Иван Апраксин - Подменный князь
Резко обернувшись к толпе, отец Иоанн попытался что-то сказать, но ему этого не позволили – одним движением он был опрокинут на спину, и два жреца, подхватив тело, потащили его к главному жертвеннику, над которым возвышался Перун.
Мелькнуло бледное лицо священника, его всклокоченная длинная борода и ошалелые глаза. Все же он ухитрился вскинуть кверху руку и в последний миг, сложив перста, благословил окружавшую его толпу.
«Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят…»
Описывать жертвоприношение я не стану. Все было так же, как с несчастным Всеславом и Хильдегард, тут прибавить нечего. Вывалившиеся внутренности из вспоротого живота и кровь, лившаяся потоком, окропили камни на Перуновом алтаре. Следом пришла очередь диакона Феодора, который оказался счастливее своего священника – он потерял сознание, перед тем как быть убитым…
Двух этих людей специально пощадили сразу и оставили до сегодняшнего дня, чтобы умертвить на языческом алтаре. Тела всех прочих, сожженных в храме или убитых при попытках бежать, были уничтожены еще раньше.
Сам обряд жертвоприношения был довольно долгим, потому что требовалось насытить кровью и всех остальных богов, кроме Перуна. Лишь ему – громовержцу досталась кровь человеческая. Мокошу, Велесу и прочим идолам достались в жертву бараны и курицы. Вытащенные из своих клеток птицы вырывались, били крыльями и квохтали на всю округу, а перья от них летели в разные стороны над головами столпившихся людей.
Смотревший на все это неподвижно Блуд вдруг обернулся и, поискав меня глазами среди своих слуг, подозвал поближе.
– Скажи, – обратился он ко мне негромко, – а в твое время тоже приносят человеческие жертвы богам? Там, откуда ты пришел?
– Нет, – покачал я головой. – В мое время никому не приходит в голову такое.
– А я вижу это зрелище всю свою жизнь, – так же тихо сказал боярин, прикрывая тяжелыми веками глаза. – Раньше бывало редко, а при Святославе как пошло, как пошло…
В то мгновение лицо его было каким-то отрешенным и безучастным, а морщины, казалось, еще глубже и резче расчертили щеки. Сейчас он сам напоминал одного из тех идолов, чьи лики, вырезанные на столбах, высились неподалеку…
– Это хорошо, что в твое время людей не убивают ради богов, – промолвил Блуд. – Значит, можно надеяться, что когда-нибудь это прекратится.
– Тебе не нравятся человеческие жертвоприношения? – стараясь говорить совсем тихо, на ухо, спросил я.
– Нет, – мотнул головой боярин. – А тебе?
– Это ужасно, – прошептал я в ответ.
– А-а, – неопределенно промычал Блуд и отвернулся от меня.
Никак не понять было этого странного человека…
В течение всей процедуры мы больше не обменялись ни словом, а когда все закончилось, Блуд оставил нас и пошел к князю Владимиру, чтобы поздравить его с тем, что жертвоприношение прошло столь удачно и древние боги теперь будут благосклонны.
А рядом со мной внезапно оказался старый приятель Канателень. Несомненно, он тоже высмотрел меня в толпе и ждал минуты, когда можно будет приблизиться.
Протолкавшись между боярскими слугами, юный воин прижался ко мне чуть ли не вплотную и без всяких приветствий сказал:
– Твоя девушка теперь у нас.
Он выпалил это и умолк. Молчал и я, потрясенный. Вот уж не ожидал такого поворота событий…
– Я подумал, что тебе надо сказать, – продолжил тогда Канателень. – Она все время плачет и хочет к тебе. Собиралась даже сюда пойти, но мы ее не пустили, потому что это опасно.
– Почему опасно? – сдуру спросил я, а потом опомнился и спросил о главном: – Но как Любава у вас оказалась?
– Очень просто, – ухмыльнулся парень. – Когда мы зажгли избу для молитв и все стали оттуда разбегаться, то мы всех убивали сразу. Так велел князь. А твоя девушка, Любава – она была рядом с тобой, и вас увидел Вяргис. Тебя хотели тоже убить сразу, но подошел боярин – вот этот, – Канателень кивнул в сторону Блуда, – и приказал тебя не трогать, а отдать ему вместе с этими двумя христианскими жрецами. Ну вот, тебя отдали, а Любаву мы все вместе забрали с собой в лагерь. Зачем ее убивать? Она же не христианка…
– Что вы с ней сделали? – спросил я, и у меня захолонуло сердце. Уж мне ли не знать, что тут бывает с одинокими девушками, приведенными в лагерь к северным воинам?
Канателень понял меня и снова усмехнулся, покачав головой:
– Нет, – сказал он. – Нет, ничего плохого. Она сказала, что она – твоя девушка и что ты скоро придешь и заберешь ее.
И, видя сомнение на моем лице, добавил:
– Конечно, были такие, кто хотел не обратить на ее слова внимания… Но мы с Жданом вынули мечи.
Я уже успел узнать, что это было серьезно. Вынимать меч в собственном лагере, против своих товарищей считалось совершенно недопустимым, и в таких случаях обе стороны конфликта должны были крепко подумать…
– Сюда мы ее не пустили, – сообщил Канателень, – но я могу ей что-нибудь передать от тебя. Ты на свободе?
Вопрос заставил меня задуматься. На свободе ли я? Интересно, а что думает об этом боярин Блуд?
– Завтра я приду к вам в лагерь, – сказал я твердо. Так или иначе, но пусть Любава меня ждет.
Я надеялся на успех. В конце концов, если Блуд действительно имеет на меня такие планы, как сказал, то почему бы ему не выполнить мою просьбу и не позволить остаться с Сероглазкой?
* * *– Теперь нужен месяц на то, чтобы у тебя отросла борода, – заметил боярин, когда мы уже вернулись к нему домой. – У князя она стала довольно длинной. Так что с завтрашнего дня ни шагу отсюда не делай. Сиди, чтобы тебя никто не увидел раньше времени.
Тогда я рассказал ему о Любаве.
– Что тебе до этого, боярин? – добавил я в конце. – Я люблю эту девушку и хочу быть с ней. Разве она помешает твоим планам?
Блуд некоторое время размышлял, потом сказал задумчиво:
– Ладно, это твое дело. Но тебе придется взять в жены еще одну женщину. Ты ведь не против двух жен? Это даже мало: другие князья имеют по десять и по двенадцать…
– Какую еще женщину? – опешил я.
– Как какую? – усмехнулся Блуд. – Короткая у тебя память! Рогнеду, конечно. А что же ты думал? Сначала убил ее отца и брата, затем изнасиловал ее, да так, что она забеременела от тебя. А теперь хочешь от нее отделаться? Нет, так не пойдет.
– Но это же не я сделал, – попробовал я возразить, но тут же осекся, а Блуд, откровенно потешаясь над моим замешательством, засмеялся.
– Вот именно, – сказал он. – Привыкай теперь. Станешь князем Владимиром и будешь отвечать за все, что сделала эта бешеная собака. За Рогнеду, например…
Он посерьезнел.
– Это нужно сделать обязательно, – твердо велел он. – Рогвольда уже не воскресишь, и сына его тоже. Но Полоцку и полочанам нанесена большая обида, они ее не простят. А если не простят, единству нашей земли нанесен будет урон. Полочане просто отделятся от нас и уйдут под руку польского короля. Единственный способ как-то загладить произошедшее – это тебе жениться на Рогнеде. Я предлагаю единственный достойный выход.
– Хорошо, об этом мы потом поговорим, – ответил я. – Ведь есть еще время, целый месяц. А завтра я хотел бы привести сюда Любаву и остаться с ней.
Но Блуд был непреклонен. Он перестал смеяться и, взглянув на меня своими обычными тусклыми глазами, негромко сказал:
– Я для того собираюсь сделать тебя князем, чтобы ты слушался меня, мальчик. Решать, когда нам с тобой и о чем разговаривать, буду я. И ты, став князем по моей милости, будешь им оставаться до тех пор, пока будешь слушаться меня. Во всем. Думаю, ты меня понимаешь.
О, я понимал…
– Любаву свою можешь привести, – разрешил Блуд. – Надо же тебе с кем-то тешиться. Да и Свенельд будет рад, я точно знаю. – Боярин снова засмеялся.
Но на другой день мне пойти не удалось. Спал я в помещении, специально выделенном для меня в подвальном этаже боярского терема. Раньше там сидели Феодор с Иоанном, принявшие мученическую смерть за веру, а теперь все помещение принадлежало мне.
Условием было – не высовываться и без нужды не шататься по дому и по обширному двору.
– Мои люди – молчуны, – сказал Блуд, – но никогда нельзя быть уверенным. Борода станет отрастать, и не ровен час, кто-нибудь из-за забора или откуда еще сообразит, что больно уж ты на князя смахиваешь. А знать о наших планах никто не должен.
На мою сознательность, впрочем, Блуд не слишком рассчитывал, поэтому держали меня под замком. Чтобы выйти на задний двор к выгребной яме, накрытой плетеным настилом с выложенным поверх мхом, нужно было стучаться изнутри моей комнаты и звать слугу. Выпускал он не всегда.
– У боярина гости, – отвечал он сурово. – Нечего тебе сейчас ходить, на глаза попадешься. Сиди и терпи.
Был ли я узником? Пожалуй, сам я так не думал, хотя неудобство и двусмысленность своего положения я осознавал.
