Андрей Земляной - Тактик
Русский был настоящим знатоком и ценителем чайной церемонии — в этом не осталось никаких сомнений. Подав ему с поклоном блюдечко с омогаси [179], дайса не удержался:
— Покорно прошу простить мою темность и необразованность, Рогиноффу-сан, но нельзя ли узнать: слагают ли в России стихи к чаю, и если да, то танка, хайка или иную форму?
Логинов чуть не подавился горячей горькой жижей, услышав вопрос о стихах. Ну есть что-то. Как же это там было? «У самовара я и моя Маша…» А дальше? Ничего в голову не идет. От злости на японцев, так обманувших его надежды на нормальный чаек, он выдал слышанное им в его дворе:
Девки в речке п…ы мыли,
А робята воду пили.
Они думали, что чай
Вот и пили невзначай.
Майор выслушал перевод, помолчал, явно медитируя, а затем произнес нараспев короткое стихотворение сложной, необычной формы, однако же не лишенное приятности. Кендзобуро вопросительно посмотрел на переводчика. Тот замешкался, пытаясь осилить перевод и, наконец, провозгласил:
Молодые воины пили чай,
А юные девы купались в реке.
Но вид их обнаженных прелестей
Не отвлек воинов от церемонии.
Слушая эти мудрые и глубокие строки, Кендзобуро едва не прослезился — так тронули его эти стихи северных союзников. Он снова низко поклонился гостю и, возможно, другу, отдавая дань уважения его мудрости, воспитанности и образованности.
Майор не сомневался, что после такого «перла» полковник отпустит его в батальон, где можно будет, наконец, выпить нормального чая, но японец почему-то низко-низко поклонился и снова протянул ему чашку. Логинов вздохнул: пытка продолжалась…
Младший лейтенант Антон Павликов последний раз шкрябнул по днищу котелка ложкой, подбирая остатки гречки со свиной тушенкой. Рядом с ним сидел на коленях сёи [180]
Юрисима Тадаеси, который уже расправился со своей порцией и теперь с любопытством смотрел на своего союзника-росске. «До чего же огромные порции у этих северян, — размышлял Юрисима. — Как он может съесть так много? Ведь он разделил свой паек со мной пополам, а я уже и половиной наелся так, что с трудом дышу».
Павликов тем временем отломил от половины ржаной буханки добрый кусок и вытер днище котелка от горячего ароматного жира. Прожевал хлеб, отодвинул в сторону пустой котелок и повернулся к союзнику-японцу:
— Чаем запьем, или сразу уж твое попробуем? — осведомился он.
Павликов принадлежал к той счастливой людской породе, которой легко даются чужие языки, даже совершенно непохожие на свой родной. После Западного фронта и разгрома Польши он был отправлен на ускоренные курсы младших командиров, получил кубарь в петлицы, убыл вместе со своей дивизией на Дальний восток и неожиданно для себя угодил в группу, изучавшую японский язык. Который и изучил в объеме, не достаточном для чтения стихов Басё или «Сказания о роде Тайра», но вполне удовлетворительном для общения как в бою, так и в быту.
Юрисима пододвинул к нему алюминиевый судок:
— Угощайтесь, Анатону-сан. Я больше не могу, — доверчиво улыбнулся сёи, — объелся.
— Да ты и съел-то всего-ничего, — покачал головой Павликов. — Смотри, мало будешь есть — сил для боя не хватит.
С этими словами он придвинул к себе судок, открыл крышку и с изумлением воззрился на его содержимое:
— Это чего ж такое? Чем это вас кормят, Юрисима-сан?
— Это рис с мисо и итохики-натто [181]. Никогда не пробовали? — Сёи снова доверчиво улыбнулся, — Попробуйте, это вкусно. Мисо — пшеничное, хорошее, деревенское, натто — свежее…
— Я так и понял, иху-мать, — пробормотал младший лейтенант по-русски и принюхался.
От покрытых липкой и неприятной на вид пленкой коричневых бобов явно несло аммиаком, тестообразная бледно-желтая масса пахла какой-то плесенью. «Хотелось бы знать, — подумал Антон, — если вот это — свежее, то как же у них гнилое-то воняет?» Он поковырял ложкой в судке, старательно избегая подозрительных блюд, зацепил немного риса, попробовал… И с трудом удержался, чтобы не сплюнуть: рис был клейким и совершенно пресным.
Павликов еще поковырял предложенное блюдо, но пробовать больше не решился, а лишь спросил японца:
— А мясо?
— Мясо будет завтра, в субботу, — охотно пояснил Юрисима. — И еще один раз. Обычно его дают в среду.
— И все?
— Часто есть мясо — вредно, — сообщил сёи. — От него может застояться кровь и растет живот. Зато еще три раза в неделю бывает сифудо-тяхан.
— А это что такое?
— О, это очень вкусно. Рис варят с рыбой, моллюсками, водорослями…
Младший лейтенант искренне понадеялся, что ему не придется пробовать это «очень вкусное» блюдо, и предложил:
— Ладно, а ну его. Давай, друг, чай пить. Немцов! — окликнул он взводного каптера. — Тащи-ка нам чаю и к чаю. И чтобы одна нога там, а другая — уже тут!
Юрисима ошарашено смотрел на огромную медную кружку с дегтярно-черным напитком, совершенно непохожим на настоящий чай, на гигантские ломти хлеба с кусками сала, которые должны были, видимо, изображать кайсэки, и на несколько круглых, коричневых пирожков, похожих на камни, покрытые инеем. Судя по всему, это были омогаси…
Русский чай оказался сладким, а хлеб с соленым салом неожиданно вкусным. Росске протянул сёи один из коричневых пирожков:
— Угощайся. Это — пряник. Наша народная сладость. Немного зачерствели, но на вкус — законные. Если чего, ты их в чае размочи.
Юрисима взял пряник, с трудом надкусил, но вкус ему понравился. Какой-то неожиданный, отдающий медом и свежим хлебным зерном. Он благодарно кивнул и придвинул к Павликову картонную коробку с моти — маленькими сладкими лепешками из бобов и риса:
— Попробуйте, Анатону-сан.
После пайкового обеда Антон с подозрением отнесся к идее попробовать еще какое-то японское блюдо. Он осторожно взял одну лепешку, надкусил… Вкус был странным, но приятным. Павликов быстро расправился с первым моти и принялся за следующий.
Чайной церемонии не получилось, но расстались соседи-союзники очень довольные друг другом. Юримаса шагал в свой взвод и думал, что надо бы послать росске еще понравившихся ему моти, а если удастся, то и мидзуёкан [182] — их еще иногда дают в пайке. А Павликов размышлял, что неплохо бы подкинуть соседу ящика три-четыре тушенки, а то с такой еды как у них и ноги таскать не будешь!
За час до рассвета загрохотали орудия и 29-я китайская пехотная дивизия под командой генерала У Фаня пошла в атаку на японцев, занимавших позиции на подступах к Чинчангу. Артиллерийская подготовка была непродолжительной — снарядов у гоминьдановцев было не слишком много, а потому и неэффективной. Остатки 9-й пехотной бригады дайса Кендзобуро не слишком страдали от бестолково летящих мимо китайских снарядов. В который раз японские солдаты убеждались, что если китайские артиллеристы ведут огонь самостоятельно, без помощи заграничных инструкторов, то это — бесполезная трата боеприпасов. Двухчасовая артподготовка обошлась японцам «дорого»: был убит повар офицерской столовой одиннадцатого пехотного полка, восемь мулов, приписанных к тому же полку и прямым попаданием уничтожены двадцать три армейских велосипеда. Кроме того полк потерял пятнадцать человек раненными и восемь контуженными. В сорок первом полку потери были и того меньше: одиннадцать человек ранено, осколки снаряда старой 114-мм английской гаубицы в клочья изорвали рулон новенького брезента, добытого оборотистыми каптенармусами для починки истрепавшихся палаток, а еще один снаряд угодил точнехнько в фанзу, в которой хранились запасы воскресного саке на весь полк! Это была, пожалуй самая большая потеря бригады: палатки могут еще обойтись без ремонта, раненых вылечат, велосипеды были особенно и не нужны, а толстого неопрятного повара Мосаку не любил никто, даже его жена. Но саке! Энган-сарю [183] поплатятся за такое святотатство!
Примерно так бормотали сквозь зубы «бойцы атаки» [184] и их офицеры сорок первого полка, крепче стискивая свои винтовки, пистолеты и рукояти мечей. Всем было понятно: сейчас артподготовка закончится и китайцы пойдут в атаку. Тогда и будет возможность посчитаться…
У Фань оторвался от немецкой стереотрубы — подарок дружественного Гоминьдану Германского Рейха! — и одобрительно цокнул языком:
— Очень хорошо стреляет сегодня артиллерия! Японских позиций почти невидно!
Он протянул руку к полевому телефону, взял поданную ему трубку:
— Полковник Лань! Приказываю вам атаковать противника, ворваться в его позиции, разгромить и уничтожить врага! Исполняйте!
Стоявший тут же военный советник, гауптман Блашке, чуть поморщился: этот опереточный генерал считал, что чем красивее команда, тем лучше ее исполнят. Впрочем, чего можно ожидать от бывшего торгаша, который в армии оказался сразу полковником — купил себе звание, год отирался в штабе, а потом, прикупив себе желтые петлицы [185], стал командиром дивизии?
