Борис Давыдов - Московит-2
– Похвала твоей милости приятна… – склонил голову Выговский. – Вот только, уж не прогневайся, пане гетмане, покорно прошу подумать над теми словами, что я сегодня говорил. Царь московский пусть будет сильным козырем, который до поры придерживаешь, на крайний случай. А права и вольности надо у Варшавы вырывать! Пока самое удобное время. На бога, потом может быть хуже…
Хмельницкий ответил не сразу. Будто мрачная тень наползла на его лицо.
– Я подумаю о словах твоих. Обещаю! Ступай, Иване. Утомился, отдохнуть хочу.
* * *«…Как вспомню наш хутор, где мы с тобой, коханый, так счастливы были, да вольный простор вокруг, сразу текут слезы. Изнемогаю я здесь, как та самая птичка в клетке».
– Ох, Елена, Елена… – шептал растроганный Богдан, в который уже раз перечитывая письмо. – То святая правда, как счастливы были! И дети мои приняли тебя, привыкли, даже любить стали. Один только Тимош дичился… Ну так он уже был парубком! А что до сплетников да завистников – ну их в пекло!
«Постельного белья и того не допросишься, неделями сплю на одних и тех же драных простынях, а вместо перины – охапка соломы. Из посуды – оловянная тарелка да глиняная миска. Мой мучитель грозит, что коли не уступлю ему и на бесстыдную связь не соглашусь, то и того лишит. Буду, мол, спать на голых досках и с пола есть, как собака…»
– Крепись, крепись, голубка! Господь терпел и нам велел. За преданность твою да за верность сторицей тебе воздам, когда снова встретимся!
«А если все-таки обман?!» – снова затаившейся гадюкой ужалила страшная мысль. Но гетман решительно прогнал ее.
* * *– Я вижу, пани так и не может забыть своего Хмеля? Раз у нее кусок в горло не лезет. – издевательский пьяный голос Чаплинского показался Елене в эту минуту особенно омерзительным. Она брезгливо отложила вилку, поднялась от стола.
– У меня болит голова. Я пойду к себе, лягу.
– Пусть пани постарается, чтобы голова к ночи прошла, – усмехнулся подстароста чигиринский. – Потому что эту ночь я хочу провести с ней.
Елена, уже направившаяся к двери, резко остановилась, словно ее туфли вросли в пол. Лицо сначала побледнело, потом полыхнуло жарким румянцем.
– Что пан сказал?
– Что слышала пани! – Чаплинский снова отхлебнул вина, разглядывая ее, словно товар в лавке. – Мы супруги, соединенные святым обетом перед Богом и людьми. И я намерен воспользоваться своими правами.
– Может, пан забыл мое предостережение? – прошипела Елена, будто разъяренная кошка.
– Отчего же, помню. Вот только у пани не хватит духу исполнить свою угрозу!
– А почему это пан так думает?!
Вместо ответа Чаплинский расхохотался – визгливо, пронзительно. После чего, шаря глазами по телу женщины, будто раздевая ее, начал подробно описывать, в каких именно формах намерен взыскать супружеский долг, накопившийся за весьма долгое время. Особо подчеркивая, что пани придется заменить Дануську, исчезнувшую при подозрительных обстоятельствах, к которой он давно привык. Ну, нет худа без добра, хоть теперь-то имя «Елена» будет в самый жаркий момент произнесено не напрасно…
Слуги у входа в трапезную краснели, отводя глаза и старательно делая вид, что ничего не слы– шат.
– Пьяное ничтожество! Негодяй!!! – завопила Елена, позабыв от негодования о сдержанности, подобающей благородному сословию. – Посмей только приблизиться к моей опочивальне… В любом случае дверь будет крепко заперта!
– Ха! Позову самых сильных хлопов и велю выломать ее к дьяблу, – безмятежно усмехнулся пан Данило, снова потянувшись к кубку. – Если понадобится, прикажу им держать пани за руки и ноги. А вздумает кусаться – заткнем рот кляпом. Еще лучше – подолом сорочки, все равно ее задирать… – снова раздался пьяный ликующий гогот.
Лицо женщины пошло пятнами от ярости и стыда. Если бы взглядом можно было убить, пан Данило тут же лишился бы жизни.
– Пущу в ход кинжал, он всегда при мне! Зарежу пана, а потом убью себя! Прости, Матка Бозка…
– Наивная и бесполезная ложь. – мертвецки пьяный шляхтич посмотрел в глаза Елены циничным, пронзительным взглядом, какой бывает только у совершенно трезвого человека. И она содрогнулась, почуяв, как мороз пробежал по спине. – Чтобы такая умная и расчетливая мерзавка, как пани… ах, я уже как-то называл ее этими словами, ну да ничего… Истина от повторения не портится… О чем я? Ах, да! Чтобы такая умная и расчетливая мерзавка, как пани, лишила себя жизни, уже представляя, как вскоре станет ясновельможной хлопской гетманшей? Это даже не смешно. Ха! Пани слишком себя любит, чтобы убить.
У Елены чуть не подкосились ноги, темнота замелькала в глазах.
– Жаль, что я понял это совсем недавно… – продолжал бормотать Чаплинский, осушая новый кубок. – Но как говорят хлопы, лучше поздно, чем никогда! У нас будет время наверстать упущенное.
Чувствуя, что еще немного, и она устроит прямо здесь, на глазах у слуг, безобразную истерику, женщина бросилась из трапезной. Добраться бы до кровати, поплакать вволю в подушку, помолиться, чтобы Дануська поскорее нашла Богдана…
– До ночи, женушка! – донесся следом издевательский голос.
* * *Иван Выговский успел привыкнуть к положению человека, приближенного до гетманской особы, более того – советника, с которым гетман обсуждает самые важные и тайные вопросы, доверяет сомнения свои, и поэтому болезненно воспринял известие о появлении возможного соперника. Точнее – соперницы. Поэтому сразу же, покинув Хмельницкого, погрузился в раздумья: что делать, как лучше поступить?
Слава богу, чертова баба пока еще где-то в Литве… Лучше бы она там навсегда и осталась! Но если гетман ее простил и готов принять назад, можно не сомневаться: перевернет всю Литву, а зазнобу свою отыщет. Характер и упорство Хмельницкого генеральному писарю были хорошо ведомы… И что дальше? Она будет для гетмана на первом месте, можно даже не сомневаться. Как говорят московиты, «ночная кукушка всегда дневную перекукует».
Помешать их соединению? Но как? Послать предостережение Чаплинскому, что письмо Елены дошло до Хмельницкого? Рискованно. Очень рискованно и дьявольски трудно! Во-первых, неизвестно, где скрывается беглый подстароста чигиринский со своей женой ли, любовницей ли… Во-вторых, если это каким-то образом и удастся выведать, как доставить туда письмо? Не самому же ехать! А поручить кому-то – оказаться в его власти. Не дай боже проболтается, напившись, или начнет вымогать деньги, грозя рассказать все гетману…
Выговский зябко передернул плечами. Нет, так нельзя! Остается уповать, что либо встреча гетмана и Елены состоится еще очень не скоро, либо… А почему бы и нет, в конце-то концов? Неужели он не сможет стать для Елены близким человеком? Не в смысле плотского греха (свят-свят!), а как друг. Чтобы ей было приятно его общество, чтобы видела в нем не соперника, а умного и интересного собеседника, озабоченного лишь благополучием пана гетмана и верной жены его. Или любовницы? А какое ему дело! Пусть Елена властвует ночью, а он по-прежнему будет гетманским наперсником днем… Да, пожалуй, так лучше всего.
А если не получится? Если Елена все-таки попробует добиться, чтобы гетман охладел к нему или вовсе отослал от себя, взяв другого генерального писаря? Ну, пусть тогда не жалуется. Тогда уже он сделает все возможное, чтобы гетман охладел к ней, отослал от себя, а еще лучше – голову отрубил к бисовой матери. Причина? Да хоть ревность!
Гетман-то все-таки уже немолод, да еще такие переживания, труды и хлопоты… Неизвестно, как это повлияет на его мужскую силу. Даже будь все в порядке, разница в возрасте очень большая! «Тимош мой никак ее не признавал… – как-то в порыве откровенности пожаловался ему Хмельницкий. – И я не виню его, какая же она ему мачеха, если в старшие сестры годилась?» Елена совсем еще молода, сумеет ли пятидесятитрехлетний гетман ее ублажать как следует? Неизвестно. Вот на этом можно сыграть, ох как можно! Ведь любой женщине ласка мужская нужна, а любой мужчина ревнив по натуре… Кто сильнее, кто слабее, но чтобы вовсе без ревности – это надо быть святым. Если Хмельницкий заподозрит, что Елена ему неверна… О, тут такое начнется!
Ах, если бы удалось прочитать все письмо! Но было опасно чересчур задерживаться, казаки и джуры наверняка бы призадумались: а что так долго делал генеральный писарь в гетманской палатке? Успел лишь дойти до того места, где Елена жаловалась, что ее верная Дануся не смогла запомнить подслушанные названия литовских местечек… Так! Надо на всякий случай как следует приглядеться к этой самой Данусе. Она может пригодиться в будущем. А для начала хотя бы узнать о ней больше…
Выговский не стал откладывать дела в долгий ящик. В тот же вечер перемолвился с одной бабой-знахаркой, помогавшей войсковым лекарям. Известно же, хоть война – дело мужское, но и бабам там работа всегда найдется: корпии нащипать, целебные травы собирать и сушить, отвары из них варить да процеживать, стирать тряпицы для перевязки ран… ох, мало ли чего еще! Отозвал ее в сторонку, чтобы лишние уши не слышали, и с озабоченным видом пожаловался: пан гетман, мол, после беседы с той жинкой, что под их присмотр отдали, сам на себя сделался непохож. Лицом потемнел, осунулся, кушает и то с неохотой… Уж не наворожила она ему что-то худое или вовсе навела порчу, борони боже?! Он как лицо, приближенное к пану гетману, не может оставить это без внимания. Потому и хочет узнать об этой жинке, не поднимая лишнего шума… И для пущей убедительности вложил в натруженную руку знахарки горсть талеров.
