Андрей Валентинов - Век-волкодав
— Товарищ Покровский, заместитель народного комиссара по просвещению, разъяснил вопрос с точки зрения марксизма, — печально улыбнулся Родион Геннадьевич, разливая душистый травяной чай. — Оказывается, феодально-байские элементы искусственно разъединяли народы, подрывая тем базу классовой борьбы. Дхары, как выяснилось — никакие не дхары, а ижемцы, одна из зырянских этнографических групп. Язык, конечно, совершенно иной, но… Тем хуже для языка!
Бывший ротный едва не разлил врученную ему чашку.
— Вы… Вы серьезно? Целый народ взяли — и отменили? Бред какой-то!
Ученый ответил не сразу. Отхлебнул чай, подумал.
— Может, и не бред, товарищ Тулак. Когда я только учил русский язык, мне казалось, что дхары — такой точно народ, как наши соседи-зыряне, как татары, удмурты. Не переваренный имперской утробой огрызок древней цивилизации. В меру моих скромных сил я пытался сохранить то, что еще уцелело: язык, традиции, наши древние святыни. Потом большевики… Я им, знаете, поверил. Ваш нынешний начальник в бытность свою наркомом по делам национальностей, лично меня обнадежил, дал добро на издание дхарских учебников. А теперь я начинаю понимать, что империя, как бы она себя не именовала, относится к моему народу как-то очень несправедливо. Меня, студента, сослали в Сибирь за язычество. Тоже, если подумать, бред, и преизрядный. Но вдруг это не бред, а политика? Самое невероятно, что наши старики, потомки жрецов-дхармэ, считают, что так и должно быть. Мосхоты, русские — обычные люди, сотворенные из праха, а мы, дхары, выходцы из Лхамэ, Вечного Света. Между нами не может быть мира. Рискну употребить смелое сравнение: мы, дхары, живем на планете обезьян.
Семен едва не подавился чаем. Родион Геннадьевич рассмеялся:
— Ну как таких гордецов терпеть? Отменить — и вся недолга. Если же серьезно, то подобные представления — не редкость. Вы бы знали, как относятся к своим соседям эскимосы! Себя величают «иннуиты», то есть, люди, все же прочие, как вы можете догадаться, нечто совсем другое. А чукчи считают, что русские произошли от стаи взбесивших ездовых собак…
— Товарищ Соломатин! — отчаянно воззвал поручик, отставляя чашку. — Так ведь и захлебнуться можно! Обезьян вы лучше вообще не поминайте, была у нас история в Техгруппе, до сих пор забыть не могу… Уверен, нет никакой особой политики. Заставь дурака богу молиться, он лоб расшибет. Только обычный дурак себя калечит, а если его начальником сделают… Вы, главное, не сдавайтесь.
Ученый пожал широкими плечами:
— Я, товарищ Тулак, и не думаю сдаваться. Меня сам Победоносцев, не к ночи будь помянут, каяться не заставил. Но что мы все обо мне? Вы-то как? На службе не обижают?
Бывший ротный дернул щекой.
— Меня тоже, знаете, обидеть трудно. Хорошо служится! А сейчас вообще такое дело образовалось…
Вскочил, заправил в карман непослушную правую руку.
— Хотел бы рассказать, очень хотел, да не могу… Родион Геннадьевич, помните свет над Шушмором? Вы сказали, что это и есть настоящее Небо, истинное. Вам виднее, я не знаток. Но я запомнил этот свет, он был какой-то особый, не такой как солнечный…
Нужные слова никак не находились. Семен щелкнул пальцами.
— Живой… Да живой… Но не природный, а словно кем-то созданный, сотворенный.
— Видели что-то подобное? — спокойно поинтересовался Соломатин.
— Так точно! Два часа назад! — поручик резко взмахнул рукой, улыбнулся виновато. — Не моя тайна… В общем, предмет, изделие, дело рук…
— …Человеческих?
Слово прозвучало негромко, но Семен невольно вздрогнул.
— Н-не знаю. Нет! В смысле, да. Наверное, человеческих, чьих же еще?
Осекся, присел на стул, отхлебнул остывший чай.
— По краю ходите, Семен Петрович, — спокойно констатировал ученый. — Ох, по краю!
Поручик резко обернулся:
— Вы тоже!
Родион Геннадьевич отставил пустую чашку, неторопливо встал.
— Надеюсь, все же нет. Вы, товарищ Тулак, в свои делах секретных осторожней будьте, под ноги не забывайте смотреть, ибо камешки склизкие попадаются. Ну, не мне вас учить. Мои же заботы невинные, сугубо научные. Кстати, вы правы, сдаваться не следует. Не все так однозначно. Помните, у меня рукопись украли? Прошлой осенью?
Бывший ротный на миг задумался.
— Которая по школам? Вы еще тогда предположили, что украсть хотели другую, по дхарской мифологии? Помню! Неужели нашли?
— Нашли, хоть и не в полном виде, — ученый усмехнулся. — Граждане беспризорники пустили несколько страниц на раскурку. Ее бросили на соседней улице, такое впечатление, что вор показал текст кому-то, знающему язык… А недавно меня пригласили в наркомат, в научный отдел. Не ждал, честно говоря, ничего хорошего, но некий чиновный товарищ совершенно неожиданно предложил мне подписать договор на книгу, обещал хороший аванс и издание, само собой, за счет государства.
— Давайте догадаюсь, — поручик ударил костяшками пальцев по столу. — Рукопись школьному делу злодеям не понадобилась, и вам предложили издать книгу по… По дхарской мифологии?
Соломатин молча кивнул.
— Не понимаю! — честно признался поручик. — Допустим, это ОГПУ или даже иностранная разведка…
— Свят, свят, свят! — с самым серьезным видом перекрестился ученый. — Семен Петрович, грешно так шутить!
— Не шучу я, не шучу… Но зачем? Шушмор — это не только старые камни, но и источник невероятной энергии. Но фольклорные записи? Там же ничего такого нет!..
Родион Геннадьевич покачал головой:
— Конечно, ничего «такого» там нет и быть не может. Разве что командование РККА заинтересуют дхарские боевые заклинания, но они, увы, не действовали уже во времена Фроата Великого. Может, в наркомате появился высокопоставленный любитель фольклора? Но ваши слова меня почему-то встревожили. Вы смогли увидеть отсвет Высокого Неба в каком-то рукотворном предмете… Догадываетесь, что это может значить?
Поручик взглянул недоуменно:
— Я имел в виду лишь ассоциацию, сходство, ничего больше. Но если следовать вашей логике… Не Божья же это сила!
— Нет, не Божья! — строго ответил Рох, сын Гхела из племени серых дхаров.
3
Надписи на бутыли не было, и Ольга открывала пробку не без некоторой опаски. Дмитрий Ильич, конечно, человек хороший и в винах разбирается, но мало что белогвардеец Голицын в свои бочки намешал? Когда Крым лихим штурмом отвоевали, сбросив Черного Барона со всем его воинством в холодное осеннее море, победоносная братва атаковала Новый Свет не с меньшей яростью, чем Перекоп и Уйшунь. Даешь заветные погреба! Говорят, потому и Феодосию на день позже взяли, дав врангелевским недобиткам погрузиться на последние пароходы. Узнав об этом, Вождь, мечтавший одним ударом прихлопнуть беляков в крымской «бутылке», весьма и весьма осерчал. Сами же красные орлы, дорвавшись до совсем иных бутылок, беды в том не видели. Золотопогонникам все равно амба. Земля круглая, никуда не деться им от пролетарской мести!
Наливай!!!
Что было потом, замкомэск Зотова, только что вернувшаяся из госпиталя, видела своими глазами. И не только видела. Вначале вместе с иными трезвенниками окружала Новый Свет по всем правилам военной науки, а после сгоняла окрестных татар на вывоз павших. Соотношение пьяных и насмерть упившихся было точно таким, как в настоящем бою — три к одному.
С тех пор кавалерист-девица винный дух переносила плохо, если и пила, то привычный самогон. Дмитрий Ильич, сего не знавший, расщедрился, прислав на день рождения три огромные «голицынские» бутыли. Короткое письмо, после обязательных поздравлений и пожеланий, почти полностью состояло из названий виноградников, винтажных дат и восклицательных знаков.
Одну бутыль Ольга с легким сердцем отдала соседям, вторую отвезла на службу, вручив комбатру Полунину, как представителю трудового коллектива. С третьей пришлось разбираться самой.
К себе на квартиру замкоэск никого приглашать не стала. В ушах все еще отдавалось эхо того — последнего — выстрела. Не попал на ее праздник товарищ Касимов, с пулей утешился. Так что не до веселья было Ольге. Купила для Наташки жутко дорогой торт «Жозефина» с огромной кремовой розой, заварила чай, чашки выставила.
Но гости все равно пришли.
— Бокал-то! — восхитилась товарищ Климова, глядя сквозь хрусталь на лампочку под потолком. — Из такого, поди, только графья раньше пивали.
Ольга посмотрела удивленно.
— Самый обычный, дятьковский, завода Мальцева. Это же тебе не Саксония! Ставь на стол…
Мурка спорить не стала. Отвернулась, вздохнула тяжело.
— Люблю я тебя, Олька! Лучшая ты мне подруга, другой и не будет. Но иногда как скажешь… Саксония! Знала бы ты, их чего мы в детстве пили. Батя — разнорабочий без разряда да еще пьяница, а мать хворала, лежала неделями. Не была бы ты мне подругой…
