Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
— Ладно, не вибрируй, — сказал он сам себе вслух. — Всего и делов-то, сутки-другие продержаться. Так что покурим — и вперед. Но отпуск, конечно, получается своеобразный… А начинался совершенно банально…
Воронцов вдруг насторожился. С дороги послышались голоса. Он встал и потянул с сиденья автомат.
…Утром этого дня 14 немецких моторизованных дивизий нанесли внезапный удар по измотанным в предыдущих, не прекращающихся от самой границы боях войскам Юго-Западного фронта, прорвали оборону южнее Новоград-Волынского и устремились вперед по расходящимся направлениям, отрезая от основных войск фронта несколько наших корпусов.
Наступали немцы сравнительно узкими клиньями, и тот район, где высадился Воронцов, оказался своего рода ничейной зоной. Наши части, разрозненные и потерявшие управление, начали отход, пытаясь прорваться из окружения, кто к Коростеньскому укрепрайону, а кто — на Киев.
Немецкие пехотные дивизии, догоняя ударную группировку, в этот район еще не подошли, да и двигались они только по основным магистралям, пока не отвлекаясь на выполнение второстепенных для них задач.
Ориентируясь по карте, Воронцов определил, что очутился почти на семьдесят километров юго-восточнее того места, где должен был появиться контейнер. Сработал принцип неопределенности, не позволяющий с точностью обеспечить совпадение по месту и по времени. Но это как раз Воронцова не очень огорчило. Километры можно проехать за несколько часов, хуже, если бы он опоздал. И даже то, что придется двигаться в глубь захваченной врагом территории, его не смущало. Вот оказаться по другую сторону линии фронта он бы не хотел…
Стволом автомата Воронцов раздвинул кусты.
Прямо на него шли двое — лейтенант и старшина, оба с черными артиллерийскими петлицами. Старшина держал наперевес короткий кавалерийский карабин, а плечо лейтенанта оттягивал тяжелый вещмешок.
Его внезапное появление, а особенно звание смутили их, однако лейтенант взял себя в руки и довольно четко доложил, что является командиром огневого взвода из гаубичного дивизиона, три часа назад полностью уничтоженного на позициях неожиданно появившимися с тыла и флангов танками.
Лейтенант Долгополов, как значилось в его документах, окончил училище всего два месяца назад, к войне в таком ее варианте не был подготовлен ни тактически, ни политически и смотрел на Воронцова, вернее, на его знаки различия с надеждой, что товарищ дивкомиссар все же объяснит и скажет, как жить дальше. Старшина же Швец, кадровый сверхсрочник, служил в армии двенадцатый год и знал по опыту, что от большого начальства добра ждать не приходится. Было ясно, что больше всего он мечтает как-нибудь незаметно скрыться в лес и действовать по своему разумению.
Да и Воронцов тоже предпочел бы не встречаться ни с кем.
Ощущение, что он говорит сейчас с людьми, которые на самом деле давно, наверное, погибли, сорок с лишним лет лежат под бесследно сровнявшимися с землей холмиками и вновь существуют только потому, что он оказался здесь чужой волей, нельзя было назвать приятным.
Но положение обязывало, и он стал вести себя соответственно. Как и должен был поступать в сложившейся ситуации старший по званию и должности командир.
Раскрыв планшет, Воронцов предложил лейтенанту показать на карте позиции его дивизиона и батарей, направление танкового удара, задал несколько уточняющих вопросов.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Документы у вас в порядке, личное оружие оба сохранили, это говорит в вашу пользу. Я — дивизионный комиссар Воронцов, представитель Ставки Главнокомандующего. Вы поступаете в мое распоряжение. Машину водите, лейтенант? Да, а что это у вас в мешке? Личное имущество?
— Никак нет, товарищ дивкомиссар. Это прицелы от орудий моей батареи. Те, что уцелели. Согласно инструкции положено… «Господи, — подумал Воронцов, — прицелы… Хорошо еще, что гильзы, согласно той же инструкции, не собрал… Но парень, значит, надежный. Генералы дивизии бросают, а он — прицелы через фронт тащит».
— Молодец, лейтенант, — сказал он вслух. — Благодарю от лица службы. Положите мешок в машину, и поехали. Только так — аккуратно. Скорость тридцать, и не газуйте, здесь двигатель форсированный…
В течение ближайших часов они несколько раз встречали группы выходящих из окружения бойцов и командиров, и неожиданно для себя Воронцов на практике убедился в правильности философского положения, что не только содержание определяет форму, но и наоборот. Причем в данном случае форма подразумевается не в философском, а в военно-интендантском смысле…
Проще говоря, он оказался здесь не просто старшим по званию. Он ведь имел высшее военное образование, был взрослее всех не только реальным возрастом, но и опытом войны и послевоенных лет, знал и умел такое, что здесь и сейчас никому, вплоть до командующего фронтом, и в голову прийти не могло, и очень быстро почувствовал, что не в силах проезжать мимо этих людей, как богатый сноб мимо голосующих в дождь пешеходов.
И форма на нем была дивизионного комиссара, что немаловажно.
Бойцы, на время потерявшие возможность, но не желание сражаться с врагом, нуждались в руководителе, и Воронцову пришлось им стать.
В течение первой половины дня он собрал на лесных дорогах и тропах более полусотни окруженцев.
Построив людей на глухой поляне, он быстро распределил их по званиям, должностям и специальностям; из майора, двух капитанов и четырех старших политруков сформировал штаб опергруппы, бойцов свел во взводы — управления, комендантский и охраны штаба.
Теперь, имея штаб и штабные подразделения, Воронцов мог подчинять себе не только одиночек, но и целые воинские части.
У него по ходу дела возник некий стратегический замысел, который он и решил осуществить — не в ущерб своей основной задаче. Ход войны он, конечно, не изменит, но кое-что сделать можно. На этом как раз участке фронта.
…Он вел свою группу через лес, туда, где согласно его карте находилась разгромленная немцами колонна тыловых подразделений Шестой армии, попавшая сначала под удар пикирующих бомбардировщиков, а потом — передовых отрядов 48-го немецкого моторизованного корпуса.
Дорога с обеих сторон была плотно зажата лесом, и сворачивать с нее некуда. Поэтому, насколько хватало взгляда, она была забита сотнями машин — исковерканными бомбами и снарядами и совсем целыми, сползшими в кюветы, уткнувшимися радиаторами в стволы сосен, сцепившимися бортами и крыльями. Некоторые уже сгорели дотла, остались только рамы и диски колес, от других еще тянуло черным зловонным дымом.
Убитых осталось сравнительно мало, большинство водителей и сопровождающих успели укрыться в лесу и разбрелись кто куда.
Но все равно смотреть на картину внезапного беспощадного и безнаказанного разгрома крупной воинской части было тяжело. Если бы еще в настоящем бою, где противник оказался сильнее, но все же заплатил за победу достойную цену… Все это напоминало Воронцову картину заключительного периода четвертой арабо-израильской войны, так называемой «войны судного дня».
Но рефлектировать сейчас и размышлять, кто и почему виноват, не было времени.
— Майор! — резко подозвал он к себе начальника штаба. — Выслать по дороге охранение на километр в каждую сторону. При появлении противника — задержать. Одному взводу убрать погибших в лес. По возможности — захоронить. Главная задача — найти не меньше десятка исправных машин, собрать как можно больше стрелкового оружия, боеприпасов, продовольствия. Исходите из того, что еще сегодня вам придется сформировать из окруженцев примерную бригаду. На все — три часа. Колонну выстроить вот здесь, — он показал на карте место. — Быть готовыми к движению в восемнадцать ноль-ноль. Все. Выполняйте.
Он отъехал на полкилометра западнее головного дозора, свернул в сторону и остановился на невысоком песчаном откосе, откуда хорошо было видно вперед, где возможно появление немцев. Его самого надежно скрывали кусты орешника.
Сидя на подножке, Воронцов расстегнул планшет, вновь достал нужные листы карт. Только он один может сейчас принимать решения, исходя из точного, а главное — своевременного знания. И гораздо более современного стратегического мышления.
Дмитрий вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел. Достал из чемодана сверток с бутербродами, налил, согласно приказу наркома обороны, полстакана армянского коньяка. Выпил в два приема, закусил твердой, как фанера, колбасой с московским хлебом, закурил и опять обратился к карте.
Да, никто не знает сейчас, что происходит в этой полосе Юго-Западного фронта. Ни командующий Кирпонос, ни Генштаб, ни сам товарищ Сталин, которому положено знать все.
Рейхенау и Клейст думают, что уж они-то знают все на десять ходов вперед, но тоже ошибаются.
