагается. И это токмо самой девице за сором, а надобно и митрополиту столь же, а от князя ему казнь. Я не толкую про боярских дочерей — за них золотом плата... Да и с толочных вира немалая. Коли Тимка лежит в беспамятстве, да с Антипом что свершили, то могут молвить они, что знать не знают про отроков сих, и на осмотр ушкуя не пустить. Мощь наша им неведома, потому помыслить могут, что в веси с ними никто сладить не в силах. А спрос такой упредит их, и кровушки побольше прольется. Рискнешь без силы отяцкой в полон гостей взять, что за столом у нас сидят? А коли на ушкуе уйдут без них али торговаться зачнут, нож к дитятям приставив?
— Нет, пожалуй, пока не буду твердо уверен, что за нами сила. А то, что мы хлеб... ну не хлеб, так другие яства с ними делили?
— Сам помысли, ежели гость будет в твоем доме над тобой сильничать, стерпишь ли?
— У нас другие законы были, по которым я и тронуть никого не смел, даже при защите своей, — скривился Иван.
— То разбойные люди для себя придумали законы те, — покачал головой в ответ Свара. — Сам про купцов какие мысли держишь?
— Не нравятся мне они, иначе прямо сейчас бы спрос учинил. Ну ладно, я к гостям, воеводу с Петром постараюсь упредить, чтобы вышли они и решили все окончательно, — вздохнул Иван и добавил. — Трудно мне еще понять, какими законами тут люди живут. — Потом немного потоптался на месте и, вскинув голову, протяжно вывел:
— Эх ты, во-о-оран, шо ты вье-е-е-е-ешься...
Над мое-э-эю голово-о-ой,
Ты до-о-бы-ы-чи-и-и не дожде-о-о-ошься...
Черный во-о-оран, я не тво-о-ой...
Твердой поступью полусотник вступил в дружинную избу, продолжая нарастающим голосом выводить песню, а спустя несколько минут уже было слышно, как ему начали подпевать другие голоса. И не только переяславские, но и новгородские...
