Было записано (СИ) - "Greko"

— Да! Это было бы здорово! А если люди из канцелярии опять заявятся?

— Мне ли тебя учить, любимая⁈ Как ты говорила: послала один раз, пошлю еще?

Тома ткнула меня в бок, указывая на то, что не следовало мне напоминать про её ошибку с братьями, за которую она себя корит.

…Утром и братья, и Бахадур опешили, когда Тамара и я потребовали их немедленного возвращения в Тифлис. Да, что они? И Глаша, и фон Ребиндер также недоумевали. Нашим объяснили. Тома — братьям, я — Бахадуру.

— Я их всех положу, если что! Даже за порог не пущу, — пригрозил пират.

— Прошу, без ножей! Ваше дело — спрятать Нику. И все. Если кого убьешь, погубишь всю семью. Поэтому, обещай мне, что будешь держать себя в руках. Тамарой поклянись! — потребовал я.

— Хорошо! — нехотя согласился друг. — Клянусь!

Со всеми расцеловался. Проводили.

— Как у вас все лихо! — улыбнулся Михаил Афанасьевич.

— Простите, что так вышло. Надеюсь…

— Зная свою жену, вы, наверное, догадывайтесь, что я не мог ей отказать, — врач усмехнулся. — Так что не волнуйтесь. Все в порядке. Скажу откровенно: мой труд еще не оценивали так высоко! А потом мне здесь нравится. Я, знаете ли, давно так не отдыхал. И ночью спалось, как никогда.

— Я рад, что вам все нравится!

Подошел черед фон Ребиндера.

— Никак в толк не возьмешь? — опередил я его вопросы.

— А возможно? Ты так её ждал, столько говорил. И, признаюсь, все, что ты говорил недостаточно, чтобы описать Тамару. Она, конечно, чудо. И вот так, сразу отправил в обратный путь⁈ Что такого могло произойти?

— Прости. Не скажу. Тебе не нужно этого знать. Тогда и не придется обманывать.

— Тогда, спасибо, что не взваливаешь на меня лишнюю ношу.

Фон Ребиндер помолчал.

— А…

— Если ты о том, есть ли у Тамары сестра, то — нет. Нету! — я улыбнулся.

— Вот, черт! — вздохнул фон.

Глава 20

Коста. Станица Червленая, сентябрь 1842 года.

Стоило спасть жаре чеченского лета, я пошел на поправку. Фон Ребиндер уехал вместе с доктором. Я остался один. Выходил во двор, наслаждался ароматами цветущих садов, лакомился их дарами. Моя суровая хозяйка не возражала. Лишь загоняла в дом, когда начинало холодать и от Терека тянуло сыростью.

Я ее побаивался, после того как смалодушничал. Вот никого не боялся — ни черкесов, ни англичан, ни чеченцев, ни грузинских князей, ни русских генералов. А тут сплоховал. Узнал из осторожных вопросов, что она вдова Игнашки. Того самого казака, которого я вызвал для рейда, в котором он геройски погиб. Не решился ей открыться. Смалодушничал.

Однажды во двор зашел неприметный армянин-торговец. Спросил меня. Молча протянул мне записку и тут же исчез. Я развернул листок. На нем была написана лишь одна фраза: «Help». Ее мог написать лишь один человек на свете с учетом места, где я находился. Мой друг и враг, кунак Спенсер. Я потерял его в Гимрах, в родовом ауле Шамиля, три года назад. С тех пор ни слуху, ни духу. И вот крик о помощи! Не трудно догадаться, что он застрял в горах. И я уверен, он в ставке Шамиля. Сам туда рвался. Но что-то пошло не так…

Как же мне ему помочь? Нужно думать. Нужна информация. Или канал связи. Увы, армянин исчез, не попрощавшись. Значит, что-нибудь придумаю еще.

… На Линии этим летом стало поспокойнее. Меня иногда навещали знакомые офицеры-куринцы из 2-го батальона, делились новостями. Они и просветили, отчего вокруг тишь да гладь.

— Наш полковник Фрейтаг со всеми батальонами, кроме нашего, с июля на Качалыковском хребте. Ойсунгурский отряд строит новую штаб-квартиру нашего полка. Это укрепление свяжет Грозную и Внезапную. И закроет Шамилю проход на кумыкскую плоскость. Оттого все буйные чеченцы там собрались. Пытаются помешать стройке.

Мы сидели во дворе Глаши под раскидистым деревом. Дегустировали свежую кизлярку, закусывали арбузом. Война казалось такой далёкой, такой неправильной. Противоречащей всей жизни вокруг, которая торжествовала плодами осени, а не сочилась гноем на грязной соломе. Воспоминания о полевом лазарете были еще слишком свежи для меня.

— А что с Граббе? Расскажите мне.

— Был да весь вышел. Сняли его, как и ожидалось. Но не в этом беда. Чернышев на совещании в Тифлисе запретил проводить активные наступательные действия.

—?

— Больше никаких масштабных экспедиций. Будем сидеть и ждать, пока Шамиль силу наберет.

— Нелегкое время нас ждет.

— А когда было легко? Впрочем, вы правы: чеченцы меняются на глазах. Артиллерию у себя завели. И командиры у них толковые появились. Ваш отряд в Ичкеринском лесу разбил Шоип-мулла. Редкий самородок, военных талантов у него не отнять.

— Шамиль строит свое государство.

— Да будет вам! Скажете тоже! Государство! — усмехнулись мои собеседники. — Разве имамат можно назвать государством? Шайка! Просто большая шайка фанатиков с чеченским Пугачевым. Им бы лишь пограбить. Шамиль держит всю Чечню и Дагестан в страхе. С непокорными не церемонится. Тут же голова с плеч. Было бы иначе, чеченцы давно бы возмутились. Очень уж ценят они свою свободу.

«Ну-ну. С таким отношением вас ждут, ребята, неприятные сюрпризы».

— Вы так говорите, Константин Спиридонович, будто в душе восторгаетесь этим злодеем, — влез в разговор какой-то корнет из столичных «фазанов».

— Отчего ж не восторгаться⁈ Помяните мое слово: лет пятнадцать уйдет у России справиться с этим Наполеоном Кавказа.

— Ооо… — изумились мои собеседники. — Можно подумать, будто лично с ним знакомы.

— Встречался.

— А, в Ахульго! — догадались куринцы. — С Пулло ходили на переговоры?

— Было дело.

— И как вам Шамиль?

— Очень сильная личность. В нем есть какой-то магнетизм. Ценит шутку. Хорошо образован в восточном духе. Тело воина, душа — лидера. Прирожденный вождь.

Этот разговор (или иные обстоятельства?) имел неожиданные последствия. Видимо, пошли слухи по Линии о моем знакомстве с Шамилем. И ко мне зачастили странные посетители.

Первым стал моздокский купец Яков Иванович Улуханов. Он прибыл в Червленую со своими сыновьями, Архипом и Гавриилом, с группой, так сказать, поддержки, в которой старый армянин нуждался. Он был убит горем. Его дочь, его кровиночка, красавица Анна, была больше года назад увезена в горы во время набега Ахверды-Магомы. И купец не знал, как ее вернуть домой.

Оказалось, именно его человек привез мне отчаянное письмо-записку от Спенсера. Улуханов-старший употребил все мыслимые и немыслимые средства, чтобы разыскать дочь. Вошел через тайных подсылов в сношения с Шамилем. И имел с ним подобие канала связи, чтобы выкупить дочь. Безуспешно. Имам не желал ничего слушать.

— Константин Спиридонович! Люди говорят, что вы знакомы со злодеем. Быть может, вы отважитесь отправиться к нему в Дарго, в его резиденцию, и все-таки договоритесь о выкупе?

— Почтеннейший! Я искренне сочувствую вашему горю! Сам недавно стал отцом дочери и вполне разделяю ваши чувства. Но что я могу? Разжалованный офицер, простой унтер. Я птица подневольная. Поправлюсь, придется возвращаться в Грузию в свой полк.

— Я навел о вас справки. Вы, простите, совсем не простой. Нет! О вас очень хорошо отзывается Тамамшев. А это такая фигура на Кавказе!

Все понятно: армянская диаспора рулит! Как и мы, греки, действуют в первую очередь через своих.

— Увы, — развел я руками. — Мои враги куда более могущественнее моих друзей.

— Может, подумаете? — с надеждой спросил Яков Иванович. — Любые деньги! Спасите! Я хватаюсь за любую возможность. Хотя, боюсь, уже поздно. Анна приняла ислам и вот-вот станет женой Шамиля.

— Так, быть может, не все так плохо?

— Поясните!

— Подумайте сами. Вы тоскуете по дочери. Хотите, чтобы она воссоединилась с семьей. Но что было бы дальше, если ее не захватили бы в плен? Рано или поздно вы бы выдали ее замуж. За какого-нибудь русского полковника или за сына своего коллеги, богатого армянского купца.