Майкл Суэнвик - Джек-Фауст
Дуло орудия, на котором сидел Сын Жестокости, торчало достаточно высоко, чтобы человек мог взобраться на него, протянуть руки и почти дотянуться до палубных бимсов. Но над орудием дыры не было, а весило оно слишком много, чтобы его сдвинуть. Рядом находился рундук с инструментами; на него можно встать. Хуан резко откинул крышку и стал лихорадочно выбрасывать из него все вещи.
- О, превосходно! Пусть все Творение соберется и низко поклонится обезьяне-философу, этому физическому воплощению чистого разума и вершине эволюции, использующей инструмент! - Хуан повернулся к Ангелу Ненависти. - Глупец! Приглядись к палубе.
Хуан посмотрел на палубу и увидел, как ее накренило. Даже если он сумеет подставить рундук под дыру, тот соскользнет в сторону.
«Стоп, - приказал он себе. - Думай. Что из имеющегося у меня под рукой можно применить как инструмент?» Он огляделся, вытянув шею, и увидел - ага! - свернутую веревку. А сверху на погибшем голландце лежал шомпол на длинной палке, чтобы прочищать пушку между выстрелами. Он схватил оба предмета, как утопающий хватается за соломинку. Теперь у него все получится!
О, только если прекратятся эти чертовы удары!
Он привязал конец веревки к середине шомпола. Бросил его, как дротик, в дыру на палубу выше. Веревка без труда размоталась.
Когда шомпол неподвижно замер, Хуан начал медленно тянуть его обратно.
- Цепляйся же, ну, ублюдок, - бормотал он.
Но тот легко проскользнул и беспрепятственно свалился с покосившейся палубы обратно в дыру. Хуан спешно отскочил, когда тот загрохотал вниз, чтобы его не ударило.
И опять бросил.
Шомпол снова не зацепился. Опять упал.
Мучитель Хуана заливался смехом.
- Промахнулся, промахнулся, промахнулся! Дорогой друг, ты слишком неловок, чтобы выжить!
Хуан глубоко и гневно вздохнул, а потом взял себя в руки. Он не был идиотом. Он бросал палку вдоль покосившейся палубы. Но если бы он повернулся и бросил ее под углом, то был бы великолепный шанс, что дротик зацепится за поручень.
Он повернулся в четверть оборота.
Хуан собрался уже было сделать бросок, когда под ногами раздался страшный грохот, крещендо, и метрах в шести от него в сторону кормы палуба разверзлась.
Оттуда потоком хлынули люди, словно грешники, совершающие побег из ада. От них валил черный дым и наполнял орудийную палубу, и Хуан закашлял, мучаясь от удушья. Затем моряки добрались до него и кулаками и локтями грубо оттолкнули в сторону.
- Подождите! - кричал он. - Я…
Но их вырвалось слишком много, и паника их была слишком сильна, чтобы кого-то слушать. В безумии от страха они вырвали у него из рук веревку и отобрали шомпол, порвав на Хуане рубаху. Их руки жадно тянулись к отверстию на верхней палубе. Они прыгали, хотя прыгнуть так высоко было совершенно невозможно. Они карабкались друг на друга, и каждый пытался отпихнуть других, чтобы самому выбраться на свет.
Среди этой паники Хуан с трудом удерживался на ногах. Стоит ему упасть, и его задавят. Их было так много! Он развернулся и увидел пробивающееся в отверстие пламя. Бегство моряков с нижней палубы прекратилось.
Языки пламени лизали опрокинутые полки со снарядами. Хуан в ужасе затаил дыхание.
- О, не будь слабаком - прими же участие во всеобщем веселье! - язвил Великий Враг рода человеческого. - Пробей кулаками путь к свободе! Если снаряды взорвутся, как тут выжить - а?! Борись! Возможно, ты станешь единственным, кому удастся выскочить!
С отвращением к себе Хуан обнаружил, что локтями отпихивает матросов в сторону, так же бездумно, как любой из них, и пытается взобраться на людей, находящихся под отверстием.
Он лез, боролся - и сражался с ощущением неизбежности смерти. Все происходило как во сне. Трупы воняли обгорелой плотью и человеческим страхом. Хуан глубоко вдыхал этот смрад, и тот наполнял его ужасом и силой, делая нечувствительным к боли. Он затерялся в животном ужасе и царапающих руках. Чей-то кулак угодил ему прямо в глаз. Локтем ему заехали в лицо. Выбили зуб. Сломали палец. Рот наполнился кровью. И на самом пике этой кошмарной схватки он в миг просветления подумал: «Именно так выглядит вечное проклятие! Так станет повсюду и будет продолжаться вечно».
В этот миг он поставил ногу на плечо какого-то моряка, тот поднял вверх руку, чтобы сбросить его, и Хуан узрел воздетый темный горячий бицепс с розовым шрамом в форме ястреба-перепелятника.
Словно громом пораженный, он неверящим взглядом уставился в дикие и никого не узнающие глаза Гавилана, полные того же ужаса, что и глаза лошадей, сейчас уже, безусловно, умирающих в носовом трюме. Прилив слепой паники подхватил Хуана и поднял, и он всем весом наступил на плечо друга, а после - на его лицо. И каким-то чудом взобрался на самый верх копошащейся кучи тел.
Хуан выпростал руку, поднял ее как мог высоко к зазубренному рваному краю палубы.
Затем судно снова накренилось. Черные воды с ревом хлынули на орудийную палубу снизу, стремительно, как локомотив. Пирамида человеческих тел под Хуаном зашаталась и покачнулась. Она рушится! Никто из этих людей не спасется! Все погибнут!
Сверху протянулась рука и схватила его за запястье, и он вырвался на свободу.
Плача с чувством облегчения, Хуан позволил поднять себя наверх. Он услышал, как вода внизу смыла моряков, их заунывные крики ужаса, когда они падали, ломали руки и ноги и погибали. Удерживаемый крепкой хваткой, он раскачивался и истерически смеялся. Затем с благодарностью поднял взгляд на своего спасителя.
Дьявол улыбнулся ему.
Легко, как пушинку, он держал Хуана над пенящейся водой и утопающими моряками.
- Это было так весело, старик. Зато теперь, боюсь, все кончилось. А вот тебе и третий урок: история - это просто жизнь, и каждый здравый человек должен сам позаботиться о том, чтобы у него остались от нее впечатления.
- Зачем? - спросил Хуан, рыдая от отчаяния. - Зачем надо умирать? Что я такого сделал, что должен вытерпеть все это?
- Сделал? Разве ты должен был сделать что-нибудь, чтобы страдать и терпеть? Вот как мой друг понимает историю, - произнес Нечестивый Козел. - Все твои муки существовали для того, чтобы удовлетворить твое любопытство, не более того. А теперь все кончено. Я разыграл свое маленькое кукольное представление, и настало время убрать руки с твоих ягодиц. Но сперва… Можно я расскажу тебе один секрет? - Он приложил губы прямо к уху Хуана и прошептал: - Ты не существуешь. Тебя никогда не было.
Он отпустил Хуана, и тот упал.
О холодную как сталь воду он ударился как о гранит. И с унижением осознал, что Враг сказал правду. Когда он дрался и боролся за жизнь, то ощущал себя, свое бытие, свое я, - теперь куда-то ускользнувшее.
Он задыхался и впал в панику, барахтаясь среди пузырей и отчаяния, и тогда Фауст очнулся.
Было светло - наступил новый день.
Он бродил по комнате, осунувшийся и бескровный, не зная точно, сколько прошло времени. День? Четыре? Взволнованные лица поворачивались к нему от каждого стола и каждого огороженного рабочего места.
- Все завершилось, - сказал он. - Англия одержала победу.
В это мгновение затрещал телеграф. Оператор сорвал наушники и поднял их высоко в воздух.
- Победа! - пронзительно закричал он.
Весь персонал пришел в неистовое веселье.
Ламберт Дженкинс схватил стоящего рядом Вагнера и крепко обнял. Затем вскочил на письменный стол и заорал во всю мощь своих легких.
- Слава Англии! Слава Сэндвичу! Слава Фостеру!
Но Фауст уже вышел из кабинета.
Он был настолько изможден и так бедно одет, что его не узнали. Оставшись один, никем не беспокоимый, он наблюдал, как великая новость распространялась по столице. Фабрики опустели. На каждой вершине холма и общинных землях разводили костры - везде, где для них находилось место. Группки мальчишек бегали по всем улицам с горящим хворостом. В толпе расхаживали люди на ходулях. Женщины выставляли напоказ груди. Импровизированные процессии с бородатыми мужчинами, одетыми в черное, стоящими на верху повозки или фургона, размахивая логарифмической линейкой, - все они изображали, с различной степенью успеха, его самого.
Теперь Фауст сделался самым популярным человеком в Лондоне.
Эта мысль вызывала у него омерзение.
15. АБОРТ
Гретхен сидела в комнате одна. Вокруг нее в холодном свете, отражающемся от побеленных стен, кружились пылинки.
Комнату наполняла тишина.
Спустя некоторое время Гретхен закурила.
Здоровье отца таяло. Мать до того растерялась от этого ухудшения, что в своих письмах больше не старалась скрыть овладевшее ею опустошающее отчаяние. В ее жизни так много было связано с мужем, что она не видела смысла в существовании без него. Когда Гретхен была маленькой, мать часто рассказывала ей историю о великане-людоеде, которого нельзя было убить. Ибо его сердце было спрятано в яйце в самой сердцевине старого дуба. Но он умер, когда дерево треснуло от попадания молнии. Вот и отец был таким дубом, в котором мать хранила свое сердце. Она не могла жить после его смерти. А если сможет, то, безусловно, уже не играя главной роли в тех делах, что он вел.
