Сергей Лапшин - Последний довод побежденных
— Освобождают — это очень хорошо! Что вы будете делать дальше? — Мне нравился ее голос. Красивый, музыкальный, выразительный. Чувственный.
Конечно, это только впечатления. Ну а на что предлагаете мне опираться, если я ее ни разу не видел. Мы даже спорили с Боном насчет ее внешности. Сходились в том, что красива, но каждый формировал свой собственный образ. Лично я склонялся к тому, что она высокая, стройная блондинка, спортивного телосложения, с красивым, породистым лицом, высокими скулами, ровным носом, голубыми или серыми глазами, очень выразительными, с четким рисунком крупных губ, с волосами средней длины. Бон рассчитывал на девушку среднего роста, хорошо сложенную, не лишенную «приятных» форм, с более мягкими чертами лица, округлым подбородком, пухлыми губками. Ну, в общем, вы поняли.
— Мы постараемся освободиться от преследователей, — туманно пообещал я, и задал главный вопрос, который меня интересовал больше всего. — Когда тебя освобождают? Где я смогу тебя увидеть?
— Мне сказали, что переговоры будут через два дня. Увидеть ты меня можешь на соревнованиях. Ближайшие, если я успею, проходят в Вартегау, Позень,[64] 22 июня. Затем еще этапы, я, скорее всего, буду участвовать. Болей за меня!
Я невольно покосился на Бона, который, нахмурившись, старался перевести довольно сложный для него текст. Мой товарищ ответил недоуменным взглядом. К сожалению, я мало что мог пояснить. Ответ девушки совершенно сбил меня с толку, тем не менее, я предпринял еще одну попытку, рассчитывая на недопонимание и свое не слишком мастерское владение языком:
— Понятно. Я хочу увидеть тебя до соревнований.
Ответ Ульрики через пару мгновений услышал и Бон. Я от этого ответа мучительно покраснел, а Бон, скептически улыбнувшись, покачал головой. В ответ на мое вымученное признание Ульрика ограничилась коротким:
— Зачем?
Нас с Боном действительно выпустили, едва мы дали согласие на роль мальчишей-плохишей. Забрали наши шмотки и выдали советское обмундирование с нашивками на правом предплечье в виде орла, с круговой надписью «Казачьи войска». Кроме этого шеврона, более ничего, указывающего на принадлежность славным традициям Степана Разина и Емельяна Пугачева, мы не имели. В папахах, чем-то неуловимо похожих на «кубанки», ходило лишь начальство — есаулы и, разумеется, сам полковник.
Вопреки моим ожиданиям, в казачьих войсках было так себе. Никакой муштры, построений и тому подобной дребедени. Нас с Боном подселили в хату, где поставили на полное довольствие к хозяйке — женщине средних лет с тремя ребятишками. Мы быстро выяснили, что муж ее пал смертью храбрых в каком-то набеге, и посему мы, судя по ее словам, за харч должны были помогать по хозяйству. Хорошо хоть, только по хозяйству, а не по всей мужской части.
Посмотрев на это все дело, Бон взял инициативу на себя. Сгонял в штаб, и очень запросто выбил разрешение на тренировки для него и меня. Не знаю почему, но в добровольном порядке воинскими учениями, судя по всему, не занимался никто.
В общем, в первый же день мы с Боном оказались на стрельбище. Вопреки моему настойчивому желанию «пошмалять», занимались мы совсем не этим. Бон учил меня ходить, а вернее, точным определением было его слово «передвигаться». Мне полагалось, как Отче наш, запомнить порядок передвижения, и его принципы. Я — строго сзади и слева от него, контролирую направление слева. Бон, соответственно, впереди и справа, и за ним контроль правой стороны. Насколько это было нужно, я не понимал, но в военных вопросах не доверять моему товарищу резона не было. Так что от занятий я не отлынивал. Мы оба прекрасно понимали, что в нашем случае жизнь связана с войной, и чем лучше я, как придаток к Бону, буду знать эти аспекты, тем лучше будет нам обоим. Мало того, от моих знаний, возможно, будет зависеть наша жизнь.
Короче, на стрельбище мы пропадали каждый день. Хороший жрач, питательный и вкусный, позволил мне уже окончательно оклематься от болезней, так что я с полной уверенностью мог ответить, что мое сотрясение в прошлом. Питание и таблетки от Ульрики сыграли свою, чрезвычайно важную роль.
Впрочем, именно о девушке я старался не думать. Ну, допустим, подойду я к ней сейчас, так ведь ее хорошее ко мне отношение базировалось на том, что я пленник. Такой же, как и она. Сейчас я, пусть и временно, но совершенно в другой ипостаси. Да и вообще, не выдавал ли я желаемое за действительное? Ну, положим, симпатия была, тут отрицать нечего, в смысле, с ее стороны. Но вот чем она была продиктована? Действительно, я ей нравился, как мужчина или просто как партнер по заключению? Ну и Бон опять же вносил свою лепту, изредка так ненавязчиво намекая на абсурдность увлечения человеком, которого я никогда в жизни не видел. Я, естественно, воспринимал эти аргументы. И даже сам придумывал новые. Но все равно в душе жила некая иррациональная надежда на ответные чувства ко мне со стороны Ульрики.
Все эти нравственные страдания я с успехом глушил на стрельбище. Каждый день мы с Боном старались, мягко говоря, дать мне всестороннюю военную подготовку. Различные методики передвижения, стрельба с разных положений, перебежки, теоретические основы засады. Интересно было, не спорю, но Бон рассказывал много, открывал для меня совершенно различные аспекты, и я с полной уверенностью не мог сказать, что запомнил хотя бы половину. А уж применить на практике мог бы и того меньше. В конце концов, Бона учили не меньше года. А он меня — несколько дней. Сомнительно, что за это время я мог бы стать крутым рейнджером.
Тем не менее нехватка времени и мои сомнения Бона не смущали. По большому счету меня тоже.
Бон
Нельсон схватывал. Я не мог воспитать из него спецназ, это было ясно как божий день. Однако даже тот объем знаний, что он получил от меня, многим, прошедшим армейку, и не снился.
У Нельсона, как оказалось, было одно неоспоримое хорошее качество. Когда действительно следовало это делать, мой товарищ засовывал свой язык поглубже и слушался меня беспрекословно. Видимо, сознавал важность момента.
Честно говоря, я даже немного злоупотребил его доверием. В форме приказа отправил его на огород помочь нашей хозяйке. И что бы вы думали — послушался! Ни слова не сказал против, а как миленький отправился на задний двор. Эксперимент этот окончательно убедил меня в том, что Нельсон не балласт, неведомо зачем и почему прикрепленный ко мне, а полноценный, настоящий напарник.
— Боец?
Я, отзываясь, поднял взгляд на зовущего меня. Встал со скамейки, на которой расположился для послеобеденного отдыха, и привычно одернул гимнастерку. Будто возвращаясь в старые времена службы в рядах вооруженных сил РФ.
Военный с красивыми синими погонами, в синих же штанах-галифе и общевойсковой гимнастерке с круглой нашивкой казачьих войск на плече, облокотившись на палисадник, разглядывал меня. Щурился, ухмылялся в густые, видно, тоже по форме, усы, и не торопился с продолжением разговора. Я, со своей стороны, встал, держась «вольно», и терпеливо ожидал приказаний, не заговаривая первым.
— Пойдем за мной, казак. Только, чур, не отставать, — налюбовавшись на меня, новоявленный командир кивком головы позвал меня за собой.
Может быть, помните такие школьные футбольные площадки? Вытоптанная середина и буйный цвет травы по краям. К этому еще прилагались обычно ворота, зачастую погнутые, сваренные из труб. Так вот, именно такая картина мне и открылась, как только мы вышли к окраине хутора. Разве что ворот не было, да и сама площадка больше напоминала круг, а не овал. С двух сторон этого круга были построены полноценные трибуны в три уровня. Для каких целей служило сие, я понял буквально через секунду, хорошенько всмотревшись в то, что происходило на самой площадке.
Казак, остановившись у сбитого из досок тамбура перед входом на площадку, повелительно махнул мне рукой:
— Стой здесь пока, доложусь! — И покинул меня, направившись к трибунам.
Я, сделав пару шагов, встал вплотную к ограде. Небольшой, прямоугольной, замкнутой. С двумя воротами — впускающими в этот предбанник с моей стороны, и другими, ведущими непосредственно на площадку. Казак, стоящий у внешних ворот, посмотрел на меня, и в его взгляде я увидел колебание. С одной стороны, меня привел старший чин, с другой, судя по всему, он охранял ворота. Мог ли я приближаться к ним? Охранник нерешительно поднял винтовку, не направляя на меня дуло, а лишь показывая — мол, вооружен. И произнес:
— Ты это… не подходи.
Я кивнул в ответ, демонстрируя понимание. Вместе с тем, дернув подбородком в сторону людей в загоне, поинтересовался:
— Кто такие?
Казак задумался на несколько секунд. Судя по тому, как переминался он с ноги на ногу и кидал заинтересованные взгляды на площадку, происходящее там интересовало его гораздо больше, чем я и десяток человек, содержащихся в тамбуре. Впрочем, и те, все до единого, приникли в противоположной от меня стороне ограды, жадно всматриваясь в представление на вытоптанном круге.
