Место под тенью (СИ) - Марченко Геннадий Борисович
Проводив взглядом тарахтящий «Запорожец», я толкнул тяжёлую, выкрашенную уже порядком облупленной коричневой краской дверь, которую, наверное, не меняли со времён постройки дома. Внутри подъезда на стенах такая же облупившаяся краска, только зелёного цвета. Заглянул в почтовый ящик, увидел белеющий край газеты, пошарил в кармане куртки, выудил небольшую связку ключей, на которой болтался ключик и от почтового ящика. Внутри оказалась «Комсомолка». Ну да, мы её много лет выписывали. Номер за вчерашнее число, в нашем городе, как я помнил, газета появлялась с опозданием на день. Зато когда появится местная вкладка, то станут печатать день в день. Это случится, кажется, в следующем году.
На каждом этаже по три квартиры, двери самые разные, от филенчатых и оббитых дерматином до металлических, что являлось редкостью для этого времени. Вот как раз на втором этаже в 17-ю квартиру недавно металлическую дверь поставили. Здесь с родителями жил мой одноклассник Гоша Абрамов, с которым мы изредка пересекались в подъезде или во дворе. Батя его Марк Ефимович, сколько помню, был банкиром, и семейка жила очень даже неплохо. Потому и дверь поставили, чтобы в квартиру не проникли любители лёгкой наживы.
У Гоши ещё в школе проявилась коммерческая жилка, когда он загонял нам жвачку и даже отдельно обёртку от неё, ну и прочую мелочь, которую из капстран привозил для племянника дядя – старший помощник на каком-то сухогрузе. Неудивительно, что бывший одноклассник поступил на экономический факультет пединститута, а по его окончании в прошлом году Марк Ефимович пристроил сына, которому якобы близорукость не позволила отдать долг Родине, к себе в коммерческий банк.
Надо же, только про Абрамовых подумал, как с той стороны металлической двери щёлкнул замок, она открылась, и на лестничную клетку выскочил Гоша собственной персоной.
– О, Серый, привет!
Его носатая физиономия расплылась в добродушной улыбке, а глаза за стёклами очков хитро блеснули.
– А чё такой грязный, будто тебя отпинали? – спросил он, пройдясь взглядом по моей одежде.
– С мотоцикла упал, – буркнул я, собираясь пройти мимо.
– Ага, с мотоцикла, – хмыкнул в спину Гоша. – Знаю я, с какого мотоцикла… Небось, очередная разборка?
Я застыл на месте и обернулся. В прошлой моей жизни у нас с Гошей такого разговора точно не было.
– Ты-то откуда знаешь про эти дела? Ты же в банке типа простого клерка…
– И вовсе не простого, – слегка надулся Гоша. – А про ваши разборки весь район уже в курсе.
– Понятно… А сейчас куда?
– К Борману, картриджами махнёмся.
И он достал из кармана картридж «Super Mario» для приставки «Dendy», помахав им перед моим носом. Бормана на самом деле звали Лёвой Фишером, он учился в параллельном классе и всем постоянно доказывал, что Фишер – немецкая фамилия. Правда, в последнее время Лёва изменил показания, утверждая, что он чистопородный еврей. В любом случае, с Гошей они спелись чуть ли не с первого класса, да ещё и жили в соседних домах.
– Ладно, побежал.
Импортные ботинки Гоши застучали по ступеням, а я поплёлся дальше. Этажом выше уткнулся в дверь моей квартиры, обтянутой дерматином, перетянутым декоративной молдинг-лентой, с двумя жестяными цифрами над глазком, сочетание которых давало сумму 20. Надавил кнопку дверного звонка, вскоре за дверью послышались шаркающие шаги. Глазок на несколько секунд потемнел, затем щёлкнул запор и в образовавшемся проёме я увидел нахмурившееся лицо бабули, обрамлённое венчиком крашеных в рыжий цвет волос.
Боже ж ты мой, сколько я тебя не видел, дорогая моя Валентина Прокофьевна? Тихо ушла во сне бабуля в августе 99-го, вот только тело её обнаружили почти неделю спустя, когда соседи из-за неприятного запаха вызвали милицию. Я-то, женившись, перебрался на квартиру Верки, и навещал бабулю пару раз в месяц. В этой реальности придётся делать это чаще, особенно в середине августа 1999 года.
– Серёжка, паразит, где ж ты так извазюкался?
– С мотоцикла грохнулся, – повторил я уже апробированную легенду, уверенный, что уж бабуля-то точно не в курсе моих настоящих похождений.
– Ох горе ты моё… Вот тут отцовский ремень бы пригодился, – причитала она, пропуская меня в прихожую. – Сымай свои тряпки, завтра стирать буду. В институт одежду тебе ещё погладить…
– Погладь, только я не в институт, а в поликлинику пойду.
И в ответ на её вопросительно-встревоженный взгляд пояснил:
– Без шлема катался, ударился о землю, вон, даже шишку посадил.
Я взял её сухонькую ладонь и приложил к своему затылку.
– Вот же балда, – охнула бабуля, – а если бы в кровь расшиб? Сильно болит? Ну точно, сотрясение! Конечно, какой теперь институт, ступай в поликлинику… Да, там на кухне я гороховую кашу сварила, сосиски в холодильнике, отвари себе сколько надо.
– Что-то меня ещё подташнивает, я если только чайку выпью.
– Цитрамона вон сначала выпей, может, полегчает.
А что, за неимением ничего другого, может, и это сгодится, думая я, заходя в зал. В комнате перед чёрно-белым телевизором стояли три трёхлитровые банки с водой, а на экране Чумак молча выделывал руками загадочные пассы. Точно же, бабушка у меня при всём своём «соцреализме» верила вот таким прохиндеям, и редкий раз упускала возможность «зарядить» воду или крем. Я только посмеивался, но переубедить бабулю так и не получилось, а потом и вовсе плюнул. Чем бы дитя ни тешилось…
Отрывной календарь на стене показывал 19-е августа. Значит, в этом плане всё пока совпадает, думал я, роясь в шкатулке с лекарствами. Ага, вот он, цитрамон… Выпил сразу две таблетки, после чего полез в душ. Пока стоял под тёплыми струями – вроде как немного отпустило. Наверное, препарат подействовал.
Если есть не хотелось, то от чая я и не думал отказываться. Пакетики на территории бывшего СССР ещё не получили широкого распространения, поэтому пришлось заваривать из пачки со слоном. Помню, как кто-то из пацанов назвал его «Индюшкой».
Отвык уже в своём будущем от такого чаю, крепкого, терпкого… Пил из моей любимой полулитровой кружки, которую Верка выбросит без моего спроса через несколько лет. С тремя ложечками сахара и с чёрствыми ванильными сухарями, которые приходилось макать в кипяток, очень даже пьётся и на больную голову. Которая, кстати, уже и не так вроде сильно болела. Главное, что шишка есть, и завтра она вряд ли куда-то исчезнет, так что будет что предъявить терапевту. А там он вроде должен к хирургу направить, тот выпишет заключение, ну и потом снова к терапевту за освобождением от занятий.
– Серёжа, ты как, полегче тебе? – участливо поинтересовалась бабуля, заглянув на кухню.
– Да, вроде как помог цитрамон.
– А то, если что, в «скорую» позвоню…
– Нет, нет, какая «скорая». Иди, там уже Чумак, кажется, зарядил всё, что мог.
После чаепития посидел немного в старом, скрипучем кресле, на пару с бабулей посмотрев «Клуб путешественников». Когда начался гала-концерт участников 3-го Международного телевизионного фестиваля «Ступень к Парнасу», мне стало скучно, да ещё бабуля свой «Беломор» закурила, пусть даже и с открытой форточкой, так что я отправился в свою комнату.
М-да, считай четверть века не был здесь. На стенах плакаты рок-групп, в небольшом шкафчике магнитофон «Квазар 303», по соседству проигрыватель «Радиотехника-001-стерео», купленный мамой с рук у знакомой перед моим переходом в 9-й класс. Рядом стоявшая на ребре стопка пластинок. Хоть музыкант из меня был и никудышный при отсутствии слуха, но слушать качественную музыку я любил.
Вытащил одну из пластинок. «Переступи порог» группы «Чёрный кофе». Поставить? Нет, голова ещё потрескивает, как-нибудь в другой раз.
Поверхность письменного стола девственно чиста, а в выдвижных ящиках… Я выдвинул один из них. Ручки, карандаши, обгрызенный ластик, скрепки, несколько аудиокассет, четыре толстых, потрёпанных тетради… Взял одну, открыл, невольно улыбнулся.
Так и есть, мой школьный дневник. Вёл я его с 6-го по 9-й классы, по общей тетради на год, стараясь записывать свои мысли как более ёмко. О существовании дневника никто не знал, кроме меня, его автора, прятал я тетради в тайнике за стенкой шкафа, чтобы мама (тогда она ещё жила с нами), убираясь, их не нашла. После 9-го класса решил, что уже вырос из того возраста, чтобы вести дневник, но тетрадки всё же не выбросил, хотя и была такая мысль. После армии достал их из тайника, переложил в ящик стола, где они лежали и по сей день. Бабуля в мою комнату нос не совала, я сам в ней убирался, да и вообще помогал престарелой родственнице вести хозяйство. Всё-таки 74 года, хоть и держалась бабуля молодцом.
