Анджей Сапковский - Свет вечный
Закончив, князь встал на колени. К нему подошел Бедржих, подал князю поднос с облаткою, а после нее чашу с вином. Потом поднял сосуд обеими руками.
– Fiat voluntas Tua![148]
– Аминь! – ответили собравшиеся.
Волошек встал, бряцая оружием.
– Сделано, – обернулся он к стоящим поближе. – Пойдем, поедим чтонибудь. И выпьем.
Учта[149] проводилась у францискацев, в трапезной. Стены были покрыты мозаикой трещин, а внутри все еще стоял запах горелого. Но монахи настаивали, чтобы принять у себя князя, и все знали почему. Обращенный в Чашу и чешскую веру Волошек не скрывал своих намерений повыгонять из Глогувека ксендзов, прелатов и колегиатских каноников. Меньшие Братья рассчитывали, что им он позволит остаться.
Францисканские повара превзошли самих себя в кулинарном мастерстве. На столе красовались четыре огромных кабана, каждый нафаршированный свининой и колбасами. Четыре оленя. Восемь сарн, двенадцать поросят, двенадцать тетеревов, куча ветчины, окороков, колбас и полотков. Картину дополняло множество куличей, пирожных, пряников и мазурок. Середину стола занимал целиком запеченный вол с позолоченными рогами, украшенный сделанными из сала надписями. Первая была: O IESU, SPECULUM CLARITATIS AETERNAE.[150] Вторая, слишком уж подхалимская: DEI GRATIA DUX BOLKO HUIUS LOCI BENEFACTOR.[151]
Выпивка тоже была соответствующая: четыре бочки кипрского вина, exemplum четырех времен года. Двенадцать, по количеству месяцев в году, бочонков венгерского вина и италийских вин. Множество, не хотелось считать, но наверное пятьдесят две штуки, столько недель, – кувшинов молдавских и венгерских вин, жбанов меда и бутылей знаменитого ковеньского липца.
Сорок дней поста сделали свое дело. С большим усилием выдержав, пока бледный настоятель отчитает Pater Noster и Benedic Domine, вымученные постом участники застолья набросились на еду и напитки так, как ястреб на вальдшнепа, как Карл Молот набросился под Пуатье на арабов, как лебедь набросился на Леду, а критский бык – на обернувшуюся коровой Пасифию. Стол, который вначале выглядел, как cornu copiae, неисчерпаемое изобилие рога козы Амальтеи, начал очень быстро опустошаться, видом обглоданных костей всё больше и больше вызывая в воображении разрытое кладбище.
Князь Болько расстегнул пуговицы вамса и срыгнул. Протяжно и попански.
– Да, поднатужился нищенский орден, – сказал он. – Хотя я понес издержки, чтобы не разрушить их до основания. Плохие времена настают для монахов и попов. Разгоню всех на все четыре стороны. Вы обратили внимание на настоятеля, какая рожа бледная, какой кислый там сидит? Как на стену уставился, будто бы «мане, текел, фарес» там увидел? Францисканцев, впрочем, мне даже жаль, потому что они порядочная братия, одни поляки и чехи, верные принципам святого из Ассизи. Лечили больных, помогали страждущим, где беда, где горе, где несчастье, всегда были там, где в них нуждались. Так что жаль мне будет их выгонять. Но прогоню. Идет Новое, великие изменения, революция, последние станут первыми и vice versa. Невиновные пострадают наравне с виновными. Потому что идет Новое, а что же это за Новое, которое не начинает с того, чтобы дать под зад Старому? Я прав, Рейневан? Правда, брат Бедржих?
– Так это вы, – сказал один из польских гостей, Леливита, – пресвитер Бедржих из Стражницы?
– Я, – подтвердил Бедржих, перестав на минуту ковыряться в зубах. – А вы Спитек Лелива из Мельштына, сын краковского воеводы. А вы пан Миколай Корнич Сестшенец, бедзиньский бургграф. Как видите, мне известны не только ваши имена и гербы, но и ваши должности. Разрешите и мне представиться по должности. В результате заключенного сегодня союза и совместных действий вскоре вся Верхняя Силезия будет покорена и будет принадлежать Табору, Сигизмунду Корыбутовичу и присутствующему здесь князю Болеславу. Я же буду иметь ранг и титул directora, главного предводителя подразделений Табора в Силезии.
Волошек, новоиспеченный адепт учения Гуса, внимательно посмотрел вокруг, проверяя, позволяет ли говорить свободно нетрезвость других пирующих.
– Мы уже поделили, как видите, – сказал он полякам, – Верхнюю Силезию между собой. Корыбуту достанется Гливице, таборитам Бедржиха – Немча и что там еще только вырвут у епископа. Княжество опольское, понятное дело, тоже должно чтото поиметь. Причем много. Я хочу намысловские земли, Ключборк, Рыбник и Пшчину. И половину Бытома, ту, которую сейчас держит тот гребаный крестоносец, Конрад Белый, самый младший братик епископа. Пограничные столбы, как мне обещали, будут передвинуты в пользу победителей. Ну, тогда давайте побеждать и передвигать!
– Может, завтра, – возразил Миколай Корнич Сестшенец. – Потому что я так объелся обпился, что не встать.
– А послезавтра нам в дорогу, – заявил Спитек из Мельштына. – Не так ли, пан Бедржих? Пан Рейневан? Нам ведь вместе путешествовать.
Рейневан посмотрел на Бедржиха, вопросительно поднял брови. Проповедник вздохнул.
– Мы поедем назад под Ратибор, – сказал он. – А оттуда на краковский тракт.
– Краковский тракт, говоришь. В Польшу, значит?
– Посмотрим.
– Ты, Рейневан, все время насупленный, – обратил внимание уже красный от вина Волошек. – Сейчас Пасха, День Воскресения Господнего. Весна, изменения в природе, изменения в политике, Новое приходит, Старое уходит, lux perpetua тьму разгоняет, Добро пробеждает, Зло бежит, сила боится. Ангелы радуются, поют под небеса, Gloria, Gloria in excelsis,[152] борзая ощенилась, а самая красивая из придворных супруги княжны дала наконец себя потрахать. Короче, радуется тело, радуется душа, радуйтесь tandem[153] все заодно, радуйся и ты, Рейневан. Радуйся, черт возьми. Пей, давай чекнемся. И говори, что тебя гложет, студент.
Рейневан рассказал, что его гложет.
– Инквизиция похитила у тебя девку? – нахмурил брови князь. – Гжегож Гейнче опустился до хищения? Не могу поверить. Если б епископ Конрад, тот ни перед чем не останавливается… Но Грегориус? Наш дружбан из Каролинума? Хм, времена меняются, люди тоже. Слушай, брат, ты же меня поддержал, помог принять решение. Вот и я тебе помогу. У меня есть источники информации, есть свои люди, удивился бы епископ, если бы знал, насколько близки ему, удивился бы и Гейнче. Ютта де Апольда, говоришь? Прикажу, чтобы навострили уши на это имя. В конце концов, ктото на след выйдет, всетаки надолго ничего нельзя спрятать, правильно говорит пословица: quicquid nix celat, solit calor omne revelat.[154]
– Святая правда, – подтвердил, странно улыбаясь, Бедржих из Стражницы.
* * *Выступать на заре стало уже традицией миссии, и этот раз тоже не стал исключением. Не успело солнце в полной мере подняться над туманом, они были уже далеко от Глогувека и быстро направлялись на восток. Вскоре добрались до распутья.
– Бедржих? Куда теперь? – спросил с невинной миной демерит.
– На Ратибор. А оттуда краковским трактом на Затор. Я ж говорил.
– Мы знаем то, что ты говорил вчера. Я спрашиваю, куда едем сегодня?
– Не перегибай палку, Шарлей.
Итак, они ехали на Ратибор, к краковскому тракту. Их отряд стал больше на двух польских рыцарей и их оруженосцев. А вокруг весна разошлась вовсю.
– Господин Рейневан?
– Слушаю вас, пан из Мельштына.
– Вы немец…
– Я не немец. Я силезец.
– Значит, вы не чех, – подвел итог Спитек. – Что же в таком случае вас привлекает в учении Гуса? Как получилось, что вы стали на их сторону?
– Шла борьба добра со злом. Когда пришлось выбирать, когда я был обязан выбирать, я выбрал добро.
– Обязан? Можно ведь было не становиться ни на одну из сторон.
– Быть нейтральным в борьбе добра со злом – это принять сторону зла.
– Слушай внимательно, Миколай, – обратился ко второму рыцарю Спитек из Мельштына. – Слушай, что он говорит.
– Да слушаю, – подтвердил Сестшенец. – Но также слушаю слухи. А о тебе слухи ходят, что ты магией занимаешься, господин из Белявы. Что ты чародей.
– Никто другой, – ответил спокойно Рейневан, – а трое волхвов первыми приветствовали Иисуса в Вифлиеме. Поднося ему миро, ладан и золото.
– Ты скажи это Инквизиции.
– Инквизиция это знает.
– Может, – вмешался Спитек из Мельштына, – сменим тему.
– Очень ловко вы поделили между собой Верхнюю Силезию, – иронично заметил Сестшенец. – Ловко, бойко и с размахом. Табор, Волошек, Корыбутович уже и шкуру медведя поделили. А где интерес Польской Короны?
– Так уж за этот интерес у вас душа болит? – с не меньшей иронией спросил Бедржих. – Так уж о нем заботитесь?
– Трудно будет реализовать ваши замыслы, если Польша их не поддержит. Будут ли польские интересы поддерживаться?
– Трудно определить, – согласился Бедржих. – Потому что с Польшей та же проблема, что и всегда: неизвестно, что это и кто это. Ягелло? Сыновья Ягеллы? Сонька Гольшанская? Витольд? Епископ Збышко Олесницкий? Шафранцы? В Польше каждый, кто у власти, имеет свои собственные, частные интересы и неизменно собственный интерес называет благом отчизны, так у вас извечно было, и так во веки веков будет. Вы спрашиваете, пан Корнич, где интерес Польской Короны. А я спрашиваю: чей именно интерес вы имеете ввиду?
![Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]](/uploads/posts/books/54727/54727.jpg)
