Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара
Владимир Федосеевич Раевский, сосланный Расправным Благочинием в Сибирь за противление властям Рейха, возвращённый и обласканный демидовской династией, вдруг снова вспомнил якобинские порывы молодости, начал бурно плодить бунтовские вирши, призывая россиян на баррикады… Против кого или чего? Не важно — главное, чтобы на баррикады.
Отдадим должное Демидовым. Первый Император новой династии Павел Николаевич, его брат Анатолий Николаевич, регент при сыне-наследнике Дмитрии Анатольевиче, а также вступивший на престол молодой монарх оставили наименьшее число пережитков из XVIII века, возмутительно живучих в Центральной Европе. Та эпоха казалась просвещённой её современникам, но не нам, живущим в новую эру пара и железных дорог.
В России накал страстей довольно быстро угас. Недовольные господа, подобные Раевскому, покинули места обжитые и отправились за Урал с лишением чинов и званий. Досрочный роспуск Думы, выборы и частию сменённое правительство создали видимость обновления власти, на том всё и успокоилось.
Новый Государь Австрийской империи Франц-Иосиф, сменивший прежнего главу Габсбургского дома и оттого имевший право заявить: я не объявлял России войну, в начале следующего года запросил о помощи. Паскевич призвал поддержать венгров и славян, раздавив Австрию и навсегда избавившись от угрозы со стороны юго-запада. К своему крайнему удивлению он узнал, что Демидовы решили пойти навстречу Францу-Иосифу, и Дума поддержала.
Весной 1849 года мощная русская армия вторглась в Богемию и Мадьярию, заставив мятежников сложить оружие при виде несомненного превосходства экспедиционного корпуса. Вскоре утихли выступления балканских славян, они предпочли не дожидаться появления русских «освободителей». Несколько досадуя, что решил исход противостояния в пользу совсем не той стороны, что велела совесть, фельдмаршал на белом коне и в сопровождении гусарской бригады вступил в Вену.
Сиял август, музыкальная столица Европы встретила русского командующего с обожанием. На склоне лет Паскевич уж не думал, что будет вводить победоносное войско в столицу другого государства, а празднично одетые барышни радостно махать ему зонтиками. Капелька бальзама упала на его тщеславие, оттого на душе стало приятнее.
Понеслись недели приятной светской жизни, пока русская армия чудовищным кулаком нависла над центром Европы, словно вопрошая: кого ещё укоротить? Победоносные бронеходы, одного только вида которых достаточно, чтобы заставить дрожать целые страны, затаились у станции вновь построенной железной дороги, соединившей Вену с Прагой и Варшавой, то есть с передовым миром. Нет силы, чтобы воспрепятствовала им выгрузиться с железнодорожных платформ под Берлином или Парижем.
Ощущая себя вершителем судеб и оттого не совсем здраво рассуждая о собственной роли в новейшей истории, Паскевич прибыл однажды на бал в Шёнбрунн, превратившийся с воцарения Франца-Иосифа в главный императорский дворец страны. Шутовски нацепив крохотную маску, якобы скрывающую личность российского фельдмаршала, он танцевал вальсы, кадриль, контрданс — дамы с готовностью отказывали кавалерам, лишь бы провести миг подле прославленного воителя. Он величественно плыл среди придворных, австрийской знати, иностранных посланников и прочих влиятельных лиц мира сего. С двух сторон под руку с ним шествовали две молодые красотки — графиня и герцогиня не самых строгих нравов. Впрочем, сейчас речь и не шла о постельных утехах, по крайней мере — на балу. Дамы служили лишь малым украшением к главному бриллианту чрезвычайной величины, который после прусской компании несколько раздобрел, пусть ещё далеко находясь от опасной черты, за которой начинается неприятное сходство с покойным императором Павлом Вторым. Благодаря эскорту из двух очаровательных фрау, полководец, ведомый под руки, напоминал старого ловеласа, готовящегося к отставке и собирающегося под занавес устроить Афинские ночи в обществе гетер.
От него ждали многого. Самые разные господа спешили мелькнуть мимо, дабы засвидетельствовать почтение и испросить аудиенции. На пике славы не было, верно, вещи в пределах разумного, в которой Франц-Иосиф отказал бы спасителю империи. А за многими из таких вещей скрываются деньги, и преогромные. Также — и назначения на разные государственные посты, то есть те же деньги, лишь из другого кармана.
Вскоре Паскевичу предстоит вернуться в Россию, империю куда более могущественную, предстать перед молодым Императором. Там он тоже может нашептать правильные и нужные словечки, замолвив их — сделает доброе дело влиятельным особам.
Фельдмаршал, конечно же, всё это понимал, как и отдавал себе отчёт, что знойные красотки нежно теребят перчатками его мундир не за стройность талии, которой нет, а государственные мужи ценят отнюдь не мудрость. Но он достиг чего-то предельного, пусть в одной, наиважнейшей на сей момент стезе — военной. И заслуженно наслаждался триумфом, пока не увидел безобразно-знакомое лицо.
— Прогуляемся на галерею, ваше высокопревосходительство?
Великосветские львицы заметили, как вздрогнул покоритель Европы. Он отстранился, явно не желая, чтобы его сопровождали. Не удивительно — русский негоциант Трошкин имел репутацию человека загадочного и неприятного, при этом респектабельного и значительного. Они упорхнули, а фельдмаршал, лишившись женской опоры, тяжеловато прошаркал вперёд.
— Что вам угодно, сударь?
— Поблагодарить, Иван Фёдорович. Без околичностей — от души. В Австрии мне принадлежат банки, железная дорога, несколько заводов. Разойдись революция не на шутку, сии предприятия изрядно утратили бы цену.
Правая половина лица при этом ухмылялась без малейшего намёка на благодарственное выражение.
— Вот как. Вместо службы Отечеству вы решили набить карман.
— Отчего же нет, любезный князь. В казённой службе вы самолично мне отказать изволили. А деньги лишними не бывают. Прошлая венгерская революция, благодаря коей ваша экспедиция в Краков и Галицию превратилась в лёгкую partie de plaisir[31], обошлась мне в полмиллиона фунтов стерлингов, включая убийство эрцгерцога, с коего и началась та война.
— Так это вы… — у Паскевича даже голос перехватило.
— Не скрою, ваши успехи под Варшавой заслуживают восхищения. Если не считать, что вы положили там сколько-то тысяч православных душ, а казна потратила миллионы. Чтобы поставить Австрию на колени, Москва не затратила ни гроша, не считая краковского променада, и не потеряла ни единого солдата.
— Вы лжёте! — в сердцах и не подумавши воскликнул фельдмаршал.
— Не нужно таких слов, — мягко, но с ощутимым скрытым металлом в голосе возразил Строганов. — Вы — старик, и я не могу вызвать вас на дуэль. Но есть и другие способы наказать.
Князь промолчал. Извиняться — не за что, и перед кем? Лучше прекратить дурную пикировку и оборвать разговор. Но не вышло.
— Также и с этой компанией. На Франца-Иосифа и на Дмитрия Анатольевича я потратил массу сил и средств. Увольте-с, отнюдь не только из-за заботы о вложениях капитала. Россия присоединила Польшу, одну из самых непокорных земель. Как долго Понятовский и его магнаты будут терпеть над головой российский триколор? Пока боятся Австрийской империи и Прусского королевства. Значит, сберечь угрозу для них — наш святой долг.
С этой точки зрения Паскевич, от возраста не столь быстрый и гибкий разумом, никогда на политические резоны не смотрел.
— Поэтому вы не отправитесь в Берлин, — безжалостно закончил Строганов. — С беспорядками они управятся сами. Иначе ввод иностранной армии ослабит королевскую власть, а не усилит, как здесь, где Габсбурги могли потерять всё до последней нитки. Посему — искренне благодарствую. Ваша личная роль невелика, но сыграна с блеском. Поверьте, оно куда лучше и достойнее, нежели хвататься за неподъёмную ношу и позориться. Не смею больше задерживать, разрешите откланяться.
Уже в спину, идеально прямую и на шестом десятке, Иван Фёдорович просипел:
— Уходите! И не возвращайтесь… Что нашла в вас Юлия Осиповна? Почему предпочла…
Оставшись один, фельдмаршал схватился за перила: ноги стали ватными, руки покрылись предательскими капельками пота. Его обнаружили почти без чувств, отвели в лучшую дворцовую спальню, а лекарь, до утра просидевший у огромной кровати недужного Паскевича, не мог понять русские слова, роняемые великим полководцем.
— Старик… Личная роль невелика…
И с пухлой заросшей щеки, вдруг прибавившей лет десять возраста, скатилась крупная мутная слеза.
Строганов, убывший с бала и поначалу не осведомлённый о переполохе, сердился на себя за несдержанность. Кто бы знал, что едкая, но, в сущности, безобидная подначка о набиваемом кармане вызовет подобную отповедь? Выходит, неблагородное состязательное чувство терзало изнутри, зависть к успехам, семейному благополучию с Юлией, раз так быстро прорвало плотину.
