Честное пионерское! Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Ванька-дурак умер в машине скорой помощи по пути в больницу. А на следующий день после той драки все в нашем дворе вспомнили, что у него был младший брат. Потому что тот брат сам напомнил о себе — прежде всего обидчикам его родственника. Он отыскал участвовавших в драке с Иваном Сомовым мужчин (те и не думали скрываться). Случилось это ровно через сутки после смерти Ваньки-дурака. Младший Сомов набросился на них в одиночку. Избил всех троих. Двое, как болтали пацаны, «загремели» после стычки с ним в больницу (надолго отправились туда лечиться — как я слышал). А третьего (того, что орудовал ножом в схватке с Сомовым-старшим) Сомов-младший забил насмерть — кулаками (поговаривали, что парень тогда был едва ли не чемпионом нашего города по боксу).

Сомова арестовали: он и не пытался сбежать.

Этот случай тогда обсуждали даже в нашей школе. Нашлись и в моём классе парни, которые знали младшего Сомова лично. Они ещё несколько недель обсуждали его поступок — прикидывали, как сами бы поступили на месте парня. Сомов тогда учился в десятом классе. Говорили, что шестнадцать лет ему исполнилось всего за несколько дней до того происшествия. Мои одноклассники отзывались о нём хорошо, хотя я и чувствовал в их словах нотки зависти. Я слышал, что младшего брата Ваньки-дурака приговорили к большому сроку заключения, но подробностей не запомнил. Не воскресил я в памяти и то, как сложилась судьба Сомова дальше. Потому что не снимал о том случае ролик для своего интернет-канала.

Зато теперь я не сомневался, что того парня, младшего брата Ваньки-дурака, звали Владимиром — точнее, Вовчиком.

Вовчик пришёл к нам в воскресенье. Мы с Надей покончили с утренними процедурами, собирались пить чай. Тощий рыжий мальчишка от чая не отказался. Он снова протиснулся на место около подоконника — с аппетитом набросился на бутерброды и быстро избавил Надежду Сергеевну от соблазнов (та сидела на «бесхлебной» диете).

Я наблюдал, с каким удовольствием Вовчик заталкивал в рот намазанные плавленым сыром куски пшеничного хлеба — представлял, каким этот мальчик станет через шесть с половиной лет, когда пойдёт мстить за убитого брата (если того зарежут и в этой, новой, реальности). И невольно прикидывал, что именно я мог бы сделать для того, чтобы Вовчик всё же стал Чемпионом или космонавтом.

Надежда Сергеевна пошила тенниску для Ивана Сомова в понедельник: уже готовую принесла с работы. Мы с Вовчиком вместе с Мишиной мамой поужинали. Потом рыжий улёгся рассматривать картинки в журналах. А я карандашом нанёс на тенниску рисунок (трилистник и надпись). Под грохот швейной машины я вслух прочёл Вовчику очередную главу из повести «Остров ржавого лейтенанта». Но повесть мы сегодня не дочитали. Потому что Вовчик помчался домой сразу же, как только Надя завершила работу над вышивкой: он спешил порадовать брата обновкой.

И меньше чем через час рыжий снова пришёл к нам.

— Что стряслось? — спросил я.

Рассматривал замершего на пороге Вовчика.

— Ни чё, — ответил тот.

Мальчик загадочно улыбнулся, протянул мне сложенный пополам клочок бумаги (небрежно вырванный лист ученической тетради) и двадцать рублей.

— С тебя рубль, — сказал Вовчик. — Батя тоже хочет такую рубашку.

В среду наш конопатый «менеджер по продажам» пришёл к нам довольный: принёс сразу два заказа. Вот только не совсем обычные. Парень заявил, что его попросили узнать: можно ли пошить такие же рубашки, но чёрного цвета. Надя пожала плечами; сказала, что с чёрной тканью проблем не возникнет, а белая вышивка и полоски будут смотреться очень эффектно. Я тут же вложил в ладонь Вовчика два бумажных рубля. И вслух удивился: кому в такую жару было охота жариться в тёмной одежде.

— Да сколько тут той жары осталось? — сказала Надежда Сергеевна. — Через две недели сентябрь. А чёрная ткань будет меньше пачкаться под верхней одеждой.

На следующий день Вовчик принёс ещё один заказ.

А вечером Надя продемонстрировала нам чёрные тенниски. Как обычно: развернула бумажный свёрток, едва переступила порог. Расстелила оба заказа на моей кровати.

Белые полосы на плечах смотрелись ярко и нарядно. Надежда Сергеевна улыбнулась в ответ на выкрик Вовчика («ух, ты!»). Пошла переодеваться.

А я почесал затылок: соображал, каким образом нанесу на тенниски рисунок. Сразу понял, что подкладывать под чёрную ткань бумагу с шаблоном логотипа нет смысла.

Выход подсказала Надя. Она принесла из ванной комнаты кусок мыла, натёрла им миллиметровку под рисунком, положила бумагу на ткань. Неторопливо провела карандашом по контуру рисунка — на ткани остались чёткие белые линии.

— Круто, — сказал я.

И пробормотал:

— Век живи — век учись.

Вечером шестнадцатого августа позвонила Елизавета Павловна Каховская.

В телефонном разговоре Зоина мама сходу упрекнула меня в том, что я «позабыл» о её семье — не захожу проведать ни её, ни её дочь. Пригласила меня в субботу «в гости». «Прошлась» мне по ушам рассказами о том, как соскучилась по мне Зоя, и как сама Елизавета Павловна будет рада меня снова увидеть.

— Заодно познакомлю тебя с интересным человеком, — сказала Каховская. — С боевым офицером. Они с женой тоже в субботу к нам наведаются. Хотят, что бы я погадала. Видишь ли, Миша, у подполковника во вторник заканчивается отпуск. Он возвращается на службу. В Афганистан. Хочу тебя попросить… пожать этому мужчине руку.

Елизавета Павловна не предоставила мне шанс отказаться — тут же «зашла с козырей». Она пообещала забрать с работы деньги за проданные подвески («я вычту из них твой долг, но там останется ещё приличная сумма»). И предложила мне выставить на продажу ещё «пару десятков» моих изделий.

— Вот в субботу к часу дня их и принесёшь, — сказала она. — Не придётся ни тебе, ни твоей маме ехать на другой конец города. Добираться из нашего района к моему магазину на троллейбусе — такая морока! Так что я сама отвезу подвески в понедельник на работу: чего только не сделаешь для подруги и её сына.

О своём муже Елизавета Павловна не обронила ни слова. А я расспрашивать о «дяде Юре» не стал: решил, что пообщаюсь с ним в субботу. Зато Каховская, будто невзначай, сообщила, что вчера в третьей городской больнице скончалась «та самая» Фаина Руслановна — «умерла на операционном столе».

— Ведь я ей нагадала, что не нужно ложиться под скальпель Рыбина, — заявила Елизавета Павловна. — Прямым текстом об этом сказала. Половина города знает о моих словах — не дадут соврать. Не послушалась меня, дура. И вот результат. Так что она сама виновата. А могла бы ещё жить и жить.

С воскресенья двенадцатого августа Вовчик являлся к нам домой ежедневно. Причём, в одно и то же время: едва я завершал зарядку и утренние процедуры. Пока я занимался делами (готовил обед и ужин или делал мелкий ремонт по дому) он либо рвался мне помогать, либо рылся на полках с книгами и играл Мишиными игрушками — в зависимости от его сиюминутного настроения. Но мне рыжий не мешал (не ныл, что пришёл слушать истории об Алисе Селезнёвой, а вместо этого мается от безделья). Я читал ему книги, когда завершал прочие дела. А Надю теперь ежедневно встречала не одна, а две детские рожицы — и обе ей радостно улыбались.

В пятницу я предупредил Вовчика, что пойду к Каховским. Рыжий расстроился. Но Надя ему сказала, что будет рада видеть его у нас дома — объявила, что он сможет дождаться моего возвращения в её компании. «Покажу тебе, как я шью тенниски», — пообещала она (рыжий снабдил её двумя стопроцентно предоплаченными заказами на выходные). Я заметил: Надежда Сергеевна не могла нарадоваться тем фактом, что у её сына (у меня) появился друг. Надя теперь этого «друга» «холила и лелеяла». Согласна была даже развлекать моего конопатого приятеля даже в моё отсутствие — лишь бы только тот не «потерялся» так же внезапно, как и появился.