Прекрасная, как река - Перрон Мелисса

– Давно не виделись… Что ты здесь делаешь?

– Мы восстанавливаем террасу в лесу, у Сен-Лоранов, и я заметил, как ты промчалась мимо с таким лицом, будто кто-то умер.

Я улыбнулась, собирая волосы в узел.

– Мама умерла восемь месяцев назад, но я вовсе не из-за этого вышла на пробежку.

У Шарля всегда были румяные щеки, но в эту минуту они сделались пунцовыми. Чудесный оттенок для палитры какого-нибудь производителя красок.

– Вот я тупой. Просто не знал насчет Брижит, прости. Сочувствую тебе.

– Ничего… Спасибо.

– Я вернулся всего неделю назад, а тут работы по горло. Сейчас самый сезон – все хотят что-нибудь построить.

– Ты устроился в Ванкувере, как и хотел?

– Ага, прожил там три года. Потом вернулся, работал то там, то сям по всему Квебеку. А ты часто общаешься с Анной?

Я пожала плечами.

– Не видела ее шесть лет, но мы переписываемся. Она целиком занята детьми и мужем. Калифорнийская мечта!

– Она в Калифорнии! Наверняка ее муж не носит постоянно рубахи в клетку, как лесоруб!

Мы рассмеялись.

– Серьезно, Фаб, все в порядке?

– Между мной и Фредом все кончено.

Сама не знаю зачем, я достала телефон и показала ему нашу переписку. Он покачал головой, возвращая мне телефон.

– Не может быть.

Я не поняла, что он имел в виду, но не стала спрашивать. Мы молча пошли вниз, и на пересечении Кленовой тропы и Крепостной он сказал:

– Тут я должен свернуть. Запиши мой новый номер и звони, если что, хорошо?

Записывая номер в телефоне, я пыталась понять, что он имел в виду. Вся наша жизнь состоит из таких «если что».

– Если что? Например, если вдруг надумаю переделать кухню или туалет протечет?

Рассмеявшись, он почесал бороду.

– Позвони, если понадоблюсь. Все равно для чего.

Когда я вернулась на маяк, машины Фреда уже не было. Я позвонила Лие из Дома «Тропинка» и сказала, что свободна.

– У тебя какой-то уставший голос. Оставайся дома, ты много подменяла Сильви на этой неделе, так что отдыхай.

Наверное, она права. Я сняла покрывало, разделась и легла на самый край постели, стараясь ее не смять. В пятнадцать минут второго меня разбудил телефон. Если меня разбудить во время дневного сна, я никогда не могу понять, какой сегодня день. Звонил Фред.

– Алло.

– Ты где?

– В своей аккуратно заправленной кровати, как ты любишь.

– Сейчас приеду.

Через несколько минут он появился в дверях.

Я поднялась и надела рубашку. Еще вчера я гуляла по дому голой, но при мысли, что, возможно, он меня больше не любит, во мне внезапно проснулся стыд. Фред сел на пол, закрыл лицо руками и расплакался, а я стояла неподвижно, как телеграфный столб, не в силах сдвинуться с места. Никогда не видела его таким. Он поднял голову.

– Прости меня, Фаб.

Непонятно, за что он извинялся. Почему плакал. Почему не отвечал. Способен ли он еще любить меня? Я вглядывалась в его лицо, пытаясь найти ответ.

– Да. Я встретил другую.

У меня перехватило дыхание, но я попыталась держать себя в руках.

– Давно?

Он провел руками по волосам – когда он нервничает, то всегда так делает. И тут мы принялись кричать друг на друга, как дети.

– Утром я хотел тебе обо всем рассказать, но ты убежала!

– Ага, отлично! Значит, это я виновата? Целый час таращились друг на друга как придурки, потому что ты не мог из себя слова выдавить! Трудно было сказать: «Я больше тебя не люблю, я сплю с другой»?

– Не закатывай истерику!

Я повернулась к окну и на несколько секунд закрыла глаза. От крика у меня заболело горло, надо было успокоиться. Собрав остатки гордости, я взяла себя в руки и произнесла как можно спокойнее:

– Нет, Фред, я буду закатывать все, что захочу, – глаза, истерики, банки. Закачу тебе в морду, если завтра вернусь и обнаружу, что ты еще отсюда не убрался.

В сердцах я рванула на себе рубашку, вместо того чтобы расстегнуть; было слышно, как пуговицы посыпались на пол. Чертыхаясь, натянула джинсы и толстовку. Фред пытался сказать мне что-то еще, но я была точно в невидимых наушниках – мысленно уже убралась оттуда.

Схватив рюкзак, я стала запихивать в него одежду.

– Куда ты собираешься?

Он повторил громче.

– Куда ты собираешься, Фаб?

– Теперь это не твое дело.

Я вытащила из сарая Жозефа и поехала в Дом «Тропинка».

Жозеф – это мой велосипед. Однажды я нашла его возле дерева за домом. На стволе кто-то выцарапал «Жозеф, я тебя люблю», еще и сердечком обвел. Само собой, признание в любви касалось не велосипеда, но я решила назвать его именно так. С тех пор это официально мой велосипед и друг.

Коллеги всегда посмеиваются надо мной, когда я говорю, что приеду на работу на Жозефе или что мысленно разговариваю с ним по дороге. Забавно, что они считают это шуткой.

В тот день я долетела до работы в рекордные сроки. С каждым нажатием на педали сердце мое колотилось все быстрее, а в ногах чувствовалось приятное жжение, как во время бега. По пути я излила Жозефу душу, заранее попросив его не обращать внимания на ругань и путаницу, – во мне по-прежнему все кипело. Разумеется, я могла бы говорить что угодно, Жозефу все равно: он велосипед и просто делает свою работу – катится вперед. Я выкладывалась полностью, как будто это велогонки и я мчусь к финишной прямой. У меня онемели лодыжки, в шлеме было жарко, со лба стекал пот.

Заметив у входа скорую, я притормозила. Не удержалась и глянула на номерной знак: всегда проверяю, понравится ли мне сочетание цифр и букв. Если гласные и четные цифры сочетаются, для меня это всегда маленькая радость. Увидев в номере пятерку и букву К, я поморщилась: они все портили.

До сих пор с трудом привыкаю к поступлению новых пациентов, хоть это случается и часто. Каждый из них приходит со своей жизнью, прошлым, семьей. С больными у меня всегда складываются теплые отношения, зато среди остальной массы людей я чувствую себя скованно. И вот что я в итоге поняла: скрашивать последние дни пациентов у меня выходит лучше, чем утешать скорбящих.

Когда я приношу холсты и краски и предлагаю нарисовать все, что пациенты захотят, мне удается выстраивать с ними связь. В этом и заключается моя роль в Доме «Тропинка». Ни для кого не секрет, что я скорее согласилась бы почистить пол зубной щеткой, чем торчать на ресепшене. Хоть я и отзывчива и обожаю людей, передо мной всегда как будто толстое стекло, которое создает трудности в общении.

Оставив велосипед в сарае, я побежала обратно – придержать дверь парамедикам. Поприветствовала пациента, которого несли на носилках, и подошла к ресепшену расспросить Коринну о новоприбывшем. Достала из сумки блокнот, в котором обычно записываю имя, возраст, дату, номер комнаты и даже погоду за окном, когда к нам поступает кто-то новый. Погода – бесполезный факт, но мне кажется, что она каким-то образом помогает запечатлеть пребывание пациентов у нас. После того как они уходят, я записываю, сколько дней они с нами пробыли. Перечитывая запись, я улыбнулась. Подумала, что этот человек удачлив в своем невезении: у него на счету много четверок.

Как обычно по утрам я начала обход хосписа. Когда шла мимо комнаты номер восемь, мне показалось, что мама все еще там – сидит на кровати и смотрит в окно. Мне редко приходилось видеть конец жизни, наполненный таким разочарованием. Я развернулась, чтобы пойти к Лие, но она уже сама шла навстречу, по пути грозя мне пальцем.

– Тебе было велено идти в отпуск!

Я попыталась сдержаться, но не смогла и, всхлипывая, рассказала ей о нас с Фредом.

– У него есть другая.

– Так. Ну-ка идем.

Дверь ее кабинета обычно распахнута настежь, но на этот раз она ее аккуратно прикрыла.

– Со мной было то же самое.

Я расстроенно хлопнула себя по ноге и проговорила сквозь слезы: