Андрей Валентинов - Генерал-марш
– Народ! – Унгерн, не удержавшись, фыркнул. – Лишний час строевой перед сном – и никаких вопросов не будет, да-с…
При этих словах филин открыл второй глаз и, как почудилось товарищу Кречетову, утвердительно кивнул.
– …Но если хотите подробностей, то извольте. Летом в Такла-Макан идти не имеет смысла – сгорите через полдня. Поэтому еще в Новониколаевске на допросе я предложил вашему командованию осенний поход – до первых снегопадов. Представьте, таковые тоже случаются, причем холода бывают похлеще сибирских. Но с ноября по январь проскочить можно…
Филин вновь кивнул, вполне с этим соглашаясь, после чего прикрыл глаза и вновь предался дреме.
– Спросите, отчего так не поступают? Ответ прост, господин Кречетов, – вода. Источники имеются, но расстояние между ними слишком велико. Единственный путь – река Хотан. Если идти вдоль ее берегов, можно пересечь пустыню с наименьшими жертвами. Но и здесь не все просто, река часто меняет русло, и я почти уверен, что за долиной нас встретят песчаные барханы. Проводник не поможет, весной Хотан мог течь совсем не там, где сейчас…
Барон умолк, но Иван Кузьмич не спешил с вопросами. Судьба – судьбой, однако бывший владыка Монголии явно что-то знает.
– Вы наверняка думаете, почему я взялся вас сопровождать, несмотря на такие сомнительные шансы? – Унгерн повернулся в седле, дернул усом. – Нет, не из желания утащить всех скопом в подземное царство Ямы Близнеца. Нас встретят и укажут дорогу. Только не спрашивайте, кто и почему, все равно не поверите. Вам достаточно знать, что за всеми, чей путь лежит в Агартху…
– В Пачанг, – наставительно уточнил товарищ Кречетов. Барон, поглядев на него без всякой симпатии, закрутил левый ус к самому уху.
– Вам бы поменьше общаться с масонами, господин красный генерал! Пусть будет Пачанг, согласен. За всеми, кто туда идет, присматривают…
Иван Кузьмич хоть и не поверил, но все же не удержался – поглядел вверх, на пустынный край каменистого обрыва, почувствовав себя не самым лучшим образом.
– Вы не пулеметов бойтесь, – понял его Унгерн. – В Монголии у меня пулеметов хватало, но ваш покорный слуга оказался слишком нетерпелив. Я всем обязан Агартхе и ее Блюстителям, но меня искусили, как какую-то гимназистку. Из Шамбалы прислали гонца… Антоний Фердинанд Оссендовский – не слыхали о таком? Хитрый тип и скользкий, но говорил он от имени самого Держателя Колеса, ригдена Царства Спокойствия. Я поверил, повел войска на север…
– И встретили Костю Рокоссовского, – не утерпел Кречетов.
Барон взглянул странно.
– Слепые!.. Тот, кого вы так легкомысленно помянули, – поистине Махакала нашего века. В будущей войне ему предстоит вести в битву миллионы воинов и сокрушить царство Перевернутой Свастики. Я горжусь, что вышел с ним на битву. Когда вы нас познакомили, я увидел за его спиной пылающее небо и сонм ликующих демонов… Впрочем, для вас, как и для товарища из Вавилонского «цека», все это – пустые слова, да-с. Даже ваш племянник что-то почуял, недаром запел «Улеймжин чанар»!
Иван Кузьмич глубоко вздохнул. Выдохнул… Не помогло.
– Песня-то здесь каким боком? Там вообще про любовь и дамочку у зеркала. Этот Данзан Рабджа, между прочим, театр основал…
Барон захохотал. Испуганный филин подпрыгнул, попытавшись взмахнуть непослушными крыльями.
– Прогрессивный общественный деятель! – стонал Унгерн, вытирая слезы сжатым кулаком. – Боролся с реакционным ламаистским духовенством!.. Я чуть не умер, честное слово! Госпожа Чайка, как вы ее изволите именовать, горазда шутить, да-с. Впрочем, с такими, как вы, иначе нельзя.
Барон остановил коня, погладил по голове взволнованного филина.
Оскалился.
– Данзанравжаа Дулдуитийн, Пятый Догшин ноен хутагт, основатель трех монастырей Галба, хранитель северных ворот Царства Спокойствия – величайший святой монгольской земли. Его слова ценнее и дороже любого оберега. Песня про, извините, дамочку у зеркала, заменяет тысячу молитв. Именно ее пристало петь тем, кто стоит на пороге Агартхи!..
3
Станичного священника Иван Кузьмич искренне считал жуликом и пособником мирового империализма. Батюшка в поте лица агитировал за Колчака, вследствие чего был крепко бит. От стенки долгогривого спасло заступничество несознательной части станичного населения, главным образом пожилого возраста. Кречетов попа не расстрелял и даже разрешил проводить церковные службы, но запретил показываться на глаза. Каждый раз, когда командующий Обороной навещал родной дом, долгогривый, подоткнув рясу, вприпрыжку убегал в тайгу – спасать грешную плоть.
Прочих служителей христианского культа Кречетов тоже недолюбливал, особенно за присказку «Иисус терпел и нам велел» и пожелание подставить правую щеку вслед за левой. Всепрощенчеством партизанский командир не страдал.
Духовенство же местное, буддийское, вызывало у него совсем иные чувства. Среди лам и прочих граждан в желтых одеждах хватало жуликов и пособников, однако по глубокому убеждению Ивана Кузьмича бритые в отличие от долгогривых, что-то знали, а главное, многое умели. С первых же дней партизаны получили строгий приказ: «желтых» обходить стороной. Как выяснилось, не зря. Когда в Беловодск ворвались «заячьи шапки», разгромившие воинство есаула Бологова, начался массовый отстрел «бывших». С эксплуататорами из числа русских бойцы Щетинкина разобрались быстро, после чего, окрыленные жаждой мести, приступили к чистке местного духовно-феодального элемента. Возражения Кречетова никто слушать не стал, и целая толпа «шапок», сметя караулы, двинулась штурмовать дацан Хим-Белдыр, где Пандито-Хамбо-Лама, как и обычно, предавался мирной молитве. Что случилось дальше, сам Иван Кузьмич не видел, поскольку предусмотрительно отступил со своим отрядом к городской окраине. И не зря! Очумевшие от ужаса «шапки» в сто голосов рассказывали кто о гигантской морской волне, взметнувшейся к небесам прямо от стен дацана, кто об огненном вихре, а кто и о трехглавом змее. Щетинкин бегал по городу с «маузером», собирая беглецов и обещая лично разобраться с Хамбо-Ламой, но к вечеру, опомнившись, прикусил язык.
Про того же Хамбо-Ламу рассказывали, что его святейшество встречает гостей, паря в воздухе на высоте в полтора аршина. Личное общение убедило в обратном, но Иван Кузьмич все равно поглядывал на хитрого старика с немалой опаской. Чай, которым тот угощал гостя, появился вместе с резным деревянным столиком сам собой, словно соткался из воздуха, речь же его святейшества, излагавшего свои мысли даже не на родном сайхотском, а на тибетском наречии хакка, оказалась понятна без всякого толмача.
К немалому удивлению товарища Кречетова, и Хамба-Лама, и правительство Сайхота сразу же согласились отправить посольство в мало кому известный Пачанг. Для чего? Помощи ждать из глубины песков Такла-Макана слишком долго, а за международным признанием следовало ехать прежде всего в Лхасу к Далай-ламе, чье слово ценилось всеми, кто признавал Желтую веру. Но ведь и Столица атеистического СССР тоже озаботилась посылкой своего представителя в далекий город! В общем, партизанскому командиру было о чем задуматься.
Допустим, неведомая Агартха действительно существует. Но что это такое – Агартха?
…А теперь лечу я с вами – эх, орёлики! —
Коротаю с вами время, горемычные…
– …Дядь, а дядь! – не отставал вредный Кибалкин. – Дя-я-ядь!..
– Чего тебе? – без особой охоты откликнулся Иван-старший, мерно покачиваясь в седле.
– Дядь, расскажи чего-нибудь. Скучно!..
Кречетов лишь фыркнул. Скучно ему, паршивцу!
– Тебе что, румынский оркестр позвать? Со скрипками?
– А почему – румынский?
Ехали рядом. Убедившись, что в колонне порядок, Иван Кузьмич пристроился поближе к «серебряным». Там и нашел его неугомонный родственник.
– Потому что у нас на Юго-Западном фронте… Ты чего, Ванька, дурака валяешь? Я тебе про это сто раз говорил!
Кибалка дернул носом.
– Говорил… А ты в сто первый скажи, не поленись. Не нравится мне, когда ты так молчишь. Будто я тебя не знаю! А не хочешь про оркестр, так прямо скажи, чего случилось.
Иван Кузьмич хотел огрызнуться, но смолчал, в сторону глядеть принялся. Что сказать, если и самому ничего не ясно? А если неясно, как же он людей дальше поведет?
– Тебе Чайка про Пачанг рассказывала?
Племянник потер лоб, шапку зачем-то поправил.
– Ты бы у нее сам спросил. Прямо не рассказывала, но как-то вспомнила, что в Хим-Белдыре, дацане ихнем, каменная доска есть, где записаны все посольства в Пачанг. Теперь, значит, и мы там будем – имена, в смысле. Еще сказала, что нам всем очень повезло, но за везение иногда дорого платить приходится.
– Угу, – без всякой радости отозвался Иван Кузьмич. – Оно и видно… Еду вот и думаю, зачем я тебя, негодника, с собой-то взял?
