Александр Афанасьев - Исток зла
А что касается левых, скорее всего, и центристов — они увидят совсем другое. Они увидят бессудную расправу казаков и дворян над двумя связанными людьми. И будут правы, именно это и произошло.
Что будет после опубликования пленки — предсказать нетрудно. Левые и центристы, поддержанные воем из-за кордона, потребуют сурового наказания для всех, кто изображен на этой пленке. В то же время правые и дворяне выступят в нашу защиту. Это расколет и радикализирует страну. Власть будет вынуждена выбирать из двух зол: если она поддержит тех, кто за то, чтобы нас осудили, от нее отшатнутся правые, ее исконные защитники. Если власть откажется судить нас, то тем самым она своими руками легализует чернейший произвол и оттолкнет от себя больше половины подданных: всех левых и весь центр. Тут же активизируются разговоры о конституционной монархии, а то и о республике, и дураки проторят дорогу идущим вослед безумцам…
Но самое страшное случится, если появятся доказательства, что всё это было санкционировано кем-то с самых верхов. Поверят — ведь один из участников расправы — посол, а другой ни много ни мало — генерал-губернатор. Вот тогда начнется гражданская война…
Не говоря ни слова, я перебросил разряженный пистолет сотнику, тот ловко поймал его.
— Правосудие свершилось! — торжественно провозгласил генерал-губернатор.
Каким судом судите — таким и будете судимы.
Какой мерой меряете — такой и вам отмеряно будет.
Не рассчитывайте теперь на законный суд, когда будут судить вас, князь Абашидзе!
Двое казаков подошли и куда-то потащили тела, без претензий — по земле и за ноги. Князь Абашидзе махнул рукой, и все потянулись из ангара на воздух…
Кто-то раскурил сигару, кто-то достал плоский шкалик «Смирновской» — как после охоты. Все говорило о том, что для присутствующих это обычное зрелище.
— Вы неплохо держались… — Абашидзе подошел ко мне.
— Благодарю.
— Это необходимость. Просто необходимость. Мы делаем эту работу, и мы все в дерьме, но, если мы не будем ее делать, в дерьме окажется вся Россия. Вы верите в то, что Кринский был виновен?
— Да, верю.
— Тогда в чем проблема?
— Проблема в том, что существует суд. Он существует не просто так, господин Абашидзе. Если бы вы отдали Кринского под суд, он приговорил бы его к тому же самому, к смерти, — и всё было бы законно.
— Я вас умоляю… Вы совсем не понимаете Восток.
— Так просветите. Чего же я не понимаю?
— Вы не понимаете того, господин Воронцов, что на Востоке люди думают совсем не так, как мы, русские. Если бы мы отдали его под суд, законный и гласный, — проблем не оберешься. Во-первых, они бы потребовали суда присяжных, и процесс превратился бы в политическое зрелище. Они это умеют — превращать скамью подсудимых в трибуну. А если бы в состав присяжных вошел еврей? А еще хуже — тайный еврей? Тогда бы правосудие превратилось в посмешище: ни араб, ни еврей никогда не осудят своего сородича, что бы он ни совершил. Это только мы, русские, можем осудить своего, жид не осудит жида. На этом процессе Кринский сделал бы всё, чтобы столкнуть арабов и русских. Всплыли бы фамилии, а на Востоке фамилии — это кровная месть. Пролилась бы новая кровь, и судить пришлось бы уже мстителей. Пусть Кринского приговорили бы к смерти — он пошел бы на эшафот и с радостью стал бы иконой для нового поколения жидовских бунтарей и мстителей. Даже его смерть навредила бы нам. А эта Либерман — стоило бы ей показать присяжным свои ноги, дело было бы решено. Она даже вас очаровала, господин Воронцов, не так ли?
— В ее положении и в ее состоянии трудно было кого-то очаровывать. Косметика… не подходящая к случаю…
Абашидзе расхохотался.
— Ценю людей, которые могут шутить и в такой ситуации. Нет, я не про сегодняшнее, князь, я про более ранний период.
Я внимательно посмотрел прямо в глаза генерал-губернатора. Очень внимательно.
— Да бросьте, сударь. Всё, что произошло тогда, прощено и забыто. Более того, всё, что вы тогда сказали этим жидам, я готов повторить до последнего слова. Теперь вы наш человек, и никаких подозрений относительно вас быть не может.
— Что значит — «наш человек»?
— Господин Воронцов, наш человек — это человек, любящий Россию и признающий ее неоспоримые права на всё, что нас окружает. Наш человек — это тот, у кого не дрогнет рука, чтобы покарать предателя, убийцу, террориста. Наш человек — тот, кто сделает всё, что нужно для процветания великой России, кого не остановят замшелые нормы и традиции.
Воистину, чем торжественнее речи, тем грязнее дела.
— Вы имеете в виду что-то конкретное? — заострил разговор я.
— Пока нет. Но при необходимости мы призовем вас на помощь.
— Надеюсь на это…
Исчерпав тему, генерал-губернатор отошел к Бойко и казакам. Все чего-то ждали.
Ко мне направился Вахрамеев, в руке у него была обтянутая кожей серебряная фляжка.
— Извольте, сударь… — тихо сказал он, — первый раз всегда трудно.
Мы посмотрели друг другу в глаза — и я все понял без слов. Когда-то и его, профессора права и одновременно специалиста по борьбе с терроризмом, люди генерал-губернатора на чем-то поймали. И заставили его пройти посвящение точно так же, как только что это сделал я. Повязали кровью. Теперь он, профессор и доктор права, выполнял роль адвоката на этих судилищах, заранее зная, что исход процесса всегда один и в глазах самозваных судей невиновных здесь нет. Возможно, этот человек станет мне союзником и позволит уничтожить спрута. А возможно, это всего лишь талантливая актерская игра, одна из ступеней проверки. Вокруг одни чужие, доверять нельзя никому. И я — тоже чужой в стране, где я родился и вырос и которой я служу.
— Что это?
— Коньяк. Грузинский.
Намек?!
Коньяк и в самом деле был к месту…
— Превосходный коньяк, благодарю.
— Не за что…
Генерал-губернатор поднял руку, требуя внимания.
— Господа, можем ехать…
В машине генерал-губернатора оказался генерал Бойко. Бойко служил в Грузии, и с генерал-губернатором они дружили, несмотря на то что один был русский, из разночинцев, выслужившийся до генерала, а второй — грузинский дворянин. Абашидзе сам вел машину, он умел и любил это делать. Охраны в машине не было, только они двое.
— Что думаешь? — спросил генерал-губернатор, не отрывая глаз от стелющейся под колеса серой бетонной ленты дороги.
— Плохо…
— Что — плохо?
— Он уничтожит нас. Я ему не верю.
— Ты про кого?
— Я про Воронцова. Он не наш и не верит нам. Чтобы стать нашим, ему надо пожить здесь лет пять. Тогда он поймет, что по-другому нельзя.
— Мне не нужно, чтобы он верил. Мне нужно, чтобы он боялся.
Генерал усмехнулся в усы.
— Сам-то веришь? Русский князь будет бояться?
— Не за себя. За страну. Он всё понял. Он умный человек и всё понял. Играть нужно умеючи, каждый человек — это зурна, на которой можно сыграть любую мелодию. Необходимо только зацепить нужную струну.
— Что такое зурна?
— Струнный инструмент. На Кавказе. Я не был у себя дома одиннадцать лет, — задумчиво произнес Абашидзе.
— Мы доиграемся. Еще можно решить вопрос, предоставь это мне.
— Не сметь! — отрезал генерал-губернатор. — Он играет не один. Надо узнать, кто стоит за ним. Иначе все впустую.
— Мы доиграемся, — упорно повторил Бойко.
Какое-то время они ехали в мрачном молчании.
— Скажи мне одну вещь… — нарушил молчание Абашидзе, — как тебе это удается, друг? Как тебе удается делать из людей роботов? Сегодня даже я поверил.
— Это моя работа.
Князь рассмеялся.
— Ты опасный человек. Хорошо, что ты на нашей стороне…
Вечер 26 июня 2002 года
Пограничная зона, афгано-русская граница
Операция «Литой свинец»
Оперативное время минус сто восемь часов сорок одна минута
Для нехитрого пейзажа пограничной зоны на афгано-русской границе не было более привычной детали, чем эта: «АМО» — большой, тяжелый, трехосный, носатый грузовик, с длинной рамой, с квадратной кабиной и расположенным перед кабиной мотором (если наедешь на мину, то рванет она под двигателем, а не под кабиной водителя, под твоей собственной задницей). Машина, хоть и новой модели, выглядела достаточно попользованной и побитой дорогами, во многих местах на грязно-буром металле кунга виднелись вмятины — как будто кто-то хлестнул стальной метлой со всего размаху и оставил следы и даже пулевые отверстия. И нос, и кабина водителя были хорошо бронированы навесными плитами, не самодельными, как это делают некоторые, а настоящим армейским комплектом, что свидетельствовало о хороших отношениях владельца машины с местными армейскими частями. Помимо этого, какие-то умельцы установили на лобовые стекла машины что-то типа стальных жалюзи, они открывались и закрывались из кабины — в сочетании с бронированным лобовым стеклом это могло защитить даже от пули с вольфрамовым сердечником, пущенной из снайперской винтовки с горного склона. Дверь тоже была бронирована, равно как и нештатные, чуть ли не в два раза больше, чем обычные, топливные баки. Можно было держать пари, что и топливные баки, и баки для воды, расположенные за кабиной, не только снаружи облиты специальной резиной, обладающей свойствами стягиваться при появлении пулевых пробоин и закрывать дыру, но и разделены изнутри перегородками на множество отсеков высотой в три четверти бака. Это было сделано для того, чтобы если даже пуля и пробила бы бак, то из него вытекло бы только небольшое количество топлива или воды, а остальное осталось бы в баках. Стекло в боковом окне кабины было снято — так делали многие перегонщики, чтобы иметь возможность стрелять из кабины и еще, высовываясь, смотреть на то, что происходит впереди на дороге, а от пуль спасались, завешивая окно бронежилетом. Необычным был обвес машины — две мощные стальные трубы с перемычками брали начало у переднего бампера, шли через капот (из-за этого капот бы переделан вручную и откидывался, как на старых машинах, — раскрывался на две половинки с мощной перемычкой посередине), прикрывали кабину, шли поверх кунга, затем резко уходили вниз и заканчивали свой путь внизу намертво приваренными к раме. Наверху, поверх кунга, к этим двум трубам был приварен обширный багажник «корзина», как на автомобилях дачников, только несравненно больше по размерам. Над кабиной были укреплены две массивные запаски с развитыми грунтозацепами. Около каждой двери — и водительской, и пассажирской — были приварены кронштейны с фарой-искателем на каждом, а за мощной передней решеткой-«кенгурятником» мрачно смотрели на мир четыре противотуманные фары, каждая с мощностью небольшого прожектора. В целом машина смотрелась даже не как грузовая, а скорее как командная техничка, подготовленная к какому-нибудь опасному ралли-рейду в Африке, где помимо диких животных встречались еще и вооруженные автоматами экстремисты.
