Евгений Шалашов - Лихое время. «Жизнь за Царя»
– Так ведь свеи пришли, – озадаченно повторил помор.
– Молодец, углядел. А чего орать-то в храме? Молебен идет, чего людей гоношить? Тишком бы подошел… Ну, сказывай толком – сколько кораблей?
– Мы с ночи за сельдью ходили. А тут – корабли свейские, штук семь, а с ними лодки мелкие, много. Автомоныч крикнул, чтобы я на Соловки шел.
– А сам-то он где? – забеспокоился Авраамий.
– Свеи, как нас увидели, паруса подняли, наперерез рванули. Он из самопала пальнул, чтоб ворогов отвлечь… Может, в плен попал, а может… – горестно вздохнул рыбак и, заглянув в глаза келаря, пытливо спросил: – Че дальше-то делать, отец воевода?
– А что договаривались делать, то и делайте, – пожал плечами Палицын. – Ты же вместе с Автомоновым был, когда разговор вели… Вот и ступай, с Богом!
Успев по дороге отдать с десяток приказов, Палицын вышел на площадку звонницы, где околачивалось несколько стрельцов, всматривающихся вдаль. Увидев инока, бездельники торопливо убежали – после Суда Божьего стрельцы крепко зауважали старого монаха. Одно дело знать, что старец Лавру отстоял, о которой все слышали, но не видели, и совсем другое узреть, как старец «приголубил» посохом грозного воеводу!
Скоро на площадку поднялись Мансуров и Беседнов. Сообщив, что все распоряжения выполнены, встали рядом. Чуть помешкав (службу-то надо заканчивать!), прибыл отец настоятель.
– Явились, – глухо сказал отец Иринарх, считая паруса. – Пять штук…
– Больше должно быть, – сообщил Палицын. – Рыбак сказал, семь видели, да еще и лодки…
В обитель, со всех семи ворот, тонкой струйкой вливались крестьяне, бросавшие жилье. Коров и овец угоняли в лес. Бабы плакали, мужики зверели, не стесняясь материться в стенах. Когда поток иссяк, из ворот вышли «осадные люди» (особый отряд из монастырских слуг) и принялись ставить срубы.
– С севом-то не успели, – вздохнул игумен. – Коли неделю-другую промедлим, без зерна останемся.
– Совсем? – удивился Авраамий, памятуя о монастырских запасах.
– Ну, совсем – не совсем, прокормимся, да и семена останутся. Хотя не велик урожай-то на островах. Рожь, да репа…
Елизарий Денисович кашлянул, привлекая внимание старцев:
– Отцы воеводы, свеи шлюпку спустили, под белым флагом…
– Никак, посольство? – встрепенулся Палицын, не успев удивиться диковинному обращению.
– Ну, как же без него? – усмехнулся настоятель. – Думают – вдруг-де новый игумен под руку к королю пойдет. Ну, как дети… – Покачав головой, настоятель кивнул: – Ну, брат воевода, пошли, свеев послушаем.
– Э, нет, отец настоятель! Не отпущу я вас, вдвоем-то! – возмутился стрелецкий голова Беседнов. – Мало ли, что свеи удумают – вас захватят да потребуют ворота открыть. А мы-то че делать будем? Как хотите, но два десятка стрельцов дам. И Ондрюшку Леонтьева пошлю. Он хоть и болтун, но парень надежный.
Выйдя на волю, старцы дождались, пока из ворот не выберутся ратные.
– Тут будем ждать или на берег пройдем? – поинтересовался Авраамий.
– Не гости они званые, чтобы навстречу идти, – отозвался игумен. – Им нужно – пускай сами и идут! А чего там горит-то? – приложив ладонь к глазам, всмотрелся настоятель.
– Починки горят, – сообщил Авраамий. – Я мужикам велел – как уходить будут, дома и дворы пожечь. Ну, на всякий случай, стрельцов отправил, чтобы присмотрели.
– А почто дворы-то палить? – хмуро поинтересовался игумен.
– Чтобы свеям не досталось, – пояснил келарь. – Зерно да скот вывезли, а что не смогли – велено в ямы попрятать. Оставят хоромы, свеи все тайники отыщут. А под пеплом да под бревнами горелыми – не сыскать. Да и сами бревна при осаде на что-нить годны. Срубы разберут, напротив обители сложат, вместо Гуляй-города. А так – шиш с маслом!
– Эх, брат Авраамий, слушаю я тебя – боязно, – задумчиво проговорил настоятель. – И прав ты вроде, а все равно – мороз по коже…
– Так и у меня, отче, мороз, – признался Палицын. – Еще хорошо, что народу там немного, уйти успели…
– А коли бы не ушли? – посмотрел игумен в глаза Авраамия.
– Пожег бы, – ответил келарь, не отводя взгляда. – Иной раз, чтобы большому войску спастись, нужно малым пожертвовать. Война.
– Война… – глухо выдохнул настоятель, но более ничего не сказал.
У причала, уткнувшись в бревна, стояли две шлюпки. Над одной развевался белый флаг, а над другой реял королевский штандарт – синий, с желтым крестом, украшенный черным двуглавым орлом.
– Быстро они орла нашего себе прицепили… – покачал головой настоятель.
– Ниче, отцепим, – пообещал пятидесятник Леонтьев – молодой, но уже с легкой сединой на висках.
Рослый швед, украшенный золотым нагрудником с королевскими львами и офицерским шарфом, начальственно рыкнул, и к обители двинулись парламентеры. Впереди шел матрос с белым флагом. За ним – барабанщик, следом – усатый верзила с королевским штандартом. Замыкали шествие пять солдат, в стальных панцирях и касках, с мушкетами на плечах. Последним горделиво выступал человек русского обличья – в долгополом кафтане и с бородой. Толмач (а кто это еще мог быть?) пытался попасть в такт, но получалось у него нелепо.
– Красиво идут, черти! – завистливо сказал Леонтьев и спохватился: – Прости, отец игумен, случайно вырвалось.
Отец Иринарх, неодобрительно посмотрев на сквернослова, промолчал, а пятидесятник облегченно выдохнул – коли игумен сразу не взгрел, больше к этому возвращаться не будет.
– Ондрюшка, ты на мушкеты глянь. Нравятся? – поинтересовался Авраамий.
– Ндравятся, – вздохнул стрелец. – Их, поди, на посошки ставить не надо.
– Во-во, – кивнул брат-воевода. – Видывал я такие. С руки можно бить, а доспех прошибет насквозь. И стреляют не на пятьдесят шагов, как наши пищали, а на все сто. Надо стрельцов упредить, чтобы знали.
– Упрежу, – пообещал Леонтьев и мечтательно добавил: – Раздобыть бы штук пяток да рассмотреть хорошенько. Может, у нас такие делать научатся. Как, отец настоятель, сумеют кузнецы мушкеты делать?
– Эх ты, балабол, – беззлобно осадил его Авраамий. – Ты их заполучи вначале.
– Отец воевода, ты только прикажи! – оживился стрелец, переглядываясь со своими людьми.
– Нельзя. Под белым флагом идут, – вздохнул Палицын. – Да и не сделают наши кузнецы таких ружей. Тут сталь нужна добрая, а не железо.
– А на панцирях что за сумочки висят? – допытывался стрелец.
– Сумки патронные. Порох, чтобы каждый раз не отмерять, в бумажку заворачивают. Удобно!
– Надо бы перенять, – задумчиво сказал Леонтьев, потрогав собственную пороховницу из бычьего рога и сумочку с пулями. – Отец настоятель, бумагу дашь?
– Дам, – пообещал настоятель.
– Ага, – кивнул стрелец и стал размышлять вслух: – А ведь пулю-то тоже можно в бумажку завернуть. Будет фунтик – порох и пуля. Раз – и в ствол! Как думаешь, отец воевода?
Авраамий покачал головой:
– Если бумага плотная, то ее не сразу прожжешь. Немцы перед выстрелом бумажку скусывают, а порох в ствол засыпают.
– Жалко, – огорчился Леонтьев. – Надо бы такое придумать, чтобы пуля и порох вместе были…
– Разболтались, сороки. Вот вернемся в обитель – спорьте, сколько влезет, а пока помолчите! – повысил голос отец игумен, от чего и пятидесятник, и келарь притихли, как расшалившиеся детишки под окриком учителя.
Когда расстояние сократилось до пяти шагов, барабан смолк и вперед вышел старший офицер. Презрительно посмотрев на московитов, расправил усы и, вытащив из-под кирасы свиток, принялся монотонно читать – словно лаять! Закончив, торжественно свернул грамоту и уставился на монахов. Те лишь пожимали плечами. Кое-что было понятно – «Соловки», «рекс», «деус», а остальное…
– Прежний-то король по-нашему писал. Никак, у нынешнего толмачей путевых нет. Бедняга, – пожалел отец Иринарх короля Швеции.
– Его Феличестфо Густаф Атольф Фтарой, счытает, што еко поттанные далжны знать язык конунгарден Швереден, – неожиданно заявил офицер.
– Ишь, по-нашему бает, – обрадовался игумен. – К нам и голландцы приходят, и датчане, и англичане с франками. Где уж тут все языки-то постичь? Раз уж вы к нам явились – по-нашему говорите.
Офицер напыжился еще больше и щелкнул пальцами. Тотчас из задних рядов прибежал мужик в русском кафтане. Закатив глаза, толмач начал витийствовать:
– Его Величество, король Шведский, герцог Гольдштейнский, царь и государь великий Новгородский и Всея Руси, князь Ингерманландский, повелевает архимандриту Соловецкому сдать ключи от ворот, пороховые погреба и пушки губернатору Соловецкого лена Энкварту и беспрепятственно пропустить в монастырь шведских солдат. Оные воины разместятся в кордегардии, дабы оказать помощь инокам и местному населению. Стрельцам, размещенным в обители, следует принести присягу на верность Его Величеству и продолжать службу.
– Ну, что ни слово – ругательство! Нет бы сказать попросту – казарма, а то – кордегардия… – вздохнул настоятель. – Ингер… Инмерманландия… Так бы и говорил – Ижора… Лен соловецкий… Он где лен-то у нас видел? Не сеем мы льна…
