Василий Сахаров - Тропы Трояна
— Вадим, а что будет дальше?
Настроение было нормальное и я Осоку не одернул, а прищурившись, посмотрел на пламя восковой свечи, которая освещала помещение, и ответил:
— Дальше все будет хорошо. Не без сложностей, само собой, но без них никак. Изяслав Мстиславич растопчет Гюрги и станет царем, а затем займется Галичем и подгребет под себя всю Русь. Венедия в это же самое время станет укрепляться и расширяться, и когда крестоносцы вновь полезут на нас, то одолеть их будет гораздо легче, потому что рядом с варягами, лютичами, поморянами и бодричами встанут русские и степняки.
— А если не выйдет союза?
— Значит, Осока, плохо мы с тобой работали. Так что запомни, если все правильно и по уму сделать, то слабых мест не будет.
— Ясно. — Осока помедлил и спросил: — Вадим, а ты доволен тем, что живешь в этом веке?
— Да.
— А почему?
Хм! Почему? Вопрос Осоки разбередил старую душевную рану, и я вспомнил о том, что окружало меня в двадцать первом веке. Общество потребителей, балаболов и эгоистов, в котором большинству людей было пофигу, кто там сидит наверху и куда он ведет страну. Интернет не отключают? Любимая онлайн-игра работает? Зомбоящик с сериалами включен? Бич-пакеты и водка в магазинах есть? Свобода слова имеется? Так что все замечательно, можно гамбулить на чужого дядю дальше, слушать по телевизору сладкие речи, погружаться в выдуманные виртуальные миры, где ты самый-самый супер-эльф, японский шиноби, солдат удачи или крутой танкист, который пачками валит врагов и апгрейдирует боевую машину, хлебать водку с самогоном, прожигать жизнь в клубах, колоться и нюхать. Это ли не счастье? Самое, что ни на есть, настоящее. Почти рай. Убогий, конечно, но другого не было. Ведь мечты о космосе, всеобщем равенстве и социальной справедливости разменяли на цветные фантики, и взяться за реальное дело могли лишь единицы. Потому что силы в сердцах уже не оставалось, а главное была утрачена идея, ради которой стоило бы бороться. Так что нет, родной век мне категорически не нравился, особенно после смерти жены и детей. До этого о судьбе страны и моего народа как-то не задумывался и старался не замечать негатива, а потом стало поздно, ибо здоровья уже не было, и я не мог ничего изменить. Это сейчас, когда я начал все заново, наверное, смог бы что-то сделать, а тогда нет. Только боль, разочарование в людях, чувство бессилия и понимание того, что так не должно быть. Вот что было в моей душе тогда.
— Бравлин, — я посмотрел на разведчика, — не спрашивай меня больше об этом. Никогда. Просто поверь, ты не захотел бы жить там, где никто и никому не нужен.
Осока нахмурился и кивнул, а затем в дверь постучали условным стуком: два коротких и один длинный. Норма. Андроник уже рядом и наши наблюдатели его видят.
Спафарий появился через пару минут, и он мало напоминал того крепкого и статного молодца благородных кровей, которого я раньше видел в городе. Грубый шантаж Бравлина надломил этого сильного человека, и под глазами Андроника появились темные круги. Но когда он увидел меня и Осоку, который сегодня не скрывал своего лица, Вран несколько оживился и, сделав шаг на меня, прошипел:
— Я так и думал, что это твоих рук дело, венед.
— Ну да, — я улыбнулся и спросил ромея: — Бумаги принес?
— Да, — из-за пазухи спафарий вынул тугой сверток и бросил его на стол. — Здесь вся переписка нашего посольства за последнюю седьмицу.
— Славно-славно, — я указал послу на стул подле себя. — Садись, благородный Андроник, поговорим.
Вран устало вздохнул, присел и сказал:
— Император недоволен мной и скоро я вернусь в Константинополь.
— И что с того?
— Верните мою женщину и ребенка, ведь я больше ничего не смогу вам дать.
— Это запросто, тем более что мой помощник был не прав, — я состроил злую гримасу и посмотрел на Бравлина, который виновато опустил голову. — Но хотелось бы знать, а что ты будешь делать потом, Андроник?
— Увезу Любаву и Алексея (сына) в Константинополь.
— И кем они там станут? Любава будет твоей официальной любовницей и приживалкой, а сын бастардом. Так?
— Я об этом пока не думал, — спафарий зябко, словно ему холодно, поежился.
— А надо бы подумать, Андроник, дело-то нешуточное. Твоя семья Любаву не признает, а близкие родственники могут ее и сына отравить. Может так случиться?
Было, посол дернулся, но под моим строгим взглядом он осел, крепко задумался и спустя пару минут пробурчал:
— И что ты, Сокол, предлагаешь?
— Оставайся среди славян, ведь тебе здесь лучше, чем за морем.
— Но… Как же так…
— А вот так. Император тебя по голове не погладит, слишком много ошибок ты совершил, и родня не приветит, еще те змеюки. Вот и думай, а надо ли тебе, потомку славянина, возвращаться в империю?
— Мой предок был славянином, — признал Вран, — и эта земля мне дорога. Однако я давал клятву императору.
— Поступай, как знаешь, Андроник, — я развел руками. — Завтра Любава и Алексей будут дома, а мы тебя больше не потревожим. Но если надумаешь, то я, князь Рарога Вадим Сокол всегда готов принять благородного Андроника Врана на службу.
Спафарий поднялся и кивнул на выход:
— Могу идти?
— Конечно.
Тяжелые шаги воина, ожидание подлого удара в спину и облегчение. Андроник покинул жилище любимой, а Бравлин спросил:
— Неужели ты его так и отпустишь?
— Да. Однако он все равно вернется обратно и встанет рядом со мной.
— Как же, вернется… — Осока почесал затылок. — Не тот это человек.
— Все мы не такие Бравлин. Но ему деваться будет некуда. Списки ромейских агентов помнишь?
— Это которые у Комита отобрали?
— Они самые.
— Ну да, у меня копия есть.
— Правильно, что есть. Поэтому завтра начинаешь новую интригу. Скинешь ромейским шавкам слушок, что Вран на венедов работает, и про Любаву шепни, а дальше смотри по обстоятельствам. Андроник про это, наверняка, узнает и слежку за собой заметит, все же опытный боец, хоть и наивный порой, и постарается удрать. А бежать ему некуда, разве только к нам, и ты со своими разведчиками его прикроешь.
— А если он не сможет вовремя уйти или не успеет?
— Значит, ему не повезет. Шанс спафарию мы дадим, а дальше как судьба распорядится.
Осока явно был недоволен моим решением, но не возразил, и поинтересовался:
— Вадим, а зачем ты этого Врана прикрываешь?
— Человек, потому что. Есть в нем сила, не чужая, а наша, славянская. Но не разбужена она, а в детях его она проснется, и это будут знатные венеды, на которых многие равняться станут. Понял?
— Честно говоря, не очень.
— Ничего, позже поймешь, — я поднялся. — Пошли, Бравлин. Еще вся ночь впереди и у нас работы много.
Глава 23
Волынское княжество. Лето 6657 С.М.З.Х
— Отец, опять это знамя.
Облаченный в броню, стройный и подтянутый воин на белом жеребце, княжич Ярослав, посмотрел на своего отца Владимирко Володаревича Галицкого, сурового приземистого бородача, который вместе с сыном находился в авангарде войска, и тот нахмурился. Правитель Галича давно хотел отделиться от Киева и создать свое собственное государство, которое тяготело бы к Константинополю, Польше и Венгрии. Про это знали все русские князья, которые постоянно ожидали от прозападно настроенных галичан подвоха. Но Владимирко Володаревич не любил войну. Он был больше политиком, чем полководцем, и предпочитал играть на слабостях противников и союзников. По этой причине кидать своих воинов в горнило гражданской войны князь не хотел, а сидел на окраине русских земель, выжидал и стравливал родственников-Рюриковичей. Да вот только не все зависело от него, и в этом году отвертеться от похода на Киев у Владимирко не получилось. Император Мануил Комнин, Константинопольский патриарх Николай Музалон и союзник Юрий Долгорукий, чья дочь недавно вошла в его семью как жена сына Ярослава. Все они давили на него, и князь решился. Владимирко стал созывать войско и вскоре его полки, при поддержке многочисленных наемников и полуторатысячного отряда ромейских катафрактов, выступили на Киев.
Начиналось все неплохо. Войско под рукой князя было сильное, сытое и хорошо вооруженное. Земля, по которой шли воины, знакомая и проводники не требовались. Лето стояло сухое, а киевская дружина находилась в Суздале. Поэтому Владимирко Володаревич и его ромейские советники были уверены, что цель похода будет достигнута, и Изяслав Мстиславич проиграет войну, которую он не сможет вести на два фронта.
Однако несколько дней назад передовой полк княжеского войска, который состоял из европейских кондотьеров и кавалерии галицких бояр, был атакован степняками и черными клобуками. Легкие конники противника шли в бой под небесно-голубым знаменем, на коем была вышита голова хищного сокола в языках пламени, и с этого момента все пошло не так, как рассчитывал князь.
