Андрей Посняков - Шпага Софийского дома
Только вот о главном говорил уклончиво. Да, конечно, зарвался Иван, князь московский – дальше ехать некуда. Оказать военную помощь? Гм-гм. А вот князя в Новгород – пожалуйста! Поговорите с Михаилом Олельковичем, братом киевского князя Семена, может, и согласится…
Поговорили с Михаилом Олельковичем. Тот бороду почесал, подумал, да и, рукой махнув, согласился служить Новгороду, Господину Великому. За поминки приличные. Рядили свитские – не особо люб Казимиру Михаил Олелькович – своеволен больно, да и к Москве сладок – родственником Михаил Олелькович московскому великому князю приходился…
Покуда послы новгородские, Панфил Селивантов да Макарьев Кирилл, свое дело ладили, заскучал Гришаня. Толмач посольству не требовался – магнаты-то, почитай, все по крови русские – и Вишневецкие, и Острожские, и Радзивиллы. Вот и шлялся отрок по Трокам, искал незнамо чего. Нет, чтоб, как Олег Иваныч, к примеру, – по торговым рядам пройтись – куда там! Другое Гришаню интересовало – премудрость книжная, по Феофилактову выражению – «кощуны» да «глумы». Искал-искал… и нашел-таки! В одной корчме стакнулся с человеком чудным – по всему чудным: и по мыслям, и по словам, и по виду. Ликом смугл, зубы жемчугами сияют, лицо худое, приятное. Волос длинен, борода бритая – ну, чистый фрязин. Так и оказалось – фрязин, наполовину. Из Кафы – князь Таманский. Отец генуэзец, мать черкешенка, сам – не пойми кто. Веры, сказал, жидовской. По-русски говорил чисто. О Троице Святой как пошел после третьей чаши высказываться, дескать, не может быть такого, чтоб Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой – и все едино! И кто, вообще-то говоря, Иисус? Богочеловек или человекобог?
От слов таких богомерзких уши Гришанины – уж на что человек тертый – в трубочку чуть не свернулись. Ну, если и не свернулись, то покраснели – точно!
Отрок уж и не рад был знакомству – заоглядывался, не имали бы! А началось-то с чего: заговорили о книгах. О Ефросине Белозерском да прочем. Сидел ведь себе спокойно фрязин сей на лавке, мальвазею пил да книжицу небольшую почитывал. Тут и Гришаня. Не вынесла душа поэта… Тоже начал ученость свою показывать, кощуны да глумы новому знакомцу рассказывать. Вот и договорились – что и вовсе нет Святой Троицы! Все, дальше ехать некуда. На костер – прямая дорога. Испугался Гришаня, побледнел. Глазами зарыскал – как бы смыться ловчее. А фрязин не унимался – расспросил, вино подливая, где Гришаня в Новгороде живет да чем занимается. Отрок уж и сам не рад, что связался. Хорошо – Олег Иваныч случайно в ту корчму зашел. Горло промочить, а то, по торгам шляючись, устал шибко.
Гришаня к нему… Пошли, мол, Олег Иваныч, поскорей отседова, и мясо-де тут недожарено, и вино кисло.
Ну, коли действительно кисло… Можно и другую какую корчму найти, получше. Пожал Олег Иваныч плечами.
Гришаня ликом расцвел – не сцапал никто еретика поганого! – поклонился знакомцу, прощаясь.
Тот с лавки стал, руку к груди приложив, назвался горделиво: Захарий Гвизольфи, князь Таманский. По одежде – смешной да куцей – чистый фрязин. Олег Иваныч, руку синьору Гвизольфи пожав, собрался присесть было, винца за знакомство хряпнуть… да куда там! Утянул Гришаня его из корчмы, чуть рукав не оторвал, чудо…
В другое место идем, сказал, мол, куда – знает… Ну, знает – так знает. Пошли.
Троки – городок маленький, все на виду. Вот – ратуша, вот – рынок, а вон, на холме, – королевский замок, штандартами разноцветными изукрашеный. Улицы узкие – втроем не разъедешься, еле успели к домам прижаться – проскакали какие-то с гусиными перьями, в плащах узорчатых, в кафтанцах коротких, жупанами прозываемых. Шляхта на королевскую охоту едет. Вот цыгане – разноцветные, разбитные, веселые. С медведем, на цепи блестящей, как положено. Медведь – на задних лапах, в шляпе. Вот диво-то! А вот, рядом – молодые пани в разноцветных платьях. В седлах сидят боком, да как ловко. А красавицы все – как на подбор! Олег Иваныч не удержался, послал воздушный поцелуй, всем оптом. Одна из девушек – темноволосая, с серыми искрящимися глазами – обернулась с улыбкой и что-то на ходу крикнула подругам. Те засмеялись… Как вдруг лошадь темноволосой – белый иноходец – споткнулась, фыркнув, словно испугалась чего… Ясно чего – медведя, уж слишком близко тот подобрался. Почуяв зверя, лошадь резко бросилась в сторону. Не удержавшись в седле, темноволосая красавица с криком свалилась в лужу… свалилась бы… Ежели б не Олег Иваныч. Вот уж кто подоспел вовремя! Подхватил незнакомку на руки, осторожно поставил на землю.
– Пани нуждается в помощи?
Нет, похоже, уже не нуждалась. Спешились озабоченные подруги, окружили сероглазую. Видя, что ничего серьезного не произошло, смеялись. А цыгане-то бочком-бочком – и смылись, вместе с медведем. А кому охота иметь дело с королевским судом?
Что-то сказав по-польски, спасенная сняла со шляпы цветок и, протянув его Олегу Иванычу, быстро поцеловала его в щеку. После чего, ловко вскочив в седло, умчалась вместе с подругами дальше… на ходу оглянулась, помахала рукой.
– Ну вот, Иваныч, а ты еще идти не хотел! – напомнил о себе Гриша. – Пошли, еще погуляем.
Ну – пошли так пошли.
В конце концов устал шататься Олег Иваныч.
– Ну, где твоя корчма-то, Гришаня?
– Да погоди ты немного с корчмой, Олег, свет Иваныч. Давай-ко еще погуляем, город посмотрим, может, девок тех снова встретим… – Отрок посмотрел влево: – Во! А вот и корчма, видишь, там, с русалкой…
Небольшое приземистое здание на окраине действительно напоминало постоялый двор. Жердяной забор, коновязь, вывеска латиницей: «U RUSALKI». Над подписью – русалка нарисована, изрядно жирняща бабища!
– Ну и хвост! – восхищался Гришаня. – Ну и титьки!
Зашли.
В корчме было довольно людно. Подбадривая себя рейнским, в углу вели ученый спор трое монахов-францисканцев в пыльных фиолетовых рясах. У самого входа крутил ручку диковинного музыкального инструмента слепой старик в надвинутой на самые глаза широкополой войлочной шляпе, знававшей когда-то лучшие времена. Падали на шею давно не стриженные, свалявшиеся, словно пакля, волосы. Морщинистое лицо старика казалось черным, серую рубаху-свитку украшали заплаты, наскоро пришитые толстыми суровыми нитками.
– Кобзарь, – обходя старика, пояснил Гришаня. – На Белой Руси много таких…
Олег Иваныч, проходя мимо, покосился. Старик как старик. Неопрятен только. Терзает смычком струны, выводит заунывное:
Ой ты, гой-еси, Володимир-князь,
Володимир-князь,
Красно Солнышко…
Посередине корчмы, вполуха слушая кобзаря, веселилась теплая, уже изрядно навеселе, компания шляхтичей в коротких зеленых жупанах. Длинный стол перед ними был щедро уставлен кувшинами с вином и глиняными мисками с немудреной закуской – капустой, мочеными яблоками и сыром. Перемежая скабрезные прибаутки отборным матом, шляхтичи то и дело поминали «пана круля» – видно, обсуждали прошедшую королевскую охоту. Кое-кто из них при этом ухитрялся время от времени угрожающе размахивать над головами вытащенной из ножен саблей.
– Вот так, панове, и покатилась башка татарская, пся крев!
Польские фразы периодически перемежались литовскими, а большей частью – русскими, что и не удивительно – среди шляхты было не так уж и мало этнических русских.
Стоящий рядом с кобзарем светлоголовый малец-поводырь не отводил от стола шляхтичей голодного взгляда.
Один из пирующих – кучерявый, усатый – перехватил взгляд мальчишки. Щелкнул пальцами:
– Подь!
Поводырь испуганно дернулся…
– Подь сюда! Ты, ты… Да не трясись, не зьим! На вот… – схватив со стола миску с сыром, шляхтич протянул ее мальчику…
Тот поклонился, взял миску, осторожно поставил под ноги кобзарю.
– А дед твой повеселей чего знает? – осведомился другой шляхтич, багроволицый толстяк с недобрым взглядом черных глубоко посаженных глаз.
– Зборовскую! Зборовскую давай, дед! – закричал тот, что угостил мальчишку сыром. – Слышишь ли меня?
Кобзарь кивнул, заиграл… не намного веселее, но заметно быстрее.
Чудной инструмент издавал настолько душераздирающие звуки, что Гришаня зажал уши руками. Олег Иваныч лишь покачал головой и бросил на кобзаря презрительный взгляд. Ритчи Блэкмор хренов…
Впрочем, шляхтичей качество музыки отнюдь не смутило. Подскакивая на скамьях, те начали орать какую-то песню, насколько громко – настолько же и фальшиво, ничуть не заботясь попаданием в мотив. Лишь усатый пан сурово хмурил брови.
Олег Иваныч с Гришаней скушали по большой просяной лепешке с жареным мясом, запили пивом и, расслабившись, принялись обсуждать вопрос, что делать: возвращаться на постоялый двор, к своим, или погулять еще немного по городу?
Шляхтичи между тем расспорились. Усатому пану почему-то не очень-то понравилась музыка. Олег Иваныч, в общем, его понимал.
– Какая ж это зборовка? – втолковывал он багроволицему. – Зборовка совсем на другой мотив… и слова другие, клянусь воротами Мариацкого костела!
