Андрей Валентинов - Генерал-марш
Иван Кузьмич, окинув взором притихший лагерь, сумрачных хмурых людей, и сам нахмурился. Нет, так не годится! Взбодрить бы народ…
Что там у нас по воспитательной части?
– Красноармеец Кибалкин!..
Племянник вынырнул словно из-под земли. Фуражка съехала на ухо, в руке – белая пиала с синей каймой. Чаевничал, значит.
Товарищ Кречетов, взглянув выразительно, подождал, пока родич приведет себя в уставной вид, покосился на безмолвного мрачного Мехлиса.
– Песни, говорят, разучиваешь? Дело доброе. А ну-ка, спой, покажи умение!
Кибалка, ничуть не удивившись, расставил пошире ноги, воздух вдохнул:
– Монгольская революционная!.. «Улеймжин чанар».
Улеймжин чанар тоголдор
Онго ни тунамал толи шиг
Узесгелент тсарауг чин…
– Стой, стой! – перебил Иван-старший, подобного не ожидавший – Орешь ты, конечно, громко. Только где здесь революция?
Узвел лагшин тогс мани
Унехеер сетгелииг булаанам зее… —
мелодично пропел звонкий девичий голос. Товарищ Кречетов обернулся. Чайка, она же недостойная Чайганмаа Баатургы, скромно поклонилась.
– Позволено ли мне будет ответить великому воину? Эту песню знает каждый монгол. Ее написал прогрессивный общественный деятель Данзан Рабджа, известный педагог и ученый, создатель первой монгольской школы, монгольского театра и народного музея…
Мехлис, внимательно прислушивавшийся к разговору, удовлетворенно кивнул. Барон же, взглянув изумленно, схватился за рыжий ус, словно желая его оторвать.
– Данзан Рабджа всю жизнь боролся с реакционным ламаистским духовенством и китайскими поработителями. Их наймиты отравили великого человека. Но песня осталась.
Девушка подошла к пунцовому от всеобщего внимания Кибалке, встала рядом, улыбнулась белозубо.
Учирмагтс сенгнесен
Уран гол шиг биы чин…
Иван-младший не растерялся, подхватил:
…Угаас хамт бутсен
Улаан зандангиин унер шиг
Улмаар сетгелииг ходолгоно зее…
Аплодисментов не было, но шумели одобрительно, даже товарищ Мехлис изволил кивнуть со значением. Кибалку тут же утащили в круг, дабы исполнил на «бис», Иван Кузьмич же, воспользовавшись суетой, отвел в сторону товарища Баатургы. Оглянулся для верности, дабы чужих ушей не торчало.
– Песня-то о чем? Насчет революции это вы к Льву Захарычу, а мне бы перевод хоть какой. А то мало ли что бойцы распевают?
Чайка взглянула удивленно.
– Перевод не так и важен. Недостойная рискнет напомнить великому воину о разнице восточной и западной культур. У нас не нужно препарировать цветок, чтобы оценить его красоту…
– У нас тоже, – не слишком вежливо перебил товарищ Кречетов. – Только знаете, Чайка, странно получается. Раньше вы монгольских песен не пели.
Знакомый поклон, улыбка в уголках губ.
– Раньше – долгий срок. Недостойная познакомилась с великим воином только этим летом и может лишь пожалеть, что он не сопровождал глупую девчонку в ее долгих странствиях по чужим краям. Но и мне пристало пожалеть о тех днях, когда горстка храбрецов защищала от врага мой Сайхот, а я, жалкая поросль великого рода Даа-нойонов, спорила в Париже с дадаистами и пела шансонетки Мориса Шевалье. Мои предки неспокойны в их новых перерождениях… Данзан Рабджа написал эту песню не только для соплеменников, а для всех, у кого еще бьется сердце. Мой перевод плох и слаб, как и я сама…
Девушка отступила на шаг, посмотрела прямо в глаза:
Совершенство твое во всем
На тебя из зеркал глядит,
Вижу я улыбку твою,
Я тобою навек пленен.
Птичьим пеньем твоя краса
Мне дарует покой по утрам…
Иван Кузьмич почесал затылок.
– Про революцию, значит? Ох надрал бы я кое-кому уши, чтобы парней с толку не сбивала, да политическая ситуация уж больно неподходящая!
Чайка вновь усмехнулась, однако ответила серьезно:
– Кому интересен глупый волчонок? Красноармеец Кибалкин мечтает пострелять из пулемета «Льюис», об ином у него мыслей нет. Однако великий воин неверно понял песню…
– Я же просил, чтобы по отчеству! – вздохнул товарищ Кречетов, но девушка покачала головой.
– …Иван Кузьмич пьет чай у вечернего огня, воитель ведет отряд… «Улеймжин чанар» – песня не только о любимом человеке, но и о родной земле, обо всем, что дорого и что ты готов защищать. Революция – это не бунт обезумевших от ненависти голодранцев. Таким песня и вправду не нужна.
Ответить было нечего, и красный командир предпочел вернуться к костру. Время поджимало, поэтому вопрос о тонкостях поэтического перевода можно было смело отложить на потом.
Мерзлая долина вела к холму с монастырем, а за ним начиналось царство Смерти – пустыня Такла-Макан.
* * *За это время товарищ Кречетов немало наслушался об ужасах «Покинутого места». Через Такла-Макан пути нет – так считали все, кто сумел живыми вырваться из безводного ада. Особенно Ивана Кузьмича впечатлили двигающиеся песчаные горы-барханы вышиной в триста саженей. В той части Такла-Макана, к которой приближался отряд, их было особенно много. Неудивительно, что Пачанг, оказавшийся посреди песков, считался городом-призраком, очередной жертвой безжалостной пустыни. Именно об этом писали путешественники минувших веков.
Пандито-Хамбо-Лама, с которым Ивану Кузьмичу довелось беседовать на эту тему, с путешественниками не спорил, заметив, что всем даны глаза, но не каждому позволено увидеть. Затем прибавил, что Пачанг существует уже много веков, но не всегда открыт людям. На уточняющий вопрос старик хитро улыбнулся, предложив своему гостю непротиворечивую версию. Лет двадцать назад пески высшею волею были отогнаны, и благочестивые почитатели учения калачакры восстановили город во всей его красе. Ныне Пачанг, по мнению европейцев исчезнувший, процветает посреди царства Смерти, и туда вновь устремляются сотни паломников. Доходят, правда, отнюдь не все.
Ничуть не успокоенный, товарищ Кречетов продолжил расспросы. Петр Ефимович Щетинкин, имевший неплохую агентуру в Западном Китае, про Такла-Макан говорить отказывался, считая, что людям там делать нечего. На осторожный намек по поводу города в пустыне он лишь скривился, заметив, что слухов ходит немало, однако их нельзя воспринимать всерьез. Один кашгарский торговец рассказывал на базаре в Урге, что его знакомый, добравшись до Пачанга, увидел там эллинг для дирижаблей и многометровую антенну дальней радиосвязи. Эта байка, по мнению командира «заячьих шапок», родилась под впечатлением полета британских аэростатов, которые и в самом деле использовались для разведки окрестностей Тибета. Возможно, один из них занесло в Такла-Макан, но в этом случае его экипажу Петр Ефимович был готов лишь посочувствовать.
И, наконец, Костя Рокоссовский, человек веселый и в нечисть напрочь не верящий, пересказал страшную легенду, слышанную им в той же Урге. Будто бы в Такал-Макане некогда жили злодеи, которые грабили торговцев и убивали проходивших мимо монахов. Такое безобразие, само собой, навлекло великий гнев Небесного владыки, отчего негодяям и конец пришел. Семь дней и семь ночей дули черные ветры, злодейский город исчез, остались только неисчислимые богатства. Золото и драгоценные камни лежат под пустынным небом много веков, но никто не может унести даже малую их часть. Если случайный путник возьмет хоть монетку, хоть малый камешек, сразу же поднимется черный вихрь, человек потеряет дорогу и погибнет среди песков. Но даже когда очень повезет и счастливец вернется с добычей домой, мертвецы все равно его найдут и утащат обратно в пустыню.
Иван Кузьмич, виду не подав, посмеялся над страшилкой, но задумался крепко. Его бывшее высокородие статский советник Вильгельм Карлович Рингель из присущей ему классовой вредности предоставил обширную справку, где среди прочего был приведен список сгинувших в Такла-Макане экспедиций. За последний век таковых удалось насчитать двадцать семь.
* * *– Надо верить в судьбу, – флегматично заметил барон. При этих словах филин Гришка, сидевший на его левом плече, приоткрыл огромный желтый глаз. Иван Кузьмич, едва удержавшись, чтобы не показать вредной птице язык, прикинул, что опасения товарища Мехлиса не столь уж беспочвенны. От филина, как и от самого врага трудового народа, можно ожидать чего угодно.
– Я обещал доставить вас в Пачанг, – продолжал Унгерн. – Мне поверили. Так чего вы еще хотите?
Барон, как и обычно, устроился в авангарде. Товарищ Кречетов обревизовал растянувшуюся по ущелью колонну, дал выволочку обозникам за слишком неспешный ход, а затем проехал вперед, дабы без помех перемолвиться парой слов с белогвардейским вражиной.
– Чего хочу? – переспросил Иван Кузьмич. – Хочу, чтобы, значит, поподробнее. Сами понимаете, гражданин барон, чем ближе к Такла-Макану, тем больше у народа вопросов.
