Художник из 50х (СИ) - Симович Сим

Кого-то, кто сможет сделать её счастливой.

Четвёртая папироса зажглась от третьей. Гоги курил одну за другой, пока пачка не опустела. Только тогда остановился — не из-за заботы о здоровье, а просто потому что кончились сигареты.

Сидел в темноте ещё долго, пока усталость не взяла своё. Потом поднялся, на ощупь добрался до кровати и лёг не раздеваясь.

Утром предстояла новая работа, новые люди, новые проблемы. Но сейчас была только темнота, пропахшая табачным дымом, и тяжесть на душе, которую не развеять никакими папиросами.

Глава 23

Утром Гоги проснулся с тяжёлой головой и привкусом табака во рту. Ночное курение дало о себе знать — горло саднило, в висках пульсировала тупая боль. Но работа не ждёт.

Умылся холодной водой, пытаясь прогнать остатки дурного настроения. Надел старую, но чистую рубаху и рабочие брюки — для театральной живописи нужна одежда, которую не жалко запачкать краской.

Взял самодельную сумку с кистями и отправился по адресу, указанному в записке. Артель «Красный художник» располагалась в переоборудованном складе на окраине Москвы. Добираться пришлось на трамвае, потом пешком по промышленному району.

Здание оказалось типичным для послевоенных лет — кирпичное, двухэтажное, с большими окнами. Над входом висела вывеска: «Художественно-производственная артель „Красный художник“». Рядом — портреты Сталина и Ленина, призывы к трудовым подвигам.

Внутри пахло краской, скипидаром и сырым деревом. Широкие коридоры, высокие потолки, звуки работы — стук молотков, шелест кистей, негромкие разговоры мастеров.

— Вы Гогенцоллер? — окликнул его мужчина средних лет в забрызганном краской халате. — Я Степан Фёдорович, бригадир декораторов.

— Да, это я. Георгий Валерьевич.

— Отлично! Ждём вас. Пойдёмте, познакомлю с товарищами.

Степан Фёдорович провёл его через длинный коридор в большой цех. Здесь кипела работа — несколько человек расписывали огромные полотна, натянутые на деревянные рамы. Пахло масляной краской и лаком.

— Товарищи! — громко объявил бригадир. — Знакомьтесь, это Георгий Валерьевич Гогенцоллер, наш временный коллега.

Художники оторвались от работы, с любопытством оглядывая новичка. Гоги почувствовал себя неуютно под их взглядами — он привык работать один, без посторонних глаз.

— Василий Кузьмич Орлов, — представился высокий худощавый мужчина с аккуратной бородкой. — Главный по батальным сценам.

— Пётр Васильевич Сомов, — кивнул коренастый блондин с добродушным лицом. — Пейзажи и архитектура.

— Анна Петровна Кузнецова, — улыбнулась единственная женщина в бригаде. — Костюмы и бытовые детали.

— Михаил Игоревич Волков, — буркнул молодой парень с угрюмым лицом. — Подсобные работы.

Каждый пожал руку Гоги, оценивая крепость хватки и мозоли на ладонях — признаки настоящего мастера.

— Ну что, покажем новичку фронт работ? — предложил Степан Фёдорович.

Они подошли к натянутым холстам. Первый изображал сражение времён Гражданской войны — красноармейцы в атаке, развевающиеся знамёна, дым от взрывов. Работа была выполнена в традиционном стиле советского реализма — героически, но несколько плакатно.

— Это Василий Кузьмич расписывает, — пояснил бригадир. — У него рука набита на батальных сценах.

Гоги внимательно изучил композицию. Технически всё было выполнено грамотно, но чего-то не хватало. Динамики, что ли. Живости.

— А это будет задник для второго акта, — показал Пётр Васильевич на другой холст. — Кубанские степи, по которым идут красные полки.

Пейзаж был написан широко, размашисто — как и положено для театральной живописи. Издалека должно смотреться эффектно.

— Вот здесь нам нужна ваша помощь, — Анна Петровна указала на третий холст, где были только наброски. — Сцена в штабе белых. Интерьер, мебель, детали быта.

— А что с главным декоратором? — поинтересовался Гоги. — Когда он вернётся?

— Неизвестно, — вздохнул Степан Фёдорович. — Аппендицит оказался сложным, могут быть осложнения. А спектакль через десять дней.

— Понятно. Ну что ж, приступим.

Гоги изучил эскизы интерьера белогвардейского штаба. Роскошная обстановка старого режима — резная мебель, портреты царских генералов, карты на стенах. Всё должно было контрастировать с аскетичным бытом красных командиров.

— Можно предложить небольшое изменение? — осторожно сказал он.

— Конечно, — ответил бригадир. — Мы всегда готовы выслушать свежие идеи.

— Вот здесь, — Гоги указал на эскиз, — можно добавить игру света и тени. Свет от люстры падает так, что освещает одну часть комнаты, а другую оставляет в полумраке. Это создаст дополнительную драматургию.

Василий Кузьмич заинтересованно подошёл ближе:

— Интересная мысль. Свет как символ — правда против лжи.

— Именно. И ещё можно добавить зеркало, — продолжил Гоги, воодушевляясь. — В нём отражается то, что зрители не видят прямо. Создаёт глубину сцены.

— Грамотно рассуждает, — одобрила Анна Петровна. — Видно, что человек понимает театральную специфику.

Михаил Игоревич, до этого молчавший, подал голос:

— А откуда вы знаете театр? Работали где-то?

— Нет, только изучал теоретически, — ответил Гоги. — Читал книги, анализировал чужой опыт.

— Теория — дело хорошее, — заметил Пётр Васильевич. — Но здесь нужны крепкие руки и быстрая работа. Времени мало.

— Справлюсь, — уверенно сказал Гоги.

Степан Фёдорович выдал ему халат, кисти и краски. Палитра была большая, деревянная, с углублениями для разных цветов. Краски — масляные, хорошего качества.

— Начнёте с подготовки холста, — распорядился бригадир. — Нужно перевести эскиз, наметить основные массы.

Гоги взял уголь и приступил к работе. Рисовал уверенно, размашисто — навыки книжной иллюстрации пригодились. Коллеги поглядывали на него с любопытством.

— Рука твёрдая, — одобрил Василий Кузьмич. — Линия чистая.

— И пропорции держит, — добавила Анна Петровна. — Не каждый сходу может работать в таком масштабе.

Работа спорилась. Гоги быстро набросал основные элементы композиции — стол с картами, кресла, книжный шкаф, окно с тяжёлыми портьерами. Всё получалось органично, без напряжения.

— Обеденный перерыв! — объявил Степан Фёдорович.

Бригада дружно отложила кисти и направилась в небольшую комнату отдыха. Здесь стояли простые столы и скамейки, висел портрет Сталина, лозунги о важности художественного труда.

Гоги достал завёрнутые в газету бутерброды, которые приготовил с утра. Коллеги разворачивали свои скромные завтраки — война и послевоенная разруха ещё давали о себе знать.

— Ну, как впечатления? — спросил Пётр Васильевич.

— Интересно, — честно ответил Гоги. — Совсем другая работа, чем я привык.

— А что вы обычно делаете? — поинтересовалась Анна Петровна.

— Книжные иллюстрации. Детские сказки в основном.

— О, это тонкая работа, — оценил Василий Кузьмич. — Там каждая деталь важна.

— Да, но здесь своя специфика. Масштаб другой, задачи другие.

— Привыкнете, — успокоил Степан Фёдорович. — Главное — понимать, что театр служит народу. Наша задача — воспитывать зрителя, показывать героические примеры.

Михаил Игоревич, жевавший чёрный хлеб с маргарином, вдруг спросил:

— А правда, что вы с большими людьми работаете? В посёлке говорят, что к вам воронки приезжают.

Все притихли. Тема была деликатная — в те времена связи с органами обсуждали осторожно.

— Иногда бывают заказы от государственных учреждений, — осторожно ответил Гоги. — Обычная работа.

— Понятно, — Михаил Игоревич не стал развивать тему.

Анна Петровна перевела разговор:

— Георгий Валерьевич, а семья у вас есть?

— Нет. Живу один.

— Жаль. Хорошему мужчине нужна хорошая жена.

— Времени нет на личную жизнь, — уклончиво ответил он. — Работа поглощает.

— Работа работой, — заметил Пётр Васильевич, — а человеку нужно тепло. Особенно творческому.