Герман Романов - Спасти Каппеля!
Сказать яснее нельзя, а жену умом родители не обделили. Нина взяла Ванятку и, сославшись на неотложные дела, вышла из салона в любезно приоткрытую Шмайсером дверь. Ермаков только мысленно ухмылялся — за время разговора фамилия Арчегов не прозвучала ни одного раза.
А сейчас их ждала именно беседа, ибо за накрытым столом разговоры не ведут. Нина заблаговременно постаралась, чувствовалась ее рука. Легкая закуска, тарелки, салфетки — женщина хорошо уловила ту грань, когда застолье должно стать деловым. Из горячительного имелся только хороший французский коньяк, переданный ему в свое время капитаном первого ранга Фоминым, заполучившим такое богатство от американского полковника Морроу. Из тех же запасов был шоколад, сигары, лимоны, кофе и чай. Вполне достаточно для беседы в военное время, даже роскошно. А вот для застолья с императором скудно, если не сказать жестче.
— Я думаю, господа, настало время нам поговорить откровенно, — Михаил Александрович улыбнулся. — Пришельцы из времени все на месте, ждать, надеюсь, больше некого. А пока выпьем, по русскому обычаю, за встречу.
Рубиновая жидкость ласково прошлась по горлу, а кислый ломтик лимона лучше подчеркнул цветочный букет крепкой влаги.
— Хорош коньячок, — только и сказал император, — давно такого не пил.
— Пришельцы во времени собрались, — усмехнулся Ермаков. — Включая и вас, ваше величество!
Кутулик— Ваше превосходительство, к вам есаул Коршунов. — Молодой казак, бывший ординарцем у атамана, вырос на пороге.
— К чему докладывать, встал я уже, зови. — Генерал Оглоблин снял с крючка китель и накинул его на плечи — негоже перед офицером в несвежей рубахе стоять, даже утром.
— Здорово ночевали, Прокопий Петрович. — Борода и усы есаула были белыми от изморози, глаза покрасневшими от усталости, зато блестели задорно, как у молодого.
— Слава богу, — отозвался атаман и повелительно показал на лавку. — Садись чай пить, с дороги благо чудное. А за столом и расскажешь, как съездил.
Стол был накрыт хозяйкой щедро — старожилы жили неплохо. Вернее, уже казаки — сельский сход, покумекав и прикинув выгоду и неудобства, счел первых больше, а вторых несущественными. Потому оказачились селяне поголовно, хотя и станция была, и связь по магистрали с городом держалась.
— Согласились буряты на переход, всей думой своей степной решили единодушно, — Коршунов открыл краник самовара и налил себе чашку чая до половины. Затем забелил молоком и снова долил кипятка. Выбрал шаньгу побольше и вонзил в нее зубы — творожная начинка была подсахаренная, а потому вкусная, особенно с мороза.
— А куда им деваться?! — отозвался атаман и нацелился вилкой на кусок буженины. Наколол на зубья и отправил в рот, медленно пожевал — хороша.
— Или землей задарма поделиться, или все оставить как есть, только не ясачными стать, а казаками, людьми служилыми. Налоги не платить, шашку дома держать и урядникам полицейским не кланяться, — Оглоблин усмехнулся и потянулся за шаньгой.
— Ты мне скажи, Прокопий Петрович, почему мы оказачим здесь только нукутских и аларских бурят, а не всех тех еще, кто за Ангарой живет?
— А потому Петр Федорович, что от сплошного оказачивания всех инородцев одно худо будет. Это, как лекарство — принять стакан отвара, что доктор прописал во благо, а если зараз единый ведро выпить?
— Копыта в сторону откинешь! — засмеялся есаул.
— Так и тут. У нас здесь одна Головинская станица, а полк формировать нужно. В отделе еще нижнеудинские и куйтунские казаки состоят, крестьян из казаков много. Если всех вместе сосчитать, и семи тысяч не наберется. Бурят больше двадцати тысяч, крестьян пятнадцать. Лет десять придется к единому знаменателю подводить, пока настоящими казаками не станут. Подселим к ним, конечно, всех илимских, киренских и верхоленских станичников, но то ж капля в море — их едва полтысячи наберется. Из других войск прибывших селить будем — два десятка семей оренбуржцев уже определили. А за Ангарой казаков единицы живут — всех отселим сюда. Незачем им там мыкаться. А бурят заангарских чуть ли не полста тысяч — пусть они своим законом живут и полк уланский выставляют.
— А крестьяне тамошние? — Коршунов удивленно выгнул бровь.
— А зачем они нам нужны? — безмятежно отозвался атаман. — Оказачить их невозможно, станиц наших там нет. Один вред голимый будет — они нам всех пластунов разложат. А с этих селян польза — переварятся вместе с казаками, тот еще «паштет» будет.
Оглоблин дожевал шаньгу и принялся за заливное. Жевал молча, потом вытер рот и заговорил снова.
— Ты еще вот что учти — нам к лету два полка выставить нужно, а это восемь сотен, и батальон в три сотни, да гвардейскую сотню, в которую всех природных станичников определим. Ну, может, крестьян из казаков добавим. Что останется? Самая малость — только урядниками да вахмистрами ставить, и еще к уланам. Так-то! Кус слишком большой, не по нашему рту всех бурят казаками сделать. А вот треть можно — и государству польза будет великая. Инородцев станет меньше, а казаков, опоры державы, больше. Вон оно как, есаул. И ешь давай, дневать вряд ли придется, впрок наедайся.
Красноярск— Вы хотели знать, государь, вот я и рассказал. Ничего хорошего, как вы поняли, Россию не ждет, — Ермаков решительно потушил папиросу о пустую тарелку, так как пепельница была забита окурками под завязку. На протяжении почти часового рассказа все четверо дымили, как маневровые паровозы, не переставая.
Да и настроение было соответствующее — Михаил Александрович прямо почернел лицом, желваки перекатывались под кожей. Фомин, наоборот, демонстрировал нарочитое спокойствие. Вот только пальцы стали дрожать с дымящейся папиросой, когда узнал, что сможет сотворить атомная бомба. А когда монолог Ермакова затронул «процветание» новой «демократической» России, генерал стал тихо шевелить губами, изрекая непарламентские выражения. А вот с лица Шмайсера не сходила странная улыбка — пальцы его рук постоянно сгибались и разжимались, будто немец кого-то несколько раз придушил самым вульгарным образом. Не нужно быть пророком, чтобы понять очевидное — правителям России, и коммунистам, и демократам пришлось бы в этих лапах очень худо…
— У меня к вам просьба, Константин Иванович, даже две.
— Я сделаю все, что вы скажете, государь…
— Мики, называйте меня в нашем тесном кругу так. И на «ты», делить нам нечего, а вот сделать можем многое. Главное, от этого кошмара державу уберечь. И мы должны спасти Россию, господа, — Михаил Александрович обвел тяжелым взглядом друзей-собеседников и тяжело вздохнул.
— Надо их всех перестрелять, пока они без опаски ходят. Я тут списочек набросал давно, готов хоть сейчас приступить к ликвидации, — Шмайсер деловито улыбнулся и расстегнул карман френча.
— Не торопись, Андрей. Шлепнуть — это самое простое. Их надо переиграть, да так, чтобы в будущем ничего подобного не свершилось, — Фомин посмотрел на Ермакова и задумчиво проговорил:
— А ведь мы с тобой коллеги, оба академию Фрунзе закончили. Только я на полвека раньше. Перед финской. Слушай, ты все рассказал, но мне интересно, какая у тебя «вывеска»?
— Ты имеешь в виду «железки»? — Ермаков усмехнулся. — Не так и много. Две «Звездочки», медалей горсть, одна «БЗ». И все, больше при коммунистах я не получал.
— А при «демократах»? — поинтересовался Михаил Александрович.
— «За заслуги перед Отечеством» четвертой степени с мечами, орден «Мужества», ну и медалюшки.
— А статус какой? Названия мало о чем говорят.
— «Заслуги» содран целиком со святого Владимира, даже девиз на звезде точь-в-точь. Крест тоже красный, только в центре двуглавый орел. А вот орденская лента алая, Александровская. «Мужество» сделано ополченческим крестом на колодке, лента Анненская, только цвет темно-красный.
— «Клюква» на новый манер?
— Нет. Анну четвертой, насколько я помню, цепляют на оружие, чисто боевая награда. А этот орден скорее Анна третьей степени с мечами. Так ближе. Хотя и штатским дают, и милиции.
— Тогда без мечей положено. Ну да ладно. «За Сибирь» здесь получил, вижу. «Вывеска» у тебя изрядная, знатнее моей будет.
— А подробнее нельзя? А то я раскрылся, настала и ваша очередь.
— Можно и поподробнее, только коньяку выпьем, — Фомин взял бутылку и скромно плеснул на два пальца по бокалам. Пили немного, для расслабления, а не забвения. Искали истину, но не ту, которая в вине находится.
— В той жизни мне генерал Каппель «Егория» дал, адмирал Колчак уже третью степень пожаловал. На Тоболе от своих отстал, ранен был. И к красным угодил, пришлось служить. За войну с поляками «Знамя» получил из рук Тухачевского, «Звездочку» от Блюхера за КВЖД. Вторую от Ворошилова за финскую. И подполковника, на танковый полк поставили. Вот так и служил под чужой личиной, а они всю мою родню в лагерную пыль стерли, — Фомин скрипнул зубами от ненависти, хотя до пережитых им времен было еще далеко, да и состояться эти времена окаянные не могли. Хотя кто знает?!
