Александр Абердин - Три года в Соединённых Штатах Америки
Боже, как же мне было приятно заниматься любовью с моей королевой зная, что теперь она моя жена. Правда, пару раз мы столкнулись в коридоре с её родителями, один раз направляясь в ванную, а второй – выбегая из неё и оба раза громко расхохотались, хотя и были трезвы. На следующий день праздник продолжился и начался он, как это принято на югах, с обжигающе горячей лапши и наркомовских ста грамм. Подавляющее большинство гостей осталось ночевать у нас дома. На месте моих плантаций, которые мы тщательно разровняли и даже настели дощатые помосты, были разбиты четыре большие, армейские палатки с солдатскими койками. Часть гостей взяли к себе на постой Батраковы, а часть Верочка с Тоней и потому в одиннадцать утра застолье продолжилось. Наши родители к лапше и водочке выставили на стол четыре вазы с красными яблоками и большая часть гостей восхищённо ахнула и зааплодировала, ведь это означало, что я взял в жены девственницу и был её первым мужчиной. Все тут же снова громко и радостно завопили: – «Горько».
Глава 14
Секреты китайской медицины и Кремлёвские Звёзды
После свадьбы родители Ирочки не уехали сразу же в Москву и вот почему. Из-за смотрин, устроенных в честь «Метеоров», Дмитрия Мироновича срочно вызвали в столицу, но он уже за сутки до разговора с министром автомобильной промышленности он знал, что Брежнева очень заинтересовали как гоночные автомобили «Москвич-Метеор», так и мотоциклы «Метеор», поэтому нам было приказано собрать ещё четыре дорожника, это было дело нехитрое, а мне велели нарисовать двенадцать больших эскизов как гражданских, так и военных мотоциклов о двух, трёх и четырёх колёсах и даже придали в помощь трёх художников. В связи с этим гонки «Московское кольцо» перенесли на двадцатое ноября, так как синоптики клятвенно обещали, что снега к тому времени не будет и что первый снег стоит ждать только в начале декабря. Да, очень действительно была необычайно тёплая на всей европейской части Союза. Узнав об этом, Николая и Деля решили остаться и выехать в Москву вместе с нами, для чего оба позвонили в понедельник на работу, одним из свадебных подарков был телефон, проведённый в наш дом, и тут же укатили на «Волге» на моря, чтобы искупаться, раз погода позволяет.
Художествами мне разрешили заниматься в типографии, но не в цеху, а в особом отделе, что позволяло мне бегать туда всякий раз, когда позовут, а вызывали меня через каждые полчаса, час. Эскизы эскизами, но мы ведь могли при желании изготовить тяжелый трёхколёсный мотоцикл и когда я сказал это Дмитрию Мироновичу, только что прилетевшему из Москвы, он даже воскликнул: – «Делай, успеешь – орден дам!», я в ответ улыбнулся и попросил вместо ордена провести в дом телефон. Ну, а после этого я поступил довольно просто, сделал детальный технический эскиз рамы трёхколёсника с кузовом, а его шасси было базовым и годилось также для квадроцикла, и выгнул из алюминиевого прутка несущую раму. Теперь детали на две рамы выгибали по ним на горячую из высокопрочных стальных труб диаметром в полтора дюйма, а я каждый день выдавал по десятку чертежей на все прочие детали и при этом ещё и рисовал эскизы. Все трое художников просто офигевали, глядя на то, как я, сидя за письменным столом, уставившись в стену и шевеля губами, то черчу, то быстро рисую эскизы, подкрашивая их цветными карандашами.
Почти через неделю после свадьбы, в пятницу, около полудня, в спецотдел ввалился Игорь. Без стука, ему же можно. Я повернулся, а он, глядя на меня изумлёнными, я даже сказал бы, выпученными глазами, воскликнул:
– Боря, мне нужно с тобой срочно поговорить!
Художники встали, а это были дядьки за сорок, причём отличные, весёлые мужики, ругавшие меня за то, что я занимаюсь всякой ерундой вместо того, чтобы поступить в художественное училище и стать живописцем. Или графиком. На худой конец дизайнером. Поднимаясь из-за стола, я сказал:
– Дядь, Вов, да, вы сядьте, мы с товарищем выйдем. – Вытащив Игоря во двор, я спросил его, направляясь к беседке – Ну, что у тебя там ещё стряслось. Сказал же я твоему полковнику русским языком, что вашими «Волжанками» займусь после Москвы. Игорь, ты же понимаешь, как это для нас важно, пригнать в столицу помимо дорожных мотоциклов, ещё и два мощных, военных трёхколёсника. Это же базовое шасси и на него мы сможем устанавливать любые движки и любые обвесы. Поэтому у меня каждая минута сейчас на счету, а ты отрываешь меня от работы. Что, трудно вечером ко мне домой приехать?
Нет, я, конечно врал ему, но на работу сегодня заявился действительно не выспавшись. Вчера Игорь, одетый в тёмный костюм, замахал руками:
– Боря, я не об это хочу с тобой поговорить! Понимаешь, я сегодня проходил медосмотр. Я абсолютно здоров.
– Кто бы в этом сомневался! – Сердито воскликнул я, потирая рукой левый бок, по которому когда-то саданул этот двухметровый верзила – Тобой, блин, тигров-людоедов пугать можно.
Игорь, подсаживаясь к столу в беседке, взмахнул руками и снова возбуждённо воскликнул:
– Боря, ты не понимаешь! У меня же была без пяти минут прободная язва и нефрит почек, пусть и не в самой тяжелой форме. Последствия моей загранкомандировки в Канаду. Теперь ничего подобного нету и профессор Гирин, Алексей Викторович, начальник нашей медчасти, просто офанарел. Боря, расскажи мне честно, откуда у тебя этот китайский трактат.
Н-да, так я и думал, что вся эта китайская фигня вылезет мне боком. Хотя с другой стороны Виталька Москвич, с которым я действительно подружился в то лето, ведь приехал с родителями не в бабулину деревню, а в соседнюю, только от той деревни остались одни фундаменты, да, несколько полуразвалившихся печей. Её немцы в войну дотла сожгли. Хорошо, что хоть не вместе с жителями. Виталькины родители сняли на лето пустующую избу на краю деревни, хозяева которой подались по весне в город и попросили соседей присмотреть за ней, и никто даже не знал толком, кто они такие. Даже я не знал Виталькиной фамилии, а мы с ним действительно в то лето и на сенокос ходили, и в гараже с железками возились, всё мечтали немку починить, и даже боролись на речке. Москвич год ходил в секцию вольной борьбы, но хотя и был старше меня, так и не смог одолеть, я был сильнее него физически и немного выше ростом. То, что его отец полковник из штаба погранвойск, уже я сам придумал. Вздохнув, я посмотрел на Игоря своими голубыми брызгами и ответил:
– А ведь я и сам не знаю даже фамилии Витальки. Его родители с деревенскими общались мало, всё больше огородом занимались и садом, а отец так и вовсе то приезжал, то уезжал. Там же в семи километрах железная дорога и даже не станция, а полустанок, но поезда там часто останавливаются. Сел в поезд, дал проводнице червонец, и ты через пять часов в Москве. Кто знает, кто они такие на самом деле. Может быть инопланетяне. Ты же видел мою тетрадку, в которую я трактат переписал и рисунки из него срисовал. Это всё, что у меня осталось на память об этом парне, Игорь. Так ты что, считаешь, что это я тебя вылечил? Игорь наклонился и сказал:
– Боря, это не я считаю так, а профессор Гирин. Он сказал, что на меня было оказано какое-то воздействие, имеющее мощнейший терапевтический эффект, в результате которого сердце у меня теперь работает, как плунжерный насос, объём лёгких увеличился на семнадцать процентов, но самое главное даже не то, что бесследно исчезла язва желудка, а то, что мои почки абсолютно здоровы. Боря, почки так просто, сами собой, не лечатся, а ещё я по мнению профессора помолодел лет на пять и мы с тобой прекрасно знаем, что это было за воздействие. В общем, парень, поехали к профессору Гирину, он ждёт, но сначала давай заедем к тебе домой и возьмём карты и трактаты. Вася-сан пусть пока остаётся у тебя дома. Тут же ощерившись, я ехидно сказал:
– Хрен вы у меня заберёте Васю-сана. Мама на нём одёжу примеряет и я каждый день на нём тренируюсь. Своего Василия как-нибудь сделаете. – И признался – Егор, вот чувствовал же я, что в этом трактате медицины куда больше, чем боевой фигни.
Через час двадцать я сидел в кабинете Алексея Викторовича и рассказывал ему, как в мои руки попали двадцать семь машинописных листов с рисунками, отпечатанных на пишущей машинке с латинским шрифтом на хорошей, белой бумаге, вложенных в скоросшиватель. Показал я ему и свою тетрадку в двадцать четыре листа, на обложке которой было написано крупными буквами: – «Дневник моей жизни в деревне». Когда-то я забыл взять с собой эту тетрадку и потому дневника в деревне не вёл, других забот хватало выше крыши. Профессор, прочитав сначала текст из тетради, написанный мелким, убористым почерком без единой ошибки, затем перевод, распечатанный на пишущей машинке «Эрика», поразившись изяществу моих рисунков, а я даже скопировал китайские иероглифы, спросил меня:
– Молодой человек, как же вы отважились применить знания, почерпнутые вами из этого трактата, на своём друге?
