Валерий Белоусов - Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости
— По Вашему настоянию, товарищ Сандалов! — перебил его Берия. — Сняв зенитки с позиций. Хотя немецкая авиация бомбит наши города Брест, Пинск, Кобрин!
— Да, бомбит. Но что толку оборонять города с воздуха, если немцы ворвутся на их улицы? Мы жертвуем количеством в обмен на качество. А я бы вообще начал планомерный отход, меняя пространство на время… да увы, это не удастся. Отход — самый сложный вид боевых действий. Стронь только наши войска с позиций — они побегут ведь… не удержим. Так что умирать мы будем там, где стоим. Итак, я продолжу… И кстати, попрошу Вас, товарищ Нарком, впредь меня больше не перебивать. Жену свою на кухне перебивайте…
— ХАрашо, я пАмАльчу… Ви, наверное, очень смелый человек, Сандалов… — заметил Берия с кривой усмешкой.
— Да. С некоторых недавних пор… — горько улыбнулся ему в ответ генерал. — Итак, мы создаем противотанковые рубежи, сосредотАчивая войска в опорных противотанковых пунктах, только для прикрытия основных операционных направлений. Благо местность вокруг относительно танко-недоступна…
23 июня 1941 года. 21 час 48 минут.
Каменец. Штаб 2-й танковой группы
— Дер Тойфель! Что КОНКРЕТНО сообщает этот ваш Панвиц?
Начальник штаба поправил монокль, открыл кожаную папочку с золоченым орлом и, прокашлявшись, солидно ДОЛОЖИЛ:
— Командир разведбатальона, оберст-лейтенант VON (тщательно выделяя титул голосом!) Панвиц сообщил — Дозор номер один достиг Речицы. Мост севернее деревни — взорван. На дороге — сплошной лесной завал. Пытался обойти, но был обстрелян. Потерь нет. Отошел на Запад. Веду наблюдение. Конец сообщения. Все.
— Дер Тойфель нохэмаль квач унд шайзе! — взорвался Гудериан. — Объяснит мне кто-нибудь, что у этого ФОНА в голове — квашеное дерьмо или все же остатки его дегенеративных аристократических мозгов? Завал его на Восток не пропустил, а? Каково? Скажите на милость, завал! А дорожного знака «Проезд закрыт» там случайно перед ним не стояло? Мост там взорван, скажите пожалуйста… ай, ай, ай. Какое несчастье. Там что за река кстати, напомните-ка мне, господин «цоссенец»? Отец вод Миссисипи? Рейн-батюшка? Или Der Dnepr? Вонючая сточная канава, вот что там, а не РЕКА… И почему он отступил, если у него потерь нет? Отошел он… я ему сейчас отойду!!! Два раза отойду!! Die sexuelle Verbindung, отойду, высушу и снова отойду!!! Машину мне, машину, быстро!!! Сам поеду, посмотрю… что там обнаружилась за линия Сталина!
Начальник штаба, обиженно нахохлившись и поджав сухие породистые губы, захлопнул с досадой папку, затем, осторожно подбирая слова, обратился к Гудериану, как обращаются умные люди к буйному психическому больному:
— Герр командующий… я не хотел бы Вам ничего советовать… но судьба несчастного Моделя…
— Не сметь!!! Не сметь при мне упоминать этого тупо убитого придурка! Вы, цоссенские крысы! Что, я не знаю, как вы шепчетесь за моей спиной по темным углам — вот, мол, угробил партийный самодур восходящую звезду Генеральштаба своими вечными придирками… Да! Угробил! Не угробил, то есть, а… Я его заставил воевать! Я и вас заставлю воевать! Вы у меня все научитесь воевать… Die Verdammnis!!!
23 июня 1941 года. 21 час 49 минут.
Перекресток шоссе Брест — Ковель и Малорита — Кобрин, (отметка 152.4)
«Ох, Матка Бозка Ченстоховска… как есть хочется… поставь мне сейчас шмаленного кнура — целиком съел бы, одни копыта оставил. А нет — из копыт я холодца бы наварил».
Красноармеец 18-го дорожно-эксплуатационного полка Анджей Поплавский с надеждой посмотрел на придорожный «голубец» — маленькую иконку Пресвятой, в застекленном ящичке на столбе. Дева Мария в ответ только ласково улыбалась и по-прежнему молчала…
«Богородица, Дева, радуйся, блаженна ты меж женами, Господь с тобою… Пошли мне хоть какой-нибудь еды! Любой, я всему рад буду…»
Плохо одному. Плохо одному на лесной дороге под вечер… Стократ хуже одному на войне…
Как поставили красноармейца Поплавского утром у придорожного «голубца» — регулировать движение — так он до сю пору и стоит. Ну, то есть, вначале их было двое — он да старший, ефрейтор Збруевич, который пошел в местечко Макраны, промыслить насчет еды. И вот все не возвращается.
И движение на дороге прекратилось…
То сначала хоть ездили, и Поплавский авторитетно показывал, где «Хозяйство Макаренко», а где — «Хозяйство Лобанова», а как солнце за верхушки деревьев зашло — как обрезало. А там, глядишь, ночь… Интересно, в этом лесу волки водятся?
Не праздный вопрос. Потому как из оружия у красноармейца был только штык-нож к польской винтовке… Сами винтовки им не выдавали. Потому как, по секрету сказал знакомый писарь, считались бывшие польские подданные… того… нелояльными. А разве Анджей виноват, что родился в панской Польше?
Костер бы развести… все веселее Анджею было бы… да он по младости годов не курил и потому серников в кармане не имел.
Скучное дело… «Матка Бозка, помоги, а? Ну хоть что-нибудь пошли из еды!».
Слева, куда еще днем ушел старшой, послышался рокот мотора…
«А вдруг… это германы?» — холодной волной ворохнулась под пилоткой страшная мысль.
Много же он своим штыком навоюет… На всякий случай Анджей спрятался в придорожных кустах.
На дороге показались темно-зеленые броневики, под белой окантовкой башенок — красные звезды…
«Езус-Мария, наши!» — красноармеец выскочил на дорогу и приветственно замахал руками.
Передний броневик, обдав Анджея клубом пыли, остановился… Из лязгнувшей броней дверцы выглянул командир в танковом шлеме и кожаной куртке.
— Эй, боец, ты чей?!
— Красноармеец Поплавски, пан… то есть товарищ командир! Регулирую дорожное движение!
— Молодец. Один, что ли, регулируешь?
— Так есть… то есть было нас двое, один ушел…
— Сбежал, что ли?
— Нияк нет, товарищ командир, как можно, он за едой пошел… уже давно…
— А ты, значит, остался… Так, боец, что в Бресте, что в Кобрине?
— Наши там, товарищ командир. Бьют германа!
— Это хорошо. А мы ваши соседи — Юго-Западный фронт, 41-я танковая дивизия, идем к вам на подмогу… Ну что, боец, может, с нами поедешь? Что ты тут один торчишь, как… перст?
— Не можно нияк, товарищ командир, на посту я есть…
— Ишь ты. На посту… Ну стой, стой на своем посту, охраняй дальше свой столб… Давно стоишь?
— С утра, товарищ командир…
— Ладно, бывай, мы поехали… — Командир отвернулся от Анджея, порылся в своей сумке. — На, боец, держи…
Зарычав, броневик покатился дальше на Кобрин… вслед за ним двинулась длинная моторизованная колонна.
Анджей, глотая голодные слюни и печально рассматривая врученную ему командиром банку тушенки, с досадой протянул:
— Эх, дурак я… Надо было у Матери Божьей еще и хлебца попросить… и открывалку…
Дева Мария все так же ласково улыбалась Анджею и продолжала молчать…
«Надуманная драма! — воскликнет недоверчивый читатель. — Ведь у Анджея на поясе висит штык-нож»…
Дорогой друг, дело в том, что восемнадцатилетнему романтическому юноше — поляку, с его до идиотизма рыцарским отношением к исполнению воинского долга, и в голову не придет, что ОРУЖИЕ можно использовать для такого прозаичного дела, как откупоривание консервов… Он ведь на этом оружии клялся честно служить Советам и тайком от замполита в костеле Святой водой его окропил… Это все равно, что от лампады прикуривать!
В Америке, например, такое поведение посчитают польской тупостью…
…Это же место, этот же день и это же время.
Истекающий кровью, израсходовавший последние боеприпасы, 115-й стрелковый полк 75-й стрелковой дивизии, с развернутым Боевым знаменем пошедший в последнюю штыковую атаку, полег весь под местечком Гвозницей…
Через Медну и Бродятин хлынувшая в прорыв боевая группа 4-й «панцер-дивизион», получившая возможность ударить на Кобрин с юга, достигла перекрестка шоссе Брест — Ковель и Малорита — Кобрин (отметка 152.4).
Вовремя схоронившийся красноармеец Анджей из своих кустов наблюдал, как промчавшийся по дороге на Брест немецкий танк походя снес «голубец», потом притормозил, и соскочивший на землю «герман» в черном комбинезоне стал мочиться на икону. Шутка такая, немецкая, весьма незатейливая… Выскочивший на дорогу юноша, отчаянно размахивающий своим штык-ножом, был мгновенно немцами застрелен.
А немецкий танк поехал себе дальше….
И никто не увидел, как по щеке Девы Марии скатилась кровавая слеза…
23 июня 1941 года. 21 час 27 минут.
Лесная дорога Каменец — Пружаны, не доезжая Речицы
Гудериан понял, что его явно дезинформировали. Это был не завал!
