Олег Радзинский - Агафонкин и Время
Ибрахим посмотрел, куда показывал Гог: там был вокзал. Он стоял и работал.
– Да по мне пусть бы и не работал, – отозвался Магог. – Мне поезда ни к чему. Я и без них управляюсь.
Он достал из кармана пальто маникюрные ножницы и несмятый лист белой бумаги и принялся что-то вырезать.
Г г торжествующе взглянул на Ибрахима и сказал:
– Мой юный друг, – надеюсь, вы не возражаете против подобной к вам адресации? – уж не обессудьте, уважьте старика – раз решение провести тур имени Торлецкого принято, так сказать, коллегиально, предлагаю посетить и другие построенные Александром Логиновичем здания. Хотя мы и не всех спросили, – вдруг спохватился Гог. Он вскинул нос к самому лбу, так что его сделавшийся зеленым кончик коснулся колпака, и спросил: – Вы как, господа? Не возражаете?
Нарисованные клоуны согласно закивали головами в таких же колпаках и восторженно захлопали в ладоши. Их хлопки звучали не звонко, как обычно звучат хлопки, а глуховато, словно сквозь слой ваты. Или густой туман.
“Гаджи – поганый ишак, – думал Ибрахим, – я же машину вести не смогу”. Вслух он сказал:
– Куда? Улиц называй, пожалуйста.
– Называю, называю, наш доблестный рулевой, – радостно согласился Гог. – Итак, Торлецкий, освоив бюджет, пустил сэкономленные и, признаться, положенные в карман суммы на строительство доходных зданий в Москве, что стоят и приносят доход – хотя и не ему, не ему – до сей поры. Начнем, скажем, – он на секунду задумался, – начнем с Пушечной улицы. Дом 9.
Ибрахим кивнул и, лавируя среди хаотично двигающихся по Комсомольской площади машин и людей, поехал в сторону проспекта Академика Сахарова. Отчего-то сделалось легко и прозрачно внутри, и он решил, что дело не в гашише, выкуренном на голодный желудок, а в том, что он долго сидел без движения. Ибрахим успокоился, но все равно старался не смотреть на веселого пассажира.
Магог тем временем ловко вырезал ножницами человеческий профиль, все больше и больше напоминающий лицо Ибрахима. Он не смотрел по сторонам, не смотрел он и на то, что вырезал, а сидел с закрытыми глазами, словно спал. И, что удивительно, ни разу не порезался.
Остановившись на светофоре напротив здания Тюменской нефтяной компании, Ибрахим неожиданно осознал, что знает куда ехать. Осознал и не удивился, хотя он не только никогда не был на Пушечной улице, но до сегодняшнего дня даже не слышал ее названия.
– В командировка в Москва? – спросил Ибрахим. Он знал, что командировочные любят рассказывать о своих делах. – Какой ваш работа?
– Грабить, убивать, – отозвался с заднего сиденья Магог.
“Ну да, – решил Ибрахим, – они же питерские”.
Машина пересекла Садовое кольцо и двинулась по направлению к бульварам. Солнце прыгало на капоте “шестерки”, вычерчивая желтыми лучами по грязной краске арабские витые буквы. Ибрахим понял, что это знак. Он покосился на Гога и спросил:
– Если музыка играть, не мешает?
– О, милый друг, – воодушевленно воскликнул, подпрыгнув на сиденье Гог, и нарисованные клоуны дружно захлопали в ладоши. – Кому, скажите, уважаемый Ибрахим сын Файзуллаха, может помешать блаженство суфийской мелодии каввали? Быстрее, милейший, быстрее же наполните пространство этими божественными звуками, и мы, как призывал досточтимый Абу Талиб аль-Макки в трактате “Кут аль-кулуб”, отрешимся от мирской суеты и воспарим, воспарим над негативными качествами своей природы. Встанем на путь аскезы.
– Я не встану. И не воспарю, – возразил упрямый Магог. – Мне и с негативными качествами неплохо.
Ибрахима отчего-то не удивило, что толстенький знает не только его имя, но и имя его отца. Он включил магнитофон, повернул на бульвары в сторону Лубянки и сказал:
– Вы знакомы с учением суфиев?
Сказал и удивился, как гладко получилось по-русски.
– Знаком ли я с учением суфиев, дражайший? – переспросил Гог. – Не я ли провел долгие часы в дискуссиях с почтенным Абу Бакр аль-Калабази, когда он писал свой “Китаб ат-таарруф”, в котором объяснены основные понятия суфизма? Не я ли, – вам здесь лучше через Большую Никитскую на Газетный переулок проехать, – посоветовал Гог заслушавшемуся Ибрахиму, – не я ли воспринял всей душой цель суфизма – инсан камиль – воспитание совершенного человека? И продолжаю, заметьте, воспитывать данного человека по сей день. Вношу, так сказать, посильную лепту в общее дело победы духа над материей.
Ибрахим неожиданно понял, почему он так хорошо понимает каждое слово: толстенький говорил по-таджикски. “Интересно, – подумал, не особенно, впрочем, удивившись, Ибрахим, – откуда он знает наш язык?”
Заполнившая его прозрачность, казалось, вытеснила способность удивляться. Он чувствовал себя пустым и легким, словно сушеная тыква. Будто из него все внутри вырезали. Что-то подобное он испытал один раз, когда попробовал кокаин и потом не спал три дня, сохраняя полную ясность ума и ощущение отделенности сознания от тела.
– Вы – таджик? – спросил он толстенького, хотя тот мало походил на таджика. Как, впрочем, и на нетаджика.
– Таджик ли я? – обрадовался Гог, потирая ладоши. – Ах, какая, право, прелесть! Обратите внимание, милый Магог, на напрашивающуюся параллель с вопросом поэта Бездомного к нашему повелителю в бессмертном романе Михаила Афанасьевича: “Вы – немец?” Налицо, налицо преемственность. – Он приосанился и подкрутил мгновенно выросшие поверх прыгающих туда-сюда губ усы. – Отвечу в духе великого Мессира: – Я-то? Да, пожалуй, таджик… А вы, друг мой, – обратился Гог к Ибрахиму, – вы, любезнейший, случайно не поэт? Каковым был Иван Бездомный.
– Он не поэт, – ответил за Ибрахима Магог. – Но уже бездомный.
Он открыл глаза и посмотрел на бумажный профиль Ибрахима. Профиль дернулся и попытался открыть рот. Но не смог.
– Почему я бездомный? – поинтересовался Ибрахим, останавливаясь на светофоре перед тем как повернуть с Театрального проезда на Большую Лубянку. – Я с Бехруз-амаком и его сыном Анзуром снимаю комнату у алкоголика Николаева. У нас за три месяца вперед уплачено.
– Комната больше не понадобится, – пояснил честный Магог. Он раздвинул ножницы и легко воткнул их острые концы в голову профиля. – Ты туда не вернешься.
Радость пронзила Ибрахима – светлый миг счастья. Словно через него продернули легкую иглу и прошили ниткой осознания своей миссии в жизни – подчиняться Гогу и Магогу. Он испытал сладость и дрожь по всему телу, какие не испытывал даже, когда мастурбировал, рассматривая фотографии малоодетых девушек в журнале “Флирт”, запершись в грязной ванной комнате убогой квартиры Николаева.
– Я знаю, кто вы, великие господа, – торжественно воскликнул Ибрахим, свернув с Большой Лубянки на Пушечную и подъехав к большому красивому особняку. – Вы – джинны. Только хорошие.
– Плохие, – возразил искренний Магог. – Очень.
– Да, пожалуй, что и джинны, – согласился с Ибрахимом Гог. – В каком-то, так сказать, смысле. Плохие ли, хорошие ли – это, знаете ли, дело вкуса. Как суфию, милейший, вам должна быть близка наша миссия, ибо не совпадает ли она с сокровенной сутью суфизма, изложенной в Суре Аль-Ахзаб 33:21 Святого Корана? – И Гог с чувством продекламировал по-арабски:
Был вам в посланнике Аллаха
Пример хороший тем,
Кто возложил свои надежды на Аллаха
И на Последний День Его Суда.
– Вот, – продолжил Гог, – на “Последний День Его Суда”. Судный день, так сказать. И мы тут как тут. Как и положено знамениям.
– Что делать, хозяин? – спросил Ибрахим, наполняясь чувством великого предстоящего.
– Как что? – удивился Магог. – Я ж сказал: грабить, убивать.
– Яволь, мон женераль! – непонятно для самого себя воскликнул Ибрахим и выскочил из машины.
Гог и Магог тоже вышли, и все трое неспешно направились к входу под массивным портиком с колоннами в дом, в котором, как знает каждый москвич, располагается Центральный дом муз.
* * *Агафонкин продолжал возить письма Путина самому себе до окончания тем юридического факультета ЛГУ в 75-м. То есть, возможно, Агафонкин продолжал возить письма и дальше, просто пока об этом не знал. Обычное дело для человека без прошлого и будущего. Время – сплошное настоящее, скользкая лента настоящего, где никогда не наступит завтра.
Он эту жизнь не выбирал; выбрали за него. Кто, почему, за что – Агафонкин перестал задумываться давно: жил меж временами, как люди живут между разными городами, находясь в частых командировках. Он доставлял и забирал предметы согласно Назначениям В, иногда, если становилось интересно или встречалась понравившаяся женщина, подолгу задерживаясь в разных пространствах-временах. Агафонкин не особенно заботился о последствиях своих действий, оттого что знал (Митек объяснил в детстве): измененное им Событие не меняет Линию Событий, а всего лишь становится никуда не ведущим, не имеющим продолжения вариантом случившегося. Висит рядом с основной, единственной Линией Событий – пустой временной пузырь. Все, что случилось, уже случилось и продолжает случаться. Если Агафонкин завел в подвернувшемся Событии роман или поучаствовал в чужой войне, это ничего не поменяет, поскольку на Линии Событий этого не было. Как не было на ней и самого Агафонкина.
