Михаил Ланцов - Русский Медведь -2
— Это вряд ли, — усмехнулся Петр. — И французы, и испанцы знают, как далеко и точно бьют пушки моих шхун. И не рискнут с ними связываться в открытом море. Даже в широких проливах. Тем более, что они копят силы. Так глупо подставиться не в их стиле. Мда. Кстати, герцог идет на тех же кораблях?
— Никак нет, Государь. — Покачав головой Меньшиков. — Оставив сводную бригаду из молодых да холостых в Пекине и еще несколько батальонов по иным ключевым позициям, он, распределив маньчжуров по взводам, направился пешим маршем через Сибирь в Россию.
— О как! — Довольно крякнул Петр. — И чем мотивировал?
— Сказал, что, пройдя несколько тысяч километров маршем, маньчжуры совсем привыкнут к нашим походным порядкам. Язык выучат. Устав. Так что потом их нужно будет только слегка пообтесать. Кроме того, Владимир Петрович ведь решил каждый четвертый день, который по уставу требуется уделять отдыху, посвящать учебе. Да и по вечерам на привалах — тоже.
— Ну и умница, — подвел итог Петр. — Тем более, что от Нерчинска уже нормальная дорога идет. Да опорные форты. Растянется его воинство километров на двести, пожалуй, но ничего страшного в том нет.
— И еще, — продолжил Меньшиков. — Он с собой прихватил двух сыновей Канси: Иньти и Иньли. Говорит, что очень толковые. Особенно второй, который, хоть и еще юн совсем, но уже неплохо соображает…. После общего доклада графа Меньшикова началась настоящая пресс — конференция. Журналисты сыпали вопросами на него и тех, кто шел с войсками. А те отвечали. Зачитывали заметки. Показывали фотографии. И вообще — делились впечатлениями.
— Отчего ты хмуришься? — Поинтересовался Петр, глядя на свою возлюбленную, когда все закончилось.
— Из‑за сына.
— В смысле?
— Я боюсь, что его обуяет гордыня. Ведь под рукой столько преданных войск.
— И он попытается сместить меня?
— Да… — несколько подавленно отметила герцогиня. — Ты оказываешь ему знаки внимания. Вон, даже намеки делаешь о том, кто примет от тебя престол. Но… он еще слишком молод и может задумать чего дурное. Тем более в компании с маньчжурами. Я слышала, что у них это в норме вещей.
— Возможно, все возможно… — тихо ответил Петр. — Если он так поступит, значит я в том сам повинен и воспитывал его плохо.
— И ты его убьешь?
— Это сделаешь ты, — с нажимом произнес Петр. — Я ведь знаю, что ты отправила с ним несколько сотрудников контрразведки. Они знают, что делать?
— Да, знают… — тихо и слегка задрожавшим голосом ответила Анна.
Петр же прижал к себе герцогиню и, нежно поцеловав, шепнул:
— Не переживай. Я хорошо знаю сына. Он никогда такими глупостями заниматься не станет. А по его возвращению устроим ему классический древнеримский триумф. Покормим его самолюбие. Ты сможешь занятья подготовкой встречи?
— Конечно, — едва слышно произнесла Анна, лицо которое уже совершенно промокло от слез.
— Ну вот и замечательно. А про дурное не думай. Он наш сын. Понимаешь? А значит с головой на плечах. И пока Владимир не давал ни мне, ни тебе повод в том усомниться.
Эпилог
1 января 1710 года. Москва. Преображенский дворец
Петр усталым взглядом смотрел на праздничный прием, который вот уже более чем два десятилетия является традицией его двора. Тихое спокойное камерное мероприятие. За пару месяцев до того в Москву приехала вдовствующая Императрица Элеонора, переживавшая из‑за предстоящей войны. Понятное дело — похлопотать да заверить в самых добрых намерениях. А потому и она здесь была, давно и с удовольствием разделив многие взгляды и ценности Московского двора, в отличие от своего сына. Да, ее дочь умерла, но отношения с бывшим зятем она не только поддерживала, но и развивала. И чем дальше, тем больше. Кроме нее, в зале имелось свыше сотни гостей: от самых близких сподвижников до лояльных лидеров самого разного вида.
Одним из таких ключевых гостей являлся Франсуа Овен, ставший полгода назад главой ордена Иезуитов. Это произошло после того, как часть ордена согласилась принять православие, перейдя под юрисдикцию патриарха русской православной церкви. Не все, конечно, далеко не все. Но примерно треть пошла на это. Казалось — чудо. Но все оказалось куда проще. Петр, активно сотрудничая с ними, стал тем правителем, что реализовывал многие идеи и начинаний, вызревавших в ордене. В то время как католические правители, да и сам Святой Престол, казались безумно далеки от этой своеобразной реформации. Может быть, такая подвешенная ситуация длилась бы и дальше, если бы не шаг Папы Римского, который своим разгоном ордена и отлучением, просто не оставил им выбора….
— Друг мой, — обратился с улыбкой Петр к Франсуа, — отчего ты грустный?
— Меня печалит грядущая война, — покачал он головой.
— Может быть, все же ее жертвы? — С едва заметной улыбкой уточнил царь.
— И это тоже. Но… они лишь часть моей скорби. Ведь столько сил, столько денег, столько жизней будет брошено на алтарь этого безумия.
— Которое в очередной раз ляжет тяжелым бременем на простых людей, — печально кивнул Петр.
— Да… — тихо кивнул Франсуа.
— Не переживай, друг мой. В конце концов, там, где много горит потом лучше растет.
— Но ведь люди…
— Да. Они погибнут. И это очень прискорбно. Но разве тебя не должно радовать, что предстоящие сражения в любом случае освободят древний христианский город?
— Стамбул?
— Да. Если победят крестоносцы, в чем я сильно сомневаюсь, то вряд ли захотят уходит с берегов Мраморного моря. То есть, возродится Латинская Империя. Если победим мы, что скорее всего, то просто заберем эти земли себе. В любом случае — последователи Магомета будут оттуда выбиты.
— А если в войне не будет победителя? Ведь встречается и такое. И не так уж и редко.
— В любом случае османов станут использовать в качестве пушечного мяса. И они, скорее всего, окажутся чудовищно ослабленными. А значит после такого завершения войны начнется восстание среди греков. Я уже наводил справки. Вот уж кто‑кто, а они ждут этой войны с нетерпением.
— Ты думаешь, они смогут занять Стамбул?
— Уверен. По крайней мере, мой царственный брат в Персии очень пристально будет следить за развитием событий. И в случае подобного исхода, несомненно, вторгнется в пределы Османской Империи. Да и ряд провинций давно уже не желают находиться под покровительством Стамбула. Тот же Египет. А значит, вся Империя будет охвачена гражданской войной, совмещенной с вторжением. Этот Крестовый поход — приговор султанату.
— Будем надеется, что именно так все и произойдет.
— Не переживай. Жертвы — это всегда очень плохо. Но ничего не бывает просто так и бесплатно.
— В каком смысле?
— Война, которая вскорости охватит практически всю планету, неизбежна. И чем раньше она начнется, тем меньше жертв принесет. Ведь она станет первой поистине Мировой. По — настоящему.
— Государь, — отметил Франсуа, — но ведь бои будут идти только на берегах Мраморного моря. Какая же она Мировая?
— Если бы, друг мой. Нас ждет очередное серьезное столкновение цивилизаций. — После чего хмыкнул. Встал и направился к роялю, на оркестровом подиуме. Пианист с уважением уступил место своему царю. А тот, размяв пальцы, начал исполнять свой личный гимн, ставший, наравне с провокационным штандартом поистине мировой визитной карточкой его правления. Само собой, оркестр, прекрасно знал эту композицию и качество ее исполнения было намного лучше, чем тогда 1 января 1697 года:
Когда‑то давно, в древней глуши,
Среди ярких звёзд и вечерней тиши
Стоял человек и мечты возводил:
Себя среди звёзд он вообразил.
И тихо проговорил:
И может быть ветер сильнее меня,
А звёзды хранят мудрость столетий,
Может быть кровь холоднее огня,
Спокойствие льда царит на планете… Но!
Я вижу, как горы падут на равнины
Под тяжестью силы ручного труда
И где жаркий зной, там стоять будут льдины,
А там, где пустыня — прольётся вода.
Раз и навсегда!
По прихоти ума!
Сильнее сжимались смерти тиски:
Люди — фигуры игральной доски -
Забава богов, но кто воевал,
Тот смерти оковы с себя гневно сорвал
И с дерзостью сказал:
И может быть ветер сильнее меня,
А звёзды хранят мудрость столетий,
Может быть кровь холоднее огня,
Спокойствие льда царит на планете… Но!
На лицах богов воцарилось смятенье,
И то, что творилось на этот раз…
Никто не мог скрыть своего удивленья,
Как пешка не выполняла приказ.
Среди разгневанных лиц
Боги падали ниц!
И может быть ветер сильнее меня,
А звёзды хранят мудрость столетий,
