Евгений Сапронов - Черный сокол
- Владимир Юрьевич, - обратился Олег к московскому князю, подняв забрало шлема, - глянь вон туда, - Горчаков указал рукой в латной перчатке на северо-запад за Неглинную. - Похоже, наших там крепко прижали. Выручать надо!
Остатки четырех полков и почти, не понесший потерь полк Олега, поднявшись по Неглинной, обрушились с тыла на монгольских лучников. Здесь между густо застроенным берегом Москвы-реки и, подступившим лесом, открытое пространство было поуже, чем дальше к оврагу. Поэтому монголы не сумели сразу вывернуться и им крепко досталось. А дальше, остатки уже восьми полков, плюс полк Горчакова, развернулись широким фронтом, и уставшие воины, в который уже раз за сегодняшний день пошли в атаку. Кони тоже вымотались и в галопе шли слабо. Полки развернулись далеко вправо и влево от дороги, бегущей от Кремля к мосту через овраг. Обойти их с севера мешал лес, а с юга, группы строений вдоль Москвы реки. Они стояли так тесно, что между оградами, окружавшими дворы, сады и огороды, оставались только узкие кривые улочки. Теперь монголы точно "попали"! Драпать опять к оврагу или прыгать с обрыва на лед Москвы-реки кочевники не пожелали и из трех зол выбрали отступление в лес.
Горчаков запарился гоняться за верткими всадниками, которые не желали принимать честного боя, а норовили отскочить в сторону и с нескольких шагов вогнать в противника тяжелую стрелу из мощного лука. Бронебойные стрелы регулярно отлетали от доспехов Олега с глухим лязгом. Одна так грохнула сбоку по шлему, что Горчаков на несколько секунд "поплыл", как от пропущенного на ринге удара. Доспехи у Олега были надежными. Другим русским воинам повезло меньше. Ладно, дружинники. Многие из них надели поверх всего пластинчатые брони. А у большинства ратников кроме кольчуги под шубой, щита да шлема с кольчужной бармицей никакой другой защиты не было.
В лес за монголами русские не полезли, и без того потери за этот день были значительными. Да и притомились все уже изрядно. Как только монголы скрылись за деревьями, русские дружно повернули коней и поскакали в Кремль.
В то самое время, когда одна рать входила с юго-запада в Боровицкие ворота, со стороны Москвы-реки через Чешьковы ворота въезжали усталые конники Всеволода Юрьевича. Их тоже здорово потрепали. Начало битвы было более чем удачным, а дальше на помощь монголам подошло подкрепление. В конце концов, враги не выдержали и побежали вниз по Москве-реке, вслед за отрядом, который прошел этим путем незадолго до них. Но этот успех дорого обошелся суздальцам и новгородцам. Русские врага не преследовали, не без оснований полагая, что тот первый отряд ждет их в засаде. Главное было сделано. У монголов не осталось ни одной метательной машины. Воины Всеволода сначала уничтожили батареи с северо-восточной стороны Кремля, а потом, когда спустились к Москве-реке, подожгли на ней все, что другие не сумели сжечь до них.
Битва за Москву длилась чуть больше двух часов, но Горчакову они показались вечностью. Не веря глазам, он смотрел на часы, которые показывали только двадцать минут третьего.
- Олег Иванович, - окликнул его молодой незнакомый воин, - князь Всеволод Юрьевич зовет тебя на двор брата своего. На совет.
"Ну да, - подумал Олег, - самое время подводить итоги боевой операции".
Князья и воеводы, вновь собравшиеся все вместе в доме Владимира Юрьевича, в первую очередь подсчитали потери. Два дня назад к Москве подошло суздальской и коломенской пехоты восемь тысяч четыреста шестьдесят три человека, да княжеских и боярских дружинников - тысяча пятьсот сорок четыре. А с ними новгородский полк из семисот семидесяти одного воина. Москвичи под Коломну не ходили. Великий князь владимирский счел неразумным в данной ситуации рисковать городским гарнизоном. Дружины князя Владимира и его бояр увеличили число конников-профессионалов до одной тысячи восьмисот девяноста четырех бойцов. Теперь оно снова уменьшилось. Пехоты тоже убавилось изрядно.
Из четырех с половиной тысяч, вышедших из ворот Кремля на вылазку, обратно вернулись только три тысячи двести девяносто семь бойцов. У Всеволода Юрьевича из шести тысяч шестисот двадцати восьми ратников, в живых осталось пять тысяч четыреста пятьдесят восемь.
"Потери немалые, но и не критичные, - признал про себя Горчаков. - Все могло бы быть гораздо хуже. Зато результат! Мы же практически выиграли зимнюю кампанию!"
Монгольские полководцы тоже собрались вместе, подсчитали потери и так же признали их не критичными. Тумен Бурундая потерял без малого тысячу двести воинов. Первый тумен Субэдэя - четыре сотни и восемь десятков. Второй его тумен лишился тысячи девятисот бойцов.
- У нас больше нет камнеметов, - сказал Субэдэй.
- И скоро будет нечем кормить коней, - напомнил Бурундай.
- Ушидай донес, что вдоль дороги, по которой он идет, все селения тоже сожжены, - продолжил Субэдэй.
- Надо его вернуть, - Бурундай со вздохом покачал головой.
- Я уже послал срочных гонцов, - кивнул Субэдэй, - с приказом возвращаться немедленно. Завтра твой тумен будет здесь.
Монголы больше не осаждали Москву. Они встали одним большим лагерем на обширной пустоши восточнее Кремля. До темноты монгольские сотни разъезжали вокруг города. Они собирали оружие и сдирали доспехи, с успевших закоченеть на морозе тел, как своих соплеменников, так и русских. Пока одни отряды свозили к лагерю тела погибших товарищей, другие растаскивали по бревнышку избы и усадьбы вокруг Москвы. К вечеру, монголы сложили огромные погребальные костры. Вдоль берега Москвы-реки выстроились в ряд настоящие пирамиды, в которых слои бревен и досок, перемежались слоями из мерзлых трупов. Уже в сумерках монголы с громкими воплями подожгли свои чудовищные сооружения, и громадные костры полыхали почти всю ночь. Ветер доносил до улиц Москвы острую вонь горелой плоти. К полудню следующего дня по новгородской дороге подошел четвертый тумен. Он обогнул кремль с юга и присоединился к своим. После чего монголы свернули лагерь и двинулись вниз по Москве-реке.
- Ну, вот и все, - сказал Олег, смотревший со стены на удалявшийся арьергард, вражеского войска. - Первый раунд за нами! А мне пора Нобелевскую премию мира давать! За то, что народу я спас, четверть миллиона, как минимум.
Возвращавшийся в половецкие степи Бату-хан, чувствовал себя униженным и раздавленным. После того, как его провозгласили Джехангиром похода и подняли на белом войлоке почета, Бату уже мечтал, как, выполняя завет Священного Воителя, он омоет копыта своего коня в самом последнем Западном море. И когда весь Мир ляжет под копыта монгольских коней слава Бату-хана сравняется со славой его деда - Потрясателя Вселенной. Теперь же он бежал из Великого похода, поджав хвост. Это было невыносимо горько и обидно. А еще хану не давал покоя Черный сокол. По войску уже поползли нехорошие слухи, источником которых послужили гонцы, привозившие его послания.
- Надо было сразу им глотки перерезать! - запоздало жалел Бату. - Теперь уже поздно. Воины шепотом передают друг другу, что Черный сокол не человек, а демон-мангус.
Издергавшись, хан обратился к шаману. Служитель Вечного Синего Неба, разжег в своей юрте очаг и набросал в него каких-то трав. Потом бил в бубен, пел заклинания и плясал до тех пор, пока не выбился из сил. Заглянувшие в юрту, тургауды Бату-хана, сначала решили, что шаман "отправился к предкам", потом услышали его хриплое дыхание. Воины подхватили его под руки и вытащили на улицу. Там служитель неведомого, немного оклемавшись, предстал перед ханом.
- Ты говорил с духами? - спросил Бату, стараясь выглядеть грозным.
- Да, великий хан, - закивал шаман.
- И? - подался вперед Бату-хан. - Ты узнал ответ на мой вопрос?
- Черный сокол не демон, но и не человек, - туманно ответил служитель культа.
- У тебя что, мозги от плясок перевернулись! - прикрикнул на шамана, напуганный Бату. - Говори яснее! А не то, я прикажу своим нукерам вбить немного ума в твой тощий зад.
- Он точно не демон, великий хан, - зачастил шаман, - но он родился не в этом мире. Так мне сказали духи. Он пришелец откуда-то извне.
- Ну а убить его можно? - спросил Батый, испугавшись еще больше.
- Да великий хан! - шаман затряс головой на тощей шее с такой интенсивностью, что, сидевший рядом с братом, хан Орду болезненно поморщился.
Ему показалось, что у шамана сейчас отвалится голова.
- Он такой же человек, как и все остальные, - убежденно сказал шаман, - просто он нездешний. А ранить или убить его можно так же, как и любого человека.
- Ступай, - Бату манул рукой, отпуская служителя Неба.
- Пусть этим займется наш слуга в землях урусутов, - подсказал, хитро прищурившись Орду, кода шаман убрался из ханской юрты.
