Андрей Валентинов - Век-волкодав
Не договорила — легкий стук помешал. Наташа Четвертак, допив чай, поставила пустую чашку на скатерть.
— Ты, тетя Маруся, так не думай.
Помолчала, улыбнулась ласково:
— И не говори больше, хорошо?
Мурка даже руками всплеснула:
— Да что ты? Я это, Наташа, к тому, что всем нам много чего пережить пришлось. Олька… Товарищ Зотова Ольга Вячеславовна от хрусталей этих на деникинские фронты ушла. И не вино барское потребляла, а кровь проливала за власть рабочих и крестьян. Горжусь я тобой, красный кавалерист славного Южного фронта! Живи долго, дольше, чем я, чем все остальные. Заслужила! А когда твоей Наталье сто лет исполнится, мы снова соберемся — и опять за тебя выпьем!
Взяла бокал, подняла повыше.
— С днем рождения, подруга!
Зотова, даром что красный кавалерист, от такой здравицы чуть не до ушей зарделась. Наталья же, рот открыв, так и осталась сидеть, глазами моргая. Хорошо сказала тетя Маруся!
* * *— Сволочи они, Олька, — вздохнула Климова, подчищая с блюдца остатки торта. — И не потому, что злая я, людей не люблю. Сама посуди. Вождь еще в 1921-м, после Перекопа заболел…
Осеклась, на Наташку взглянула. Та, к подобным разговорам привычная, молча прикрыла красными ладошками уши. Не то, чтобы очень плотно.
— Лечить надо было, а у него, у товарища Предсовнаркома, характер еще тот, с перцем и порохом. Тому врачу верит, этому нет. Операцию захотел — пулю вынуть. Дмитрий Ильич сразу сказал, что нельзя, да кто его слушал! Разрезали, пулю вытащили, а через неделю — удар… После — еще хуже. Эти, в Политбюро, оказывается, чуть ли не день смерти уже определили. И похороны придумали царские, чтобы каждому у гроба покрасоваться. На словах — ученики верные, а сами слухи про Вождя распускают, что, мол, и шпион, и гадкой болезнью мучается…
Наталья Четвертак, сглотнув, надавила пальцами на многострадальные уши.
— Распускают, — спокойно согласилась Зотова, подливая чай. — Ты, Наташка, это игры прекращай, не маленькая уже. Про вождей революции всегда мерзости говорят — и будут еще, пока мы со всеми врагами не разобрались. И не только с теми, что в Париже, но и которые в Политбюро. А какие они там ученики, трибунал разъяснит. Сама я тоже наслушалась. И подменили Вождя чуть не в детстве, и не Владимир Ильич он вовсе, и семья не узнавала. Специально такое выдумывают, чтобы несознательным обывателям было о чем языки чесать.
Мурка взглянула странно.
— Это ты, конечно, правильно сказала, если с классовых позиций. Только… Знаешь, давай попросим Наташу, чтобы вышла на пару минут. Наташа!..
Девочка, отвернувшись, засопела сердито.
— А если от того, что скажу, жизнь тети Оли зависит?
— Ой!..
Негромко хлопнула дверь, врезанная в перегородку. Пустой стул, чашка пустая. Была Наталья Четвертак — и нет, даже воздух не дрогнул.
— Не привыкну никак, — Климова зябко повела плечами. — Ведьма она у тебя, Олька. Ох, ведьма!..
Кавалерист девица только хмыкнула:
— Ведьма — это мелко, подруга. Мне вот добрые люди подсказали. Лилит она, Адаму супруга первая, что из огня сотворена. Только маленькая еще, силы своей не знает.
— Иди ты! — Мурка быстро перекрестилась. — Скажешь такое!..
Зотова стерла с лица улыбку.
— Скажу. Ей столько повидать пришлось, что ни мне, ни тебе даже не снилось. Умирала, умерла почти, а потом ее не спасли, изуродовали. Эх, не дотянулась я до этого кудесника, не взяла за горло!
— Знаю я про Берга, — кивнула Климова. — Читала докладную твою и товарища Тулака про Сеньгаозеро. Но читать одно, видеть — иное совсем. Берга, между прочим, с Лубянки выпустили, под суд отдали, впаяли пять лет условно… А вот где и над чем он сейчас работает, даже тебе не скажу, права не имею.
Придвинулась ближе, зашептала еле слышно:
— Про Вождя, Олька, никому ничего не болтай. Никому! Даже как сегодня, врагов ругая. Сплетен никаких не пересказывай, а будут говорить — не слушай. Сейчас за этим втрое следят, всех на карандаш берут, кто язык распускает. А почему — объясню, чтобы ты, подруга, мои слова правильно поняла. Не просто с Вождем! Я в тайны никакие не лезу, ни к чему мне они, но кое-что прямо в глаза бросается. Думаешь, когда он родился? 22 апреля, по-старому, значит, 10-го? Нет, Олька, 12 апреля — день рождения, я документ видела, его рукой написанный. Мелочь, конечно, но как образованному человеку день своего рождения не знать?
Кавалерист-девица пожала плечам:
— Перепутать мог. Перо по бумаге скользнуло.
— Мог, конечно, — Мурка нехорошо оскалилась. — Или он, или другой кто. В документах там такая путаница, что десять трибуналов не разберется. Но это бумажки, дунь — и улетят. А знаешь, как его дома называют? Думаешь, Владимиром? Жена и вправду Володей кличет, а для остальных он, между прочим, Николай!
Зотова медленно встала. Николай Ульянов… И об этом слыхать приходилось. «В Самаре в 1891-м году умер и был похоронен молодой человек, его однофамилец. Но звали его иначе — Николай, Николай Иванович Ульянов.» Товарищ Ким, если ему верить, лично проверял.
— Я ведомость видела, — продолжала Климова. — Денежную, где расписываться нужно. Так в ней…
Ольга резко выдохнула:
— Хватит! Поняла, впредь умнее буду. Спасибо, Маруська, ты и вправду — подруга верная.
Улыбнулась, на дверь кивнула:
— Наташку зовем?
Мурка покосилась на перегородку, наморщила нос.
— Погоди! А то снова твоей Лилит придется уши пальцами закрывать. Некоторая часть народа, между прочим, интересуется и вопросы задает. Вроде бы товарищ Полунин, заместитель твой, не только служебный интерес имеет. Я это к тому, что мы с Мишей день свадьбы намечаем, так может, нам вчетвером в ЗАГС сходить? Знаешь, как сейчас поют?
— Заплати три рубли гербового.
Нынче без волокит,
Лишь перо заскрипит
И счастливая пара готова.
С чувством спела, во весь голос. Из-за перегородки послышалось изумленное «Ай!». Зотова и сама не без труда поймала отпавшую челюсть.
— Кто?! Саша Полунин? Охота людям пустое болтать. Хороший он парень, и другие не хуже. Только этого, подруга, мало.
Упала на стул, отвернулась, губу закусила.
— Раз в жизни такое бывает, не повторяется. Встретила я одного — уже после фронта, в Столице. И всё — насмерть, свет белый без него черным казался. Без толку только. Он женат, при хорошей должности, с дипломом университетским. А я кто? Девка эскадронная в гимнастерке и старых галифе… Вот и отправили рабу божью в психбольницу до полного вправления мозгов. С тех пор и отрезало. Я и друзей нахожу с трудом, а большем даже не думаю. Потому и завидуя тебе, Маруська, что сердце имеешь горячее. А меня не зря Селедкой прозвали. Какая у рыбы-селедки любовь может быть?
Климова, резко вскочив, сверкнула глазами, явно собираясь возразить. Не успела. За дверью, ведущей в коридор, послышался шум, чьи-то негромкие голоса…
Стук — три удара по дереву. Тук… тук… тук…
— Соседи, видать!
Ольга медленно встав, заставила себя улыбнуться:
— Так некоторой части народа и объясни, можно без подробностей. Пусть на ком другом упражняются.
Взялась за дверную ручку, помедлила чуток.
Открыла.
— Где именница?
В дверном проеме — белые лилии в свежей зеленой листве. Не букет — целая корзина, от притолоки почти до самого пола. Что за нею, даже не разглядеть, только чья-то лохматая макушка торчит.
— День рождения у меня, — без особого восторга уточнила Зотова. — А такую буржуазную роскошь, товарищ…
Не договорила — попятилась.
— …Мы сегодня смело признаем социалистической. Поздравляю, Ольга Вячеславовна!.. Многих вам лет!..
Товарищ Куйбышев вручил цветы, быстро осмотрелся, махнул огромной ручищей.
— Вас тоже с праздником, товарищ Климова! Судя по запаху, здесь не обошлось без белого муската, что не может не радовать. Счастлив был бы напроситься на рюмочку, но, увы, должен мчаться дальше. Еще раз, поздравляю, Ольга! Если бы не строгая партийная дисциплина, я бы вас непременно обнял.
Тяжелая корзина с громким стуком впечаталась в пол. Зотова, опустив руки по швам, проговорила хрипло:
— Вы… Валериан Владимирович, вы меня и поцеловать можете.
Сказала — испугалась. Попятилась бы, но гость не позволил. Шагнул вперед, обхватил за плечи, звонко чмокнул в щеку:
— Будем считать, что это — с занесением в личное дело!
Вновь махнул рукой, тряхнув тяжелой гривой волос.
— Кажется, окончательно, разучился говорить по человечески. Спрячусь за классика.
Расправил плечи, взглянул без улыбки, серьезно:
— S'avançaient, plus câlins que les Anges du mal,
Pour troubler le repos où mon âme était mise,
Et pour la déranger du rocher de cristal
Où, calme et solitaire, elle s'était assise.[42]
Хлопнула дверь. Ольга, как стояла, так и осталась на месте, только руки за спиной сцепила. Мурка, оторвав взгляд от лилий, проговорила деревянным голосом:
