Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло
— Соглашайтесь, капитан, — оживился комдив. — Ну нет у нас другого выхода — не кровью же русской смывать эту пакость!
Однако Павел колебался. «Если бы я бил из семидесятишестимиллиметровых пушек, — думал он, — нет вопросов, уложил бы снаряды аккуратно, тютелька в тютельку. Но «РС»… Я ведь тоже не хочу зря класть своих, да еще под конец войны!»
Его размышления прервал сердитый голос голоса командира триста четырнадцатой:
— Капитан, у нас нет времени для раздумий. Решения здесь принимаю я, и я беру на себя всю ответственность!
Отступать было некуда. Дементьев предупредил Гизетли, что стрельба ответственная — «Наводите «БМ», как винтовку в тире!», — приказал ему увеличить дальность стрельбы на пятьсот метров, для подстраховки, и доложил командиру стрелковой дивизии о готовности к залпу.
— Действуй, капитан! — решительно произнес комдив.
Реактивные мины с воем ушли в небо. Через минуту-полторы послышались разрывы, а затем до командного пункта дивизии порывом тугого горячего ветра докатилась воздушная волна, сбивая людей с ног. Еще через минуту взрывы прекратились, офицеры на КП ожили, зашевелились, поднялись, стряхивая с себя пыль, и кто-то уважительно произнес:
— Вот так «катюша»!
Но Дементьеву было не до восторгов — он еще не знал, как лег его залп. Взрывная волна наводила на размышления: «А что же чувствуют фрицы, когда наши «поросята» рвутся среди них?». Был угрюм и комдив, и на лице его яснее ясного читалось: «Ну что, паршивец, стукнул по своим?».
Вскоре из полков поступили донесения, и Павел облегченно вздохнул: реактивные мины легли близко к окопам пехотинцев, но никого не задели, а вот опорный пункт молчит, как вымерший. Комдив повеселел и, хлопнув Дементьева по плечу, бросил коротко:
— Молодец!
И тут же начал терзать связь, требуя от командиров полков атаковать, «пока немцы не очухались».
Экзамен на командира был сдан. Опорный пункт взяли без потерь, и дивизия бодро пошла вперед, догоняя опередивших ее соседей.
* * *В середине марта дивизион Дементьева отозвали: минометный полк вышел во второй эшелон фронта и разместился в лесах восточнее Одера, готовясь к наступлению на Берлин. К этому времени Павел окончательно освоился, нашел общий язык с офицерами и солдатами и чувствовал себя настоящим командиром дивизиона гвардейских минометов. Это льстило ему и грело душу — ведь капитану Дементьеву не исполнилось еще и двадцати четырех.
Правда, в большой кадушке меда появилась и малая ложка дегтя: генерал-лейтенант Шамшин, командующий ГМЧ фронта, назначил Ересько заместителем комбрига, а 41-й полк принял полковник Пуховкин.
Новый комполка оказался полной противоположностью Ересько — с первого же дня он стал «закручивать гайки», причем исключительно при помощи откровенной грубости и мата. Офицеры и солдаты, привыкшие к стилю Ересько, невзлюбили Пуховкина и тут же окрестили его «фельдфебелем». А для полноты комплекта в полк прибыл и новый комиссар Иванов, вышедший из рядовых матросов и слепленный из того же теста, что и Пуховкин. Эта «дубовая парочка» попортила капитану Дементьеву (и не только ему одному) немало крови, хотя Павел и старался утешать себя армейской мудростью «Выбирают жен и любовниц, а командиров назначают».
Однако все это было не стоящей внимания мелочью по сравнению с тем, что происходило на фронте. Советские армии неудержимо шли вперед, победа была близка — в этом никто уже нисколько не сомневался, гадали только, сколько осталось дней (не месяцев) до конца войны, — и на этом фоне стоило ли придавать чересчур большое значение выходкам доморощенных самодуров?
И еще — вокруг бушевала весна, и молодые русские воины (все до единого, напрочь забыв о немецких снарядах, бомбах и пулях) надеялись дожить до победы, после которой обязательно наступит прекрасная и удивительная жизнь: разве может быть по-другому после такой войны?
А впереди их ждало Логово Зверя — Берлин, — до которого оставалось пройти совсем немного.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ЛОГОВО ЗВЕРЯ
Развалинами рейхстага удовлетворен!
х/ф «В бой идут одни «старики»И пришел апрель, апрель сорок пятого года от Рождества Христова. Природа цвела, и птицы вили гнезда, не обращая ни малейшего внимания на громыхающее железо, ползущее и перекатывающееся по земле. А люди — люди шли вперед, чтобы покончить с осточертевшей войной и вернуться к мирной жизни, в которой уже не надо будет убивать друг друга. Но для этого нужно было добить Зверя, все еще скалящего зубы — даже в предсмертной агонии.
Подготовка к наступлению на Берлин заканчивалась, когда Пуховкин собрал всех офицеров полка и сообщил, что в предстоящей Берлинской операции 41-й минометный полк придается Первой армии Войска Польского. Удивление, равно как и другие эмоции, в армии не слишком приветствуются, и потому капитан Дементьев без лишних вопросов отправился в польский штаб для получения боевой задачи.
Польские части начали формироваться на территории Советского Союза еще в сорок первом году, но до участия их в боевых действиях дело так и не дошло.[11] А в начале тысяча девятьсот сорок третьего года под Рязанью родилась 1-я польская дивизия имени Тадеуша Костюшко, которую повел в бой Зигмунд Берлинг. Затем на базе этой дивизии появилась 1-я армия Войска Польского, воевавшая против немцев до самого конца Великой Войны. Весь ее командный состав подбирался из советских офицеров польского происхождения или из тех, у которых были польские фамилии. В штабах этой армии звучала в основном русская речь, в частях — польская, которая была родной для солдат и младших командиров.
С освобождением польских земель от фашистов ряды Войска Польского пополнялись за счет мобилизации поляков на территории Польши, и поэтому в Первой армии оказывались самые разные люди: от истинных польских патриотов до проходимцев. Однако большинство солдат и младших офицеров воевали честно, и марш Домбровского «Ще Польска не сгинела, поки ми жиеми» для них многое значил. В одном из стрелковых полков 2-й армии Войска Польского воевал молодой командир взвода разведки, поручник Ярузельский, тогда еще и не подозревавший, кем он станет в будущем.
Дементьева и других русских офицеров, прикомандированных к Войску Польскому, многое удивляло: и форма — конфедератки с белыми орлами, нашивки, погоны; и обращение друг к другу с добавлением слова «пан» — «пан поручник», «пан капитан», «пан полковник»; и польская манера отдания воинской чести — двумя пальцами правой руки, сжав остальные пальцы в кулак.
Удивляло и мирное сосуществование в польских частях политотделов и ксендзов — они как-то умудрялись не мешать друг другу. После случая с Гражиной Дементьев стал куда серьезнее оценивать силу и влияние католической церкви на поляков, а поскольку и попы, и замполиты в принципе делали одно и то же дело — вдохновляли польских жолнежей на бой со швабами, Павел считал такой симбиоз явлением нормальным и даже полезным. К тому же среди ксендзов попадались лихие ребята — из уст в уста передавался рассказ об одном таком попе, который с распятием в одной руке и с автоматом в другой поднял польских солдат в атаку и с криком «Ще Польска не сгинела, с нами Бог и Матка Боска!» первым ворвался в немецкие окопы, раздавая «швабам» свое пастырское благословение направо и налево.
И неподдельный интерес у молодых русских капитанов и лейтенантов вызывало обилие в польской армии женщин, причем на строевых должностях. В 1-й армии Войска Польского в чине полковника служила известная польская писательница Ванда Василевская, однако много было и менее известных (но более молодых) полячек. Военная форма сидела на них с каким-то особым шиком, и Павел (исподтишка, чтобы не показаться невежливым) с удовольствием посматривал на воинственных паненок, и мысли его при этом были весьма далеки от вопросов тактического взаимодействия с польскими частями.
Но война еще не кончилась, и для лирики оставалось не так много места. Дивизион Дементьева был придан четвертой пехотной дивизии, которой командовал генерал Кеневич, а непосредственным начальником Павла стал начальник штаба артиллерии этой дивизии подполковник Певишкис. Оказалось, что он тоже окончил Ленинградское артиллерийское училище, только гораздо раньше Дементьева, еще в тридцать втором году, и оба офицера быстро нашли общий язык.
— Перво-наперво, капитан, запомни, — сказал Певишкис Павлу через десять минут после знакомства, — и близко не подходи к походно-полевой жене нашего комдива. Кеневич дико ревнует ее ко всем молодым офицерам, и, — подполковник хитро прищурился, — не без основания. Так что держись от нее подальше, вот такой тебе мой добрый совет.
После такого вступления начштабарт перешел к делу: развернул карту и показал на ней район огневых позиций дивизиона, наблюдательный пункт, а также цели, которые должны быть накрыты «эрэсами» в ходе общей артподготовки перед началом наступления. Завершив боевой инструктаж, Певишкис предложил перейти к неофициальной части — на столе, быстро накрытом ординарцем подполковника, появились коньяк и отменная колбаса. «Хорошо живут, черти» — с легкой завистью подумал Дементьев, выпив рюмку душистого напитка и жуя колбасу. Но окончательно сразил его кувшин густой сметаны, принесенный ординарцем, — такого лакомства Павел не видел с начала войны. Спрашивать у начальства — откуда, мол, такой деликатес? — не полагалось, но позже капитан узнал, что подполковник Певишкис держал на фронте корову. Его шофер исполнял и обязанности скотника, ухаживая за буренкой и регулярно поставляя начштабарту свежие молочные продукты. Вообще все — или почти все, за малым исключением, — «русско-польские» офицеры Первой армии Войска Польского быстро входили во вкус своего положения и превращались в самых настоящих «ясновельможных панов» — холеных, ходивших со стеками в руках и свысока, надменно-покровительственно, разговаривавших с «нижними чинами». И подполковник Певишкис не был исключением — Павел, со своим обостренным чувством справедливости, не мог этого не замечать, несмотря на доброе к нему отношение со стороны начштабарта.
