Андрей Мартьянов - Без иллюзий
Она моргнула, все еще настороженная. Я заметил, что она не улыбнулась, хотя, как мне казалось, самый мой вид должен внушать расположение.
— Я товарищ вашего друга, Генриха Тюне, — добавил я. — Нет-нет, не пугайтесь, он жив и здоров. Прислал со мной письмо, просил передать лично.
— Лично? — Она недоверчиво подошла ко мне и протянула руку в детской рукавичке. — Почему?
— Просто так, — сказал я.
— Вы друзья?
— Я его командир, — ответил я. — Генрих хороший солдат.
— А почему он не приехал? С ним что-то случилось?
— Наш полк остался на зиму в России, — объяснил я. — А я был тяжело ранен в бою и вернулся — обучать молодых солдат.
— Да, и потом они тоже отправятся на фронт. — Она тяжело вздохнула и отвернулась.
Я наконец вытащил письмо Тюне и вложил ей в руку.
— Спасибо. — Не глядя на меня, она сжала письмо рукавичкой.
Я потоптался рядом. Она просто стояла, как будто ждала, чтобы я ушел.
— Не пригласите меня на чашку кофе? — спросил я наконец прямо.
— У меня… Простите, господин лейтенант, у меня нет кофе, — ответила Труди. — Закончился.
— В таком случае, может быть, прогуляемся до магазина? Мы могли бы купить кофе вместе, — предложил я.
— Сегодня воскресенье! — она засмеялась с видимым облегчением: ей совсем не хотелось, чтобы незнакомый лейтенант покупал для нее кофе, но как отказать герою войны — она не знала. — Магазины закрыты.
— В таком случае вы позволите мне прислать вам кофе? — спросил я.
Труди опустила голову и прикусила губу.
Я видел, что ей неприятно, но почему-то никак не мог остановиться.
— Труди, — проговорил я как можно более мягко, — послушайте меня. Ничего дурного я вам не желаю. Просто немного помочь девушке моего товарища. Я неопасен. Я почти старик.
Она вдруг рассмеялась:
— Вы? Старик? Неопасны? Боже мой!.. Ладно, идемте ко мне. Вам нужно отогреться. Давно меня дожидаетесь? Небось замерзли на таком холоде!
Я заверил ее, что по сравнению с тем морозом, который встретил нас в русских степях, здешние температуры — мелочь, недоразумение.
— Фрау Хартман, конечно, успела отследить нашу встречу, — добавила Труди Зейферт, метнув взгляд на соседнее окно. — Ну да и ладно. Пусть думает что хочет, старая карга.
— Хартман? — переспросил я.
— Да, а что? — Девушка опять насторожилась. Она казалась пугливой, как птичка. — Вы с ней уже познакомились? Она вам что-то сказала обо мне?
— Нет, просто мне не нравятся люди с фамилией Хартман, — ответил я и ничего больше объяснять не стал.
Мы вошли в квартирку Труди. Мебель у нее была самодельная, фанерная, выкрашенная бледно-голубой краской, узкая койка застелена солдатским одеялом. Никаких украшений или растений на подоконнике, только на стене вышивка с благочестивым девизом, при виде которого я невольно вздрогнул. От Труди это обстоятельство не укрылось.
— Что с вами, господин лейтенант? Здесь довольно холодно, — добавила она, — я растоплю печку.
Печка у нее была старая, круглая.
Я уселся на единственный стул, стоявший возле деревянного стола, накрытого вязаной скатертью. Сидел и смотрел, как она возится.
Терпеть не могу людей, которые приходят в гости и сразу начинают проявлять инициативу: без спроса рубят дрова, заваривают чай и все такое. Если хозяйке понадобится помощь, она скажет.
— Вы живете одна, фройляйн Зейферт? — спросил я.
— Да. С тех пор, как погиб мой брат, — добавила она. — Родители умерли еще в двадцатые.
— Ясно.
После долгой паузы она заговорила сама, как будто тепло от печки растопило какой-то лед внутри нее самой:
— С Генрихом мы познакомились на танцах. Мы оба работали на механическом заводе. Он… — Она замялась.
Я сказал:
— Я знаю, что он участвовал в рабочем движении. Но это в прошлом.
— Да, конечно, — с облегчением проговорила Труди. — Мы с ним давно не виделись. Какой он? Все такой же смешной?
Я не ответил. Вместо этого я показал на вышивку, висящую у нее на стене:
— В России была целая республика немцев. Вы знали об этом? Еще в восемнадцатом веке немцы переселялись в эту большую страну в поисках работы, карьеры… Несколько поколений они трудились на благо своей новой «родины». И как она отплатила им — знаете?
Труди Зейферт съежилась и уставилась на меня огромными глазами. Я видел, что она боится услышать что-то ужасное.
Безжалостно я продолжал:
— По приказу Сталина всех немцев погрузили в поезда и отправили в Сибирь. А их дома теперь стоят пустыми. Нетронутыми, но совершенно мертвыми. Сталин боялся, что они с любовью встретят своих соотечественников. Что перейдут на нашу сторону и будут нам помогать. Что увидят в нас освободителей.
— Они ведь могли вернуться в Фатерлянд, когда фюрер позвал их, — тихо отозвалась Труди. — Многие так и поступили. А эти люди почему-то остались в России. Что же удивительного в том, что они поплатились за это? Ошибки порой обходятся нам слишком дорого.
Я пожал плечами:
— Просто хочу сказать вам, Труди, что эта война заставила меня многое увидеть по-новому. Мы побывали в сражениях, многократно подвергались опасности, не раз теряли боевых друзей. Я был ранен. И все-таки ничего более страшного, чем те пустые немецкие деревни, я не видел. И в одном доме на стене висел такой же девиз, как у вас, — тоже вышитый крестиком… До войны мы видели в таких картинках воплощение чересчур назойливой материнской заботы. Но сейчас я так не думаю. Совсем не думаю.
Девушка долго молчала, я видел, как она украдкой вытирает слезы.
Потом Труди спросила:
— Зачем вы мне это рассказали?
— Потому что я, в общем, никому больше не могу этого рассказать, — признался я. (На самом деле у меня был заранее готов ответ на этот вопрос.)
Труди встала:
— У меня есть суп с клецками. Вы будете есть?
— Ужасно голоден. — Я тоже поднялся со стула.
Но она не спешила на кухню. Стояла, свесив красноватые натруженные руки, посреди своей суровой комнаты.
Я рассматривал ее, не стесняясь и не скрывая любопытства. Простая фабричная девушка, думал я, у нее было нелегкое детство, безрадостная юность. Сейчас опять настали непростые времена — идет война, стране приходится напрягать все силы ради победы. Но после победы все переменится. Ради этого мы и сражаемся. Именно ради этого. Ради таких, как Труди.
— Иди ко мне, — сказал я тихо и протянул к ней руки.
Она шевельнулась, глянула на меня исподлобья, но осталась на месте.
— Если не хочешь, я просто уйду, без обид, — прибавил я. — Самое главное, Труди, — ничего не бойся.
Всхлипнув, она бросилась ко мне, обхватила меня за шею костлявыми руками и зарыдала.
— Я… — проговорила она сквозь слезы. — Я так хочу просто быть живой!
Я оставил у Труди все деньги, кроме тех, которые нужны были мне для покупки билета на поезд, и обещал заехать еще. Когда я уходил, она сидела за столом, подперев кистью руки острый подбородок, и мрачно сверлила меня своими темно-серыми глазами.
Я аккуратно закрыл за собой дверь и вышел на улицу. Фрау Хартман торчала у окна, и я сразу встретился с ней взглядом. Она улыбнулась мне кисло-сладкой улыбкой и задернула шторы.
* * *В поезде я развернул газету, купленную на вокзале, и прочитал известие о гибели командующего войсками группы армий «Юг» Вальтера фон Рейхенау. Русские сбили самолет, в котором находился генерал-фельдмаршал, недалеко от Лемберга. Уцелевших не было[14].
Я сложил газету и долго смотрел в окно без единой мысли. Пробегали железнодорожные станции, среди белого снега — острые красные крыши церквей, входили и выходили люди. Кругом звучала немецкая речь. А я как будто перенесся мыслями туда — в заснеженные степи, где танки вмерзают в жидкую грязь. Мне не хватает веры, подумал я.
Новым командующим Шестой армией в январе был назначен бывший начальник штаба фон Рейхенау — генерал Паулюс. Нас в Айзенахе это все касалось опосредованно — до отправки на фронт оставалось несколько месяцев. Солдат не привык задумываться дольше, чем на пару дней вперед.
Несколько раз еще я ездил в Дрезден. Труди подарила мне свою фотокарточку.
* * *Наконец, в конце июня сорок второго, шестьдесят новобранцев и двадцать танков погрузились на поезд и двинулись в сторону Восточного фронта. Я выехал раньше, с пакетами для командования и другими поручениями.
* * *— А у вас есть девушка, господин обер-лейтенант? — спрашивает Кролль.
По нашим подсчетам, мы догоним наш Второй танковый на реке Донец, где-то южнее Лисичанска. Если только я правильно произношу все эти названия.
Вместо ответа я показываю ему карточку Труди.
— Можно? — Он осторожно берет ее двумя пальцами и долго разглядывает, вертя перед глазами. Мне прямо интересно — что можно высматривать столько времени в таком обыкновенном лице?
