Марина Друбецкая - Мадам танцует босая
— А… — привстал было князь.
— Сидите, сидите. И главное — хорошенько учите роль!
Ожогин выбежал на улицу, оставив князя сидеть с выпученными глазами. Чардынин ждал его в авто.
— Ну что?
— Князь готов. А теперь — плавать и пить наконец твой чай.
Его словно распирал веселящий газ. Даже ладони покалывало. Все действительно получалось само собой. Как легко удалось обработать князя! Что за галиматью он нес ему про шпаги и шрамы? Ожогин потер руки и засмеялся.
Прошло несколько недель, и в урочище зазвенели пилы, застучали молотки, зазвучали голоса рабочих. Молодой архитектор, бывший владелец Суук-Су, оказался дельным малым. Присоветовал, к примеру, громоздких павильонов не строить. Делать легкие деревяные выгородки, а сверху, на случай дождя, натягивать брезентовый тент. Утверждал, что именно так делали в Холливуде. Ожогин послушался и остался доволен: это сильно удешевило строительство. Под зимние павильоны решили приспособить дворец и помещичьи дома. Задние комнаты дворца, где раньше помещалась прислуга, были отданы под контору. Там распоряжался вечный студент Петя Трофимов, исполняющий теперь секретарские обязанности. Бегал с кипами бумаг, командовал телеграфистом, который явился провести телефонную линию, вел переговоры об аренде лошадей и авто, молодецким баском покрикивал на свою единственную помощницу — испуганную барышню с «ремингтоном», которая смотрела на него заранее влюбленными глазами.
Чардынин следил за выгрузкой и размещением оборудования и реквизита, что пришли малой скоростью из Москвы, ругался с рабочими, то и дело сам хватался за пилу и молоток. Ожогин бродил по паркам, обследовал территорию. Натурные съемки можно было начинать хоть сейчас. Быстрые мелкие речушки, прыгающие по камням, лощины, поляны, тенистые аллеи, мостики с витыми чугунными перилами, беседки, балюстрады, заросшие травой мраморные ступени, бегущие к воде… Все просилось на экран. Ожогин набрел как-то на крошечный домишко в китайском стиле. Вошел. Несколько комнат. Везде — запустение. Под павильон использовать нельзя — слишком тесно, ни свет, ни камеру не поставишь. А жаль. Домик прелестный.
Иногда они с Чардыниным выезжали в Симферополь, в местный театрик, в маленькие пыльные крымские городки, где бродячие труппы давали свои неуклюжие представления, ходили в ялтинский городской парк, где на летней эстраде самодеятельные актеры разыгрывали пиесы собственнного изготовления. Искали лица. Походы эти начались, когда Чардынин однажды сказал упавшим голосом:
— А знашь, Саша, столичные-то актеры к нам не поедут.
— Поедут, — отрезал Ожогин и тут же усомнился в своих словах. — А не поедут, так здесь найдем.
Нашли пока немного, но нашли. Героиню — удивительной красоты девушку, с точеным, словно мраморным, лицом и фиолетовыми глазами, похожими на полураскрытые морские раковины. И героя — бывшего студента, пытавшегося на дачном спектакле изображать Ромео, паренька с несколько простецким, но открытым лицом и белоснежной улыбкой.
В этом сезоне разбушевалась непогода. Целыми днями церковным перезвоном пели замки на лодках яхт-клуба, трещали паруса; две посудинки, раскрашенные в веселый васильковый цвет, унесло в море, и спасатели с тоской смотрели на клонящиеся к воде белые мачты — в бушующие волны выйти не представлялось возможным. А через пять минут все стихало и лукаво подмигивало солнце — так заканчивается истерика дамочки, не знающей, какое платье ей выбрать для коктейля. Серое небо прорезала яркая синяя полоса, мгновение — и выводок туч снова гнался за солнцем.
Ожогин задумал строить большой кинотеатр на набережной — летом на сцене можно будет устраивать концерты. «Если бы дирижерскую палочку цепью приковать к дирижеру, а смычки — к скрипачам, да и скрипки тоже — а то как ветер снесет музыкантскую утварь в Турцию», — флегматично замечал Чардынин. «Прикуем!» — в охотку отвечал Ожогин. А зимой, влажной зимой, когда рано темнеет и около четырех пополудни на набережной зажигаются фонари, и темнеющий воздух кажется акварельным театральным задником, будет время бурных премьер: роты официантов, маскарады, обмороки и объясненья…
А третьего дня во время искрометной бури снесло брезентовые тенты, служившие крышами первым двум съемочным павильонам, и пришлось задуматься о более крепкой конструкции. Подрядчик радостно согласился, а к смете прибавился нолик.
— Ты, Федорыч, не дрейфь — мы этот нолик отбатрачим! — гудел подрядчик с окладистой бородой. — Мы тебе за этот нолик не только крыши сложим, да еще такую вертлявую сцену построим, пальчики оближешь! Она у тебя в центре павильона крутится станет, будто балырина в шкатулке! Дерни за шнурок — выехала одна комната, дерни еще — другая!
Ожогин кивал головой и сомневался. Уж больно подрядчик походил на купца из массовки драмы «Гроза». Настоящая ли у него борода? Да ладно борода — настоящие ли у него гвозди?!
Но щепки летели, и дело шло. Расширили дорожки, провели телефоны. Девушек с «ремингтонами» стало даже не две, а четыре. Теперь в каждой комнате сидело по одинаковой секретарше — короткие челки, бледные щеки. Местный художник, взявшийся обновить интерьер в духе новых веяний, сломал руку, поэтому в кабинете Ожогина со стен взирали пухлые нимфы с нахальными глазами и потрескавшейся на бедрах краской. Вместо живописных прелестей купальни (нимфы обмахивали веерами римского сановника, подозрительно похожего на князя Гогоберидзе) художник обещал сделать серию фресок на темы киносъемок: пикник вокруг кинокамеры, внушительных размеров рупор, около которого, подбоченившись, стоит режиссер, осветительный лампоид и льнущая к его свету дива.
В конце мая пришла бумага из кинофирмы братьев Шарля и Венсана Патэ, тех самых Патэ, которые с девятьсот восьмого года удерживали монопольное право на выпуск в Империи хроникальных киножурналов. В письме говорилось, что они хотели бы осуществить съемки специального выпуска киножурнала «Патэ все видит, Патэ все знает» о строительстве «Нового Парадиза» и сопроводить ролик титрами на трех языках для показа во Франции, Германии, Британии и Америке. Ожогин задумался. Значит, сплетни имеют под собой реальное основание — всесильный Шарль Патэ чувствует, что его лицензия от императорской канцелярии может не сегодня завтра сгореть, и заранее ищет русского партнера. Оттого с «Парадизом» и заигрывает.
— Согласны, — бросил Ожогин секретарше. — Пусть присылают своих пройдох с киноаппаратами.
Не прошло и пары дней, как по готовым павильонам, где уже на скорую руку стряпали нехитрые мелодрамки в старом стиле «заламывания рук», по стропилам гигантской многоэтажной декорации, по закоулкам и подвесным чердакам бродила пара французов, оператор и режиссер, покрикивая друг на друга на своем булькающем кукольном языке.
И летел дальше день, и мигом исчезала ночь, и снова являлись хороводом хлопоты. И любая случайность оказывалась скрытой до поры до времени от чужих глаз — и его собственных — частью замысла. Будто из невидимых пока осколков он собирал мозаику, финальная композиция которой уже где-то существовала.
«Патэ» решил устроить премьеру — снятая хроника вышла за рамки киножурнала и превратилась в фильму. Было абонировано здание городского театра, разосланы приглашения в столицы и губернии. С севера — из Москвы и Петербурга — гостей прибыло немного, а вот из Симферополя, Ростова и, конечно, со всех южных дач любопытствующие понаехали. Документальная фильма «Парадиз» между морем и горами. Хроники синематографического завоевания Ожогина более чем удивила. Лихо смонтировали лягушатники! Хитрецы, они представили студийный люд как армию, пришедшую завоевать город, побережье, близлежащие горы и луга! Нелениво фильмировали: статисты в исторических костюмах вдруг оказывались в толпе на набережной; курортный фуникулер вез к равнодушным вершинам отряд кинокамер — аппараты, напыжившись, стояли на штативах, выжидающе смотрели по сторонам. Автомобили, украшенные гигантскими декорациями, колесили по переулкам городка. А студийное поместье оказывалось расположением генералитета, бивуаком, где создается стратегия боевых операций по материализации грез, покупке снов, подписанию контрактов с призраками.
К тому же Ожогин впервые увидел себя на экране — и счел, что похож на персонажа из пьесы Островского. Позавидовал Чардынину — тот-то тянул на оперного Ленского. Да-с, он непременно подпишет с господином Патэ интересный договор — такие реверансы, которые сейчас француз ему отвесил, надо ценить, думал Ожогин. И хохотал над своим экранным двойником, который быстро семенил по центральной аллее «Парадиза».
Фильма вызвала овации. Аплодисменты адресовались не только авторам картины, но и самому Александру Федоровичу — луч прожектора нашел его в зале, и он смущенно раскланивался. Внезапно на сцену выскочил конферансье. Прожектор метнулся к нему:
